Дядь Валер на первом живёт. В смысле, этаже. На первом. В нашем подъезде. Ей там нормально, потому что до работы недалеко: она у нас уборщица в доме. Моет полы в подъезде. Ну, и стены там, и двери… иногда. И окна…
Вообще-то её зовут Валерия Ильинична. Но все, даже взрослые, говорят ей при встрече: «Привет, Валер!» А уважительное «дядя» пристало к имени, когда к Зинаиде со второго очередной любовник пришёл. Пришёл, значит, напился и стал её бить, как обычно. Он её бьёт, стало быть, а она ему в крикливой форме сообщает: «Я сейчас Валеру-то позову! Она сразу тебе мозг с печенью местами поменяет!..»
Любовник, скорее всего, просто не поверил. Или не расслышал предсказания своей дальнейшей судьбы. А потому продолжал бить Зинку с наслаждением даже. Та терпела, терпела, потом ей надоело, и она открыла дверь на лестничную площадку да ка-а-ак крикнет на весь подъезд: «Валерочка! Он хочет меня жизни лишить за всё хорошее, что я для него сделала! И селёдки купила, и хлеба нарезала!! Даже картошки в мундирах сварила!!!»
Тут-то Валерия Ильинична и вышла наружу из своих однокомнатных апартаментов со всеми удобствами. И уже со своего этажа Зинке и её неблагодарному кавалеру закричала: «Я иду, Зин! Ща я ему объясню, как быть женщине за всё благодарным!..»
Короче, - объяснила. Он, когда Валера его уже в квартиру внесла и замороженное мясо у него на голове держала, глаза открыл и стал на дядь Валеру смотреть. Смотрел, смотрел, потом и говорит жалобным голосом: «Я б на тебе женился, если бы ты такой… мужик не была…»
Она другой рукой, которая от мяса свободная была, его по щёчке похлопала и ответила: «Эх, милы-ы-ый! На кой чёрт ты мне сдался! Гнидники твои стирать да картошку тебе в мундирах отваривать?!. Картошку-то я и сама люблю и лучше её для себя одной варить и дальше буду… Да и жидковат ты для меня, воин... А ты-ка иди домой и Зиночку нашу больше не беспокой. А завтра купишь ей духи и принесёшь как компенсацию за моральные страдания. Физических-то ты ей принести не успел… вот, значит…»
Назавтра кавалер Зинкин пришёл и принёс. Постоял в дверях у Зинки, помялся. Потом вынул из кармана пакет полиэтиленовый с конфетами и протянул ей: «На… Это мужику своему отдашь… Ну, этой, как её, Валерии своей…»
После этого случая Зинка всем всё подробно рассказывала, а потом подставляла свою шею и давала понюхать, какими духами наградил её за страдания несостоявшийся суженый.
Вот с тех самых пор и стала Валерия Ильинична « дядь Валерой».
В подъезде ни с кем она особой дружбы не водила, но здоровалась со всеми, только в глаза не смотрела никогда, будто стыдилась чего-то.
Жила она как уроженец древнегреческого города Спарта. Со стены её там бы точно не сбросили по причине хилости, ибо хороша была с рождения. В смысле: рост… плечи… руки. А лицом была хороша до невозможности: если на одно лицо смотреть, без всего остального, то те женщины, которых на портретах художники рисуют, стыдливо бы головы опускали, как дядь Валера при встрече с соседями. Потому что серые глаза, брови дугами, губы – всё было природой так щедро ей отпущено, что на многих других красоты уже не хватило.
В комнате у неё был стол, стул, диван и телевизор на табуретке. Маленький такой, «Юность» называется. Одежды её, нероскошные и немногочисленные, висели на гвоздике, вбитом в дверь, и прикрыты были от пыли марличкой. На кухне – холодильник, стол, плита и табуретка. Вся посуда стояла в духовке плиты, потому что Валера той духовкой не пользовалась, а так – чего месту-то пустовать!..
Работала дядь Валер истово и по совести. Во всех пяти подъездах нашего дома была почти стерильная чистота, за которую мы даже числились «Домом образцового содержания». Да и вообще, если кто-нибудь из жильцов просил дядь Валеру убрать в квартире после ремонта или что-то тяжёлое вынести либо передвинуть, она всегда молча шла и делала. А потом так же молча стояла и ждала, когда в кулак ей гонорар сунут. Если совали мало, она продолжала стоять до тех пор, пока сумма не становилась приличной, по её мнению.
Никто и никогда не видел, чтобы к дядь Валере гости приходили. Жила она замкнуто и одиноко. О прошлой жизни её тоже известно ничего не было. Только когда Тамара Ильинична из девятой с четвёртого совсем плоха стала, дядь Валера три раза в день поднималась к ней и кормила. Оказалось, что помимо картошки в мундирах умела она и ещё кое-что готовить, что даже больным есть можно было. Переодевала больную и следила за чистотой в её доме тоже дядь Валера.
В последний вечер, перед тем как умереть Тамаре Ильиничне, дядь Валера долго возле неё сидела. И обе они молча разговаривали. О чём, про то только им и ведомо. Но что разговаривали, - это точно. Когда дядь Валера хлопнула себя по коленям руками и встала, Тамара Ильинична глазами её до дверей проводила. Там дядь Валера повернулась к ней и сказала:
- Хорошо, Том, что ты раньше меня… А то ведь, если бы я первой ушла, тебя и похоронить-то некому бы было.
Тамара Ильинична даже не заплакала, только сказала:
- Ты, Лерочка, меня рядом с папой и мамой нашими положи…
- А то где же! - дядь Валера отвечает. - Я уже там давно место тебе … и себе приготовила.
Через три дня Тамару Ильиничну похоронили.
Дядь Валера умерла ещё через три дня.
Её хоронил весь наш дом.
