ЗАЯВЛЕНИЕ В СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ
(рассказ)
Пётр Афанасьев пришел после дежурства в не очень хорошем расположении духа. Снял непромокаемую обувь, в которой пришлось находиться почти сутки. Носки были влажными от конденсата, от пота, скопившегося в замкнутом пространстве так называемых дождевиков — теплой обуви, исключающей попадания воды внутрь. «Так можно и ревматизм получить», — подумал Пётр Ильич, трогая пальцы в носках. И пока он раздевался, снимал защитного цвета робу, мысль словно сама по себе начала работать над словом ревматизм, сразу же в уме началось подбирание к слову рифмы: остракизм, авангардизм. Нет, конечно эти слова не могли подойти творчеству Афанасьева в качестве рифм, слишком они были одинаковы по внутреннему составу слова, поэтому банальны и по мнению нашего героя не оставляли бы и следа впечатления в сознаниях читателей. Здесь подошли бы какие-нибудь похожие по звучанию глаголы, скажем, обратись, распорядись, или существительное иного строения: какой-нибудь акростих, или вообще применим ассонанс — соприкасающиеся слова только звучанием гласных. Может быть, для привыкших к классическим нормам поэтики эти рассуждения нашего героя покажутся не правильными, но никто и не утверждает,что Петр Ильич прав в своих взглядах на писательское дело... Это его, что называется, личный бзик.
Это его внутренние установки на творчество, которые со временем перестают быть, как говориться в сознании человека и на интуитивном уровне управляют писательским делом. Он погружался в слова и образы глубоко, как математик — в формулы и цифры, и поэтому размышления у него случались часто, исподволь.
Работа, хоть не была у него значительной и оставляла много свободного времени, которое Петр Ильич хотел тратить на любимое дело своей жизни, но все же не позволяла совсем уж углубиться в недра тем, в череду образов, всегда будоражащих мысли зацикленных на писаниях людей.
Афанасьев был тем человеком, который ради писательского труда пожертвовал карьерой, материальной обеспеченностью да и в какой-то степени личным счастьем. Пусть это и звучит как-то высокопарно, но есть таких довольно много личностей на физическом и духовном пространстве Руси, посвятивших себя полностью высшему указанию своего сердца, — пусть даже глубоко заблуждающегося в своих велениях.
В их трагическом облике, подтверждаемом выпавшей судьбой, столько скрыто к тому же комичного, ироничного, доходящего до абсурда, что без смеха сквозь слезы некоторые люди о них говорить просто не могут.
Как бы описал личность Петра Ильича, скажем, не умудренный писатель? Наверное, он бы рассуждал о нем как о человеке невысокого роста, с зеленовато-карими глазами, слегка седеющего, сутулящегося при хождении. Мог бы как плохой излагатель ещё что-нибудь добавить из физиогномики, понимая только простые вещи творчества, такие что надо как бы показать своего лирического героя. Но если Афанасьев сам бы рассказывал о себе — было бы немного по-другому. Он был чуток к слову много раздумывал о сущности литературного образа и как отметающий всякую в первую очередь приходящую на ум банальщину, подошел бы к описанию не тривиально, создал бы, прежде всего, образ души героя, показал бы внутреннее состояние его. Трудно автору этих строк воспроизвести точно стиль Петра Ильича, как описывал бы он самого себя, но в общих чертах, хуже в два раза, чем сделал бы сам наш герой, описание это выглядело бы примерно так.
В карих глазах этого человека всегда ощущался огонёк идущий из глубины его сущности, и собеседнику, узнававшего его доброе к себе расположение, хотелось прямо-таки очутиться в поле тепла этого света, настолько доброжелательным был иногда этот человек для своих друзей. Возраст его трудно было определить, не зная даты рождения. но выглядел он весьма живым человеком, хотя по некоторым предположениям он должен был быть уже немолодым, но и пожилым его нельзя было назвать. Он выглядел так, словно бы молодость только что отошла от его порога, и уходя, она ещё идет и оглядывается, не увяжется ли за ней этот не угомонившийся субъект. И так далее, в этом
духе мог бы долго продолжать герой нашего повествования. Но впрочем, я кажется уже где-то читал подобное описание героя, но из-за моей забывчивости, невнимательности не считаю, что нужно мне изменять текст, боясь мнений вечно заботящихся о нравственности поисковиков плагиата.
Да, умелый писатель описывает прежде всего душу, или состояние духовное личности, хотя и здесь масса наблюдений для сомнения: чью это душу описывает автор? Не свою ли? Не просто ли какое-то восприятие отдельного характера, переданное через состояние своей души? Но ведь можно ещё описать образ мыслей героя, не образ мышления, а именно находящийся внутри личности его образ понимания мира, отношения к действительности... Но впрочем если кому-то не понятно о чем я говорю — и не надо. Речь сейчас идет о другом...
Пришел Петр Ильич в этот раз не в том расположении духа, когда легкое дуновение творчества берет власть над логическими умозаключениями. Ему не удалось на работе в этот раз заняться, как обычно любимым делом — писательством. Навалились разные дела. И от этого собственную его душу придавили, потихоньку накапливавшиеся, какие-то мелкие обидки, непонимания. А может быть, в этом каким-то образом была замешана женщина, ведь Афанасьев не был женатым человеком. Известно, как женщины влияют на наше сознание, даже в далеких казалось бы от них событиях.
Да, давно задуманное Афанасьевым потребовало сегодня пристального размышления и выхода — в виде предполагаемого текста.
Он приходил с работы, когда все домочадцы уже расходились по своим утренним делам. И раннее время суток бывал обычно в доме один.
Афанасьев сел за компьютер, включил его, начал набирать в левом верхнем углу:
«В союз писателей от занимающегося составлением художественных текстов, гражданина России, патриота Родины,
любителя русской и всей мировой литературы
Петра Ильича Афанасьева.
открытое письмо»
(вместо привычного в таких случаях, заявления).
Афанасьев не знал точно, как правильно писать заявление в
союз по поводу вступления в него, но понимал, что как он хочет написать, так заявления не пишутся. Но это и не важно было для него. В сущности он писал не заявление, а излагал давно его волновавшую
тему.
Он вывел чуть пониже вступления, как положено, свой адрес, паспортные данные телефон и даже почтовый индекс. И это правдоподобие заявления впервые за все утро скривило его губы в ухмылке. Афанасьев продолжал:
«Прошу принять меня в члены союза, т. к. считаю себя достаточно подготовленным, эрудированным во многих областях знаний, умелым в смысле создания текстов автором, пишущем на родном русском языке».
Пётр Ильич не особенно рассчитывал на предполагаемые изменения своей судьбы в случае его принятия в члены. И скорее всего просто накопившиеся всяческие неурядицы, дополненные недопризнанием его личности как автора, сегодня настраивали его творческое мышление на саркастический тон.
«Я понимаю, — писал дальше наш герой, — что согласно уставу, мне необходимо выполнить несколько условий. Одно из них: получить рекомендации от членов союза. Казалось бы, в этом нет проблемы, если человек талантлив, он и сам это знает, имеет положительные отзывы от товарищей по перу, так пусть найдет рекомендателей и все тут. Я тоже так думал, пока конкретно не обратился со своей просьбой к некоторым членам.
Оказывается, что похлопывание по плечу и устное одобрение моих текстов это совсем не означает готовности дать рекомендацию.
Писатели, поэты — сложные,не предсказуемые личности. Много в них, в их поступках, зависит от случайностей, от неожиданности их душевных переживаний. Ведь даже лирического героя их произведений не всегда можно идентифицировать, отождествить с личностью автора. Вот и здесь, по-видимому, получилось так. Лирический герой возвышенных, добрых помыслов этих людей, — это немного другой персонаж, чем находящаяся в сложных реалиях нашего существования особая личность. По всем канонам литературы нет здесь никакого противоречия. Ну, не совпал лирический герой моих знакомых с тем, кем являются они в жизни».
«Как-то обидно я написал об этом!» — подумал Афанасьев, и понимая, что глубокий сарказм, засевший внутри него, не совпадает с легкой иронией, с которой хотел он писать этот текст, начал дополнять письмо не столь горькими тирадами. Стараясь ко всему не слишком перегружать образами по замыслу деловое своё письмо. Да к тому же Афанасьев не адресовал своё послание каким-то отдельным личностям. Конечно, были люди,которым он мог бы сказать что-то подобное, но, как настоящий крупный писатель он выходил на обобщение, и сюжет некой простой истории мог бы и должен оказаться типичным случаем в литературном анализе. Ставя такую цель перед собой, наш герой продолжил ироническим тоном:
«Как прототип героя своих произведений, я попытаюсь не упрекать их в этом, ведь в целом они достойные уважаемые люди. Как говорил Катулл: сердце должно быть чистым у поэта, а стихи его могут быть иными. Хочется добавить: и поступки могут быть иными. Что на этом заострять внимание? Все равно некоторые произведения этих авторов я не перестану считать сильными, настоящими. И собственное сердце, преодалев ропот сознания, постараюсь держать в чистоте».
«Да, с рекомендациями у меня не сложилось» — писал далее Афанасьев, понимая, что какой-то адресат у его заявления всё-таки должен быть. Хотя бы и виртуальный, некий председатель. Такой всевидящий, всё знающий, всё оценивающий Решала. Похожий на Горького — с элементами божественного начала, который исправляет все несправедливости мира. А союз писателей можно представить как мальтийский орден — такая закрытая тайная организация, строго контролирующая всю продукцию пишущей братии. И если члены этого ордена подписали кровью лояльность во всем, то нечлены творят, что хотят и за ними, за их деятельностью должен быть налажен контроль, — если уж следовать негласным законам уважающих себя тайных организаций. Можно даже развить эту мысль и представить как вступающие в орден писателей кандидаты тайно собираются ночью в двенадцать часов в освещенном факелами жреческом капище и на черепе с перекрещенными костями клянутся быть верными ордену, выполнять устав и хранить тайну влияния словом на сознания масс. В их уставе был бы пункт о переделывании мира и с помощью произведений, они умели бы воздействовать на умы людей так, что те выполняли волю этого ордена беспрекословно. В этом случае советские инженеры душ нервно ломали бы пальцы, глядя на такую могучую организацию. Можно представить, как в эту систему принятий в писатели мог подавать заявление Афанасьев. Но, слава Богу, союз в котором хотел состоять наш герой был самым обычным. И даже, как бы, потерявшем своё высокое значение для творческой среды. Но всё ещё сохраняющий, как казалось нашему герою, свои влияния. Он даже стал, может быть, лучше, в смысле творческих свобод для писателей.
Иначе
