На завешающей пределы жизни точке,
Сорвав с себя подобие одежд,
Стоял поэт в веселой заморочке,
Среди подонков, негодяев и невежд.
И мучась в эпистолярном раже,
Горланил песни под аккордион,
И тут его посланцы от кондражки,
Забрали неуемного в полон.
И заперев ворота из железа,
Отправили того купаться в летний душ.
А он в конце последнего припева,
Послал кондратия на х…, и в мулен руж.
Затем стучал по миске черной ложкой,
Что не подали завтрак поутру.
Потом назвал чертиху мандавошкой,
Что всех чертей он видел на х…ю.
Вот так пиит соделал бучу в аде,
И черти огласили приговор:
Такого экземпляра нам не надо,
Взамен его пусть едет страшный вор.
Иль олигарх, погрязший в вечном блуде,
Или рабыня уличных утех,
Все лучше, чем поэт какой прибудет,
Или писатель, подвизавший мерзкий смех. |
Зверолютое Тебе!