Жестокое туркменское солнце уже приступило к выжиганию пустыни, когда я подъехал к невзрачному саманному домику на окраине Кизил-Атрека.
Там проживал мой друг Худайберды, который промышлял фотоделом. А мне надо было срочно проявить фотопленку. Склад нашей погранзаставы показал фигу вместо химреактивов.
Вот и примчался я за помощью.
Худайберды тут же нахимичил реактивов и проявил пленку.
Зная, что я очень долго промываю фотопленку, он принес из бассейна ведро воды и бросил туда рулон.
Глянув на будильник, спросил:
-Нахар тайяр (обед готов)! Давай, пока пленка промывается и сушится, обедать! Ты готов?
-Хемише тайяр (всегда готов)! - пошутил я, вспоминая пионерский лозунг-кричалку. - Только чемче (ложку) мне дай, я руками плов не ем!
-Чемче? - усмехнулся Худайберды. - Мы давно уже без ложек едим! Сейчас посмотришь, что Худай нам берди (Бог послал)!
Выглянув за хлипкую дверь своего сарая, он крикнул жене Айнур, чтоб срочно несла свежий вкусный нахар.
Айнур принесла деревянную чашку с вареной картошкой и солонку. Вышла. И вернулась с маленькими чайниками и пиалами.
Все это богатство она поставила на клеенку (сачак), постеленную прямо на глиняный пол. И пожелала нам приятного аппетита:
-Ишдяниз ачык болсун!
Я с удивлением посмотрел на Худайберди:
-У нас в России вареная картошка - норма. Но только с маслом! Давай сюда хлопковое масло! Не шути!
-Ек яг! - горько усмехнулся он. - Масла давно в магазине нет! Во всем поселке нет! И муки нет! Поэтому обед наш - без чёрека, без хлеба! И чай будем пить без сахара! Шекер - ек (нет сахара)!
-Худайберди! - воскликнул я. - Имя твое переводится как "Бог дал". Правильно? Почему тогда Худай (Бог) картошку без масла дал?
Худайберди вздохнул и уставился на потрескавшийся глиняный пол своего нищенского сарая.
От нахлынувшего чувства жалости картошка застряла в моих зубах. Понял я, что друг мой выложил перед гостем самое последнее свое богатство. А семья их, с маленькой дочкой, голодает!
Этот неприятный 1991 год стал для Туркмении очень тяжелым. Всего год назад здесь был торговый рай, прилавки магазинов полнились продуктами. Но трещины от стремительно падающего Советского Союза добрались и сюда, в жаркие пески Кара-Кумов.
Посмотрев на часы, я сказал:
-Худайберди! Меня срочно ждут на заставе! Ты подсуши пленку, через полчаса я заберу!
Через полчаса я привез ему небольшой продпаек: банки тушенки, сгущенки, пачки сахара и печенья.
Худайберди смущенно извинялся за свою крайнюю бедность.
И сетовал:
- Вы, урусчи - бизинки башлык доганлар (Русские - наши старшие братья)! Вы такого не потерпите. Сразу - революцию!
На следующий день меня ждала командировка к морю, в Гасан-Кулийскую погранкомендатуру. Это в ста километрах от нашей заставы. Подбросить туда вызвался наш старый знакомый Дурды, работник Кизил-Атрекской продбазы:
-Утром жду дома!
Утром я сидел на прекрасном туркменском ковре его огромного дома, украшенного лепниной и картинами.
Дастархан его Худай не обидел! Был и плов, о котором я вчера мечтал у Худайберды, и сливочное масло, и сыр, и сгущенка.
Все это, конечно, отсутствовало в магазинах.
Но "тыловикам" Худай почему-то посылал этот скромный "парча пейнир" (кусочек сыра).
Когда мы заехали в Гасан-Кули, меня удивил густой устойчивый запах жареной рыбы.
"А здесь есть масло! Оправдывает райцентр свое название! Ведь имя "Эсен" переводится как "благополучный".
На песчаной, без признаков асфальта улице райцентра я встретил старого доброго знакомого, известного браконьера Бердымухаммета. Он, естественно, зазвал меня в гости.
Как не зайти? Как не отведать знаменитого на всю Туркмению самого вкусного в мире плова из осетрины?!
Плова, однако, браконьер мне не предложил.
Посетовал, что в магазине нет ни риса, ни муки:
-Народ здесь выживает только за счет жареной рыбы. Каспий спасает. Ловим бекре (осетра) и чапак (воблу). Чтоб с голода не умереть!
Вздыхая, мой браконьер достал из холодильника трехлитровую банку черной икры:
-Вот! Черпай прямо ложкой!
Удивленно оглядывая сачак, расстеленный на ковре, я спросил:
-На что намазывать икру? Хлеба нет!
-Догры (правильно)! Чёрек ек (хлеба нет)! - согласился мой друг. - Муку давно не привозят!
Понимая всю трагичность ситуации, я все же пошутил:
-Ты - как Верещагин из "Белого солнца пустыни"! Он тоже смотреть не мог на черную икру! Просил хоть немного хлеба!
На следующий день, завершив дела, рейсовым пыльным автобусом я вернулся на свою родную заставу "Баят-Хаджи".
Не успел я смахнуть дорожную пыль, как телефон канцелярии начал раскаляться от трезвона. Звонил мой фотограф Худайберди:
-Срочно приезжай! Революция у нас!
-Ты что, смеешься? - не поверил я. - Этрекли ведь никогда не возмущаются, даже в голод!
-Приезжай! Сам посмотришь! На телевизор сюжет сделаешь! Скорее! Народ наш - у райкома партии!
Надо ехать! Я ведь - штатный и внештатный корреспондент!
Штатно я умудрился работать в областной газете "Балканские вести", а внештатно - на Туркменском республиканском телевидении.
По телевизору еженедельно шли мои сюжеты о буднях "медвежьего угла" по имени Кизил-Атрек. Так что революцию возьмут "на ура". Сенсация!
Вынырнув на "Уазике" из-за вечнозеленых олеандров, окаймляющих площадь перед двухэтажным зданием райкома КПСС, мы тормознули возле трех высоких финиковых пальм.
Площадь бушевала и громко скандировала какие-то лозунги. Поодаль, в тени олеандров, скучало несколько сержантов-милиционеров. Они не вмешивались, никого дубинами не били.
Пристегнув к своей 16-миллиметровой кинокамере приклад, я запрыгнул на большую трибуну перед райкомом. С нее открывался прекрасный вид!
Толпа, завидя меня и признав телевизионщиком, обрадованно взревела.
Ну а я, уперев приклад "дуры" в плечо, прицелился. Надо сказать, мой полупрофессиональный аппарат с прикладом очень напоминал ручной пулемет.
Прицелился я. Плавно нажал на спуск. И...
Какая-то сила рванула меня вниз.
Покачнувшись, я чуть не рухнул с трехметровой высоты!
За ногу меня дергал какой-то человек в штатском. И шипел:
-Слезай! Быстро!
-Ты кто?! - рявкнул я, бешеный от такого обращения. Ведь я был в форме погранвойск КГБ!
Человек быстро выхватил ксиву:
-КэГэБэ! Слезай!
В замешательстве я опустил кинокамеру.
-Ты чего! Снимай! - послышалось снизу.
Я показал на КГБэшника:
-Запрещает! Он запрещает!
Толпа качнулась в нашу сторону, загудела по-туркменски. Угрожающе загудела. Да так, что КГБэшника унесло ветром.
Застрекотав кинокамерой, я навел объектив на окна второго этажа. Там были кабинеты первых лиц райкома.
Ого! Приблизив картинку, я четко увидел искаженные ужасом лица чиновников. Один тыкал пальцем в мою сторону, другой судорожно крутил диск телефона.
Через десять минут из райкома вышел парламентер.
Он клятвенно пообещал, что скоро поселок завалят товарами, мукой, сахаром. И зальют хлопковым маслом. Грузовики и водовозки уже выехали из областного центра Небит-Дага.
-Елдашлар (товарищи)! Идите домой за деньгами! После обеда в магазинах вы увидите настоящий коммунизм! - завершил свою речь чиновник.
Заслышав такое, народ потихоньку разошелся.
Мы с Худайберди поехали к нему домой. Состыковать, так сказать, планы. Я пояснил, что кинопленки обычно отправляю с рейсовым автобусом. А рейс тут единственный, по утрам.
Так что сюжет уйдет только завтра утром. А вечером, по приезде в Ашхабад, его заберут сотрудники. Потом проявят пленку. Затем подготовят к эфиру.
В общем, дня три пройдет.
Худайберди решил сам отправить пленку, уже сегодня.
Ну что ж, мне еще проще! Ведь неминуемо на заставе меня ждет неприятный телефонный разговор с начальником политотдела. Настучат ему, настучат!
Начпо же, без всяких разбирательств, обвинит меня в чем-нибудь политически вредном! И, как обычно, влепит трое суток ареста!
Пусть уж местные сами сочинят текстовку к сюжету!
И, отдав кинопленку, я поехал на заставу.
А через час позвонил взбудораженный Худайберди:
-В магазине - коммунизм! И масло, и мука, и сахар! А знаешь, за сколько я купил костюм?
-Ну откуда я знаю!
Радостный голос парня сообщил такую смешную цифру, что я не поверил:
-Не может быть!
-Может! Это - твоя заслуга! Когда ты снимал кино, из райкома позвонили, что телевидение приехало. Снимать нашу революцию. Испугались страшно. Вот и прислали водовозки с маслом!
