На Затоне, среди нанесённого Енисеем плавняка гневно роюсь, отыскивая порядочный кусок дерева. Плесень, жук-точильщик, сучья... Всё, что угодно, но полноценного материала, как всегда нет. Наметив наименее дефективный пень, сейчас поволоку его за четыре трамвайные остановки в свой, наверное, безразмерный сарай. Там буду кроить скульптуру, выскребая гниль со щёк Бабеля, прилаживая на лбу сосновую заплату, закрашивая сучки тёмной морилкой... Как я мечтаю тогда о добротном древесном блоке со слегка вощёным изысканным профилем молодого Гофштейна или монументальной губой Михоэлса...
Воздвигая на хребёт эту полутораметровую корягу, замечаю на берегу мужчинку с непривычным лицом постаревшего мальчика. По всему видно, он ищет необходимую для знакомства фразу. И, как водится, он её находит. Это скульптор. Я студент художественного училища. Уже выставляюсь и чувствую себя с ним вполне уверенно... Вот мы в одной упряжке, придавленные комлем пихтового кряжа...и я слышу нечто полулегендарное и величественное о ваятеле из Алма-Аты, стодесятилетнем старце, всё ещё кромсающем плоть алматинских тополей источенной сталью стамесок...
Думаю, и вы догадывались о том, что каждое открытие одновременно посещает многих: идеи носятся в воздухе подобно бесчисленности неуловимых птиц. А мы, пытаясь поймать, выдёргиваем кто перо, кто хвост...
Это был тот случай, когда предание сформулировалось в реальность - я в Алма-Ате. Случайность? Возможно. Но вот она сцена предстояния: лучезарная лысина скульптора обрамлена этими самыми до странности знакомыми мне перьями. Он украшен ими наподобие индейского вождя и так же горда его улыбка...Хотя погодите. Перья мне открылись позже.
Перед обыденным крупноблочным домом на кухонной табуретке я увидел...УЛЫБКУ, УЛЫБКУ надёжно упакованную в неизносимый двухбортный сюртук, зажатую между когда-то белым шарфом из вафельного полотенца и зелёной велюровой шляпой с начисто оторванными полями. Бесконечные седые космы крыльями голубицы бились в знойном алма-атинском мареве...
Похоже, мы существовали всегда...и, конечно же, сразу узнали друг друга. Уже не нужно переступать порог его мастерской. Я знал, что там пребывает примерно то же , что и в моём затонском сарае. Ибо одна птица оставила нам свои перья. А старик обсасывал младенческим ртом слова, обволакивая их клейкой вековой слюной: - Ви знаете, я не верю в бога но боюсь умирать. Воров на том свете подвешивают за пальцы. Я не вор но я так любил женщин...
Что это? Мне не смешно. Скульптура, моя Скульптура уже создана этими небольшими изработанными ручками. И она сейчас умирала во мне, МОЯ СКУЛЬПТУРА.
- Молодой человек, я изобрёл средство, как...ОЖИВЛЯТЬ. Я взял муху и утопил её в стакане воды. Потом посыпал её горячим пеплом и, представьте себе, муха ожила. А не провести ли нам этот эксперимент над...лошадью?
Что ж, если под лошадью подразумевать мою Скульптуру. Каждый миг, минута, час, день, месяц, год...испепеляют в нас множество идей, радостей, зол и, если вам их так уж нужно, надежд.
Я коплю ПЕПЕЛ.
На лошадь его нужно много.
