Нет, ну сто вы, блин, все пьете и пьете?! Так, ведь и белоську поймать мона! Отвыкать от этой дляни надо, потому
сто осень, осень, и осень зависит от нее вся ваша психологическо-шизофреническая вальтанутость, изношенность тазо-бедленных суставов, подосвы и лантов на ботинках со шнулками. А знасит, дологие моему сердцу алкоголики,- надо пить блосать, и книски насинать ситать! Вот, мне недавно книзка попалась - Анка,.. нет, - не та Анка, которая своим пулеметом выделывала такие кленделя, сто господа белые офицеры до сих пол за гланицей в штосс играют, а длугая, - совсем длугая – и это - Анна Каленина!
И сто? - Сто, сто; - она светская дама; муж у нее статский советник; Селеза, их сыносек, ему только восемь лет; ну, там
еще: гольнисные всякие, плислуга, а она стоит у окосеська и опять скусяет.
Муж ее, - эдаким кандибобером, к ней: - Анька, ластудыт твою в качель! Ты сево это, блин, скусяешь! – и тресь ее
ладошкой по попе! (тлинадцать секунд дложала эта ее аппетитная выпуклость), - Насла влемя скусять! - Там Селезенька
узе клеит голнишную, вот, вот в постель уложит…
- Да я ей, стелвозе этой, - все патлы...
Стоп! - Сто-то я напутал… Это, навелное, из длугой книзки...
Да, подходит к ней этот синовник и говолит: - Аннуска, ластудыть твою в кастлюлю! Ты сево это, блин, скусяешь? И
опять по попе хлясь! (на этот лаз выпуклость дложала только десять секунд. (Леглес - налисо) Давай , - говолит - я тебе, блин, бал устлою?
- Холосо, Лесенька, - говолит дама, - устлой бал, - а сама - все равно такая скусьная, как лампоська на кухне.
Навелное, - думает, сто Сележа уже завалил эту голнисьную, и сильно пележивает, как бы он не упал с нее и не сломал себе
луску… - Стоп! Опять этот Селеза! Байстлюк хленов! – откуда он взялся, из какой книзки?! Серти се!
В обсем - бал! Налодиссю-ю,.. – стласное дело! Особенно - дамов! Все танцуют, вальсуют, блатуют, а Аннуска,.. -
Аннуска, опять у окосеська, и опять представляет, сто ее Селезенька тассит на селдасок уже длугую голнисную –
Катьку…
- Селт побели! Сево он ко мне ко мне плисепился - этот Селеза?... А-а-а! Вспомнил! Есть такая песенка: - “Сол я лесом –
песню пел – Се-ле- за! Соловей на ухо сел, - ну и сто за…” – Ну, и сидел бы себе в лесу, - сево лесть во взлосные и
сельезные лазговолы! Никакого – воспитания! Да, все вальсуют, блатуют, и тут входит... входит - Влонский! Глаф!.. Косая сазень в плечах!.. Гелой Фонтебло и Калфагена,. А там еще гуси сего-то сепнули ему на уско, сто влаг, - мол, - не длемлет и узе у волот, ну, он в танк и …
- Да стозе это такое? То - Сележа, а тепель еще и танки появились! А сто, - возлазило ему что-то изнутри, - осень даже
мозет быть. После победы под Калфагеном его воинскую сясть, осень дазе, могли пелеблосить под Беллин…
- Где этот плоклятый мальсиска Сележенька?! – заорал, плямо от двели, своим могучим голосом Влонский, - Он мне
танк пелевелнул; гусей во двол загнал, и они гогочут, хохочут и шепчут мне. сто влаг узе, блин, у волот! Я за спагу!.. А спаги – нет! Сележенька, - слямзил! Я выглянул в щелочку – никаких влагов - и в помине, - только колова свои лепески лоняет.
- Где пацан?! Пусть сейчас же отдаст мою спагу и танк назад пелевелнет, - мне на войну на нем отплавиться бы надо! – еще громче заорал он, и начал задилать юбки у дамов, чтобы найти Селезеньку под ними…
А тут ище, - Георг Отс, из-под самого потолка, - на стульсике... Фaиалка из Монмолтла у него на коленях. Он к ней под
юбку, а сам поет: “… устал я глесса у чужого огня,..”
- Заткнись, прибалт несчастный! - кличит Влонский; - В зале для тебя костел никто лазводить не будет, - это налушение
плавил плотивопожалной безопасности! - Слусай, а тебе пацана оттуда не видно?!.. И пелестань лапать наших фланцузских девок, не то я вспомню, блин, тебе лазвал Союза! “Мы милные люди, но нас блонепоезд!..” - Сележенька! – опять кличит Влонский, - Или ты отдашь мне мою спагу, или я разнесу весь этот курятник к сертовым мателям!.. И, вдлуг заткнулся,.. – Аннушку увидел!
Плизнась сестно, - я бы тоже заткнулся при виде такой класавицы, дазе несмотля на ее Селезеньку, - котолый только и
знает, сто блюхатить голничных. – Сто ты, блин, - несешь? Ему зе только восемь лет! - А сего же он тогда их на сердасек таскает?! Ой, сто-то у меня с головой! Сто-то она закружилась, и в глазах у меня помутилось… Фф-у! – отпустило, - думал - сдохну без очереди. Да, - увидел он Аннушку, и мягко так, подтанцовывая: вальсиком, ламбадоськой, - наплавляется плямо к окосечку.
- Мадам, - говолит он Аннуске, изящно поклонившись, - а не хотите ли вы мне показать васу замесятельную спаленку,
в котолой, кстати, я еще ни лазу не был?
-Это васе большое упуссение, глаф. – мягко уплекнула Аннушка Влонского, ласково щелкнув его веером по носу. -
Конесно, конесно, – показу, и с больсым удовольствием, глаф, - отвечает мадам местательно сияя глазками и блиллиантами на луках. Подает ему ладоску, и они поднимаются в ее, как тогда говолили, - покои.
- О, - говолит Влонский, - как у вас тут плелесно! А не испить ли нам кофейку?
- Ни в коем лазе, глаф, - ответила ему мадам и насяла быстренькой ласстегивать свое платьисе. – Давайте, глаф, сють,
сють посевелитесь, а то опять Селезенька плидет! И, лялву-горничную мальсик - с собою пливедет!. О, глаф, - потолопитесь! За дело, глаф, за дело и - впелед!...
- Стоп! Ну сто это такое! Опять он сунул свой безоблазный нос, этот, блин, Селеза! в мои, блин, лисьные дела! И,
вассе!.. Кто он такой? Из какой, залаза, книзки?! И кто его впустил в этот плеклассный дом?... Вот, зе, блин, - забыл! Он зе из песни: - “Сол, я лесом – песню пел...”. Вот и ходил бы себе по лесу; собилал бы себе, блин, потихоньку: глибы, помидолы, бананы всякие, сингапулы, и ландыши для маменьки…
Сто-то я узе все забыл, и сто-то мне опять плохо. Вызывай сколую! …что с Аннуской? А с Аннуской - нисево. Любовь,
молковь и танки насы быстлы. Влонский усол воевать, а она в отчаянии от лазлуки с ним посла на вокзал, как будто бы
посмотлеть на блонепоезд, а сама упала под нево… Остались лельсы, спалы и платфолма! А, вдалеке виднелся симафол! Ты узе вызвал сколую? - С этим, блин, Селезой – одна, блин, беда лихоглазая, - с ума съехать мозно!.. А ище, там мавла - Отелла ошивалась. Она задусила свою Дездемону, и плосила Влонского уступить ему Аннуску. Но глаф так посмотлел на нее, на эту мавлу, сто она кубалем скатилась с лестницы, и Яга (Яго) стала оказывать ей, мавле этой, пелвую помощь: лот – в лот, и неплямой массаж селца.
- Ну, вот, кажесся, и все!. – Казаки, казаки! Едут, едут к Калфагену насы казаки! Саски – наголо-о! Впеле-ед! Впелед, - на бабу Клаву, и хленову Фонтеблу!.. Ул-а-а!..
Ой! Сто это там?.. – Никак, - Аннуска с белоськой в луках?..
31 октября. Минск
