... ноги, согнутые; расшитая парчовыми бутонами обивка дивана; приспустив штаны, некто по имени А. усаживается в продавленное углубление, сопя, как темный владыка ситх; он приволок сюда, домой грузное тело с выстуженного ветром воздуха, и поэтому кожа зудит; а за окном снег почти горизонтально прошивает пузыри света вокруг фонарей; понемногу впадая в экстаз, он сладостно раздирает ногтями дряблые икры и бедра – голубоватые, покрытые волосами, похожие на курицу до опаливания; исполосованная багрово-мучнистыми расчесами шкура сухо шелушится; а перед его внутренними глазами – вечерняя рука в женской перчатке, цепко ухватившая поручень в вагоне метро; и без того узкая, она еще и обтянута фасетчатым питоньим лоском; эта кисть своим изгибом совершенна, как безупречны античные сосуды для мужских попоек, всякие там кратеры и скифосы; забавно, приходило ли в головы симпосиастов с завитыми бородами, пирующих в красных хитонах, что для историков их утварь, в известной мере, представляется драгоценнее их самих; мрамор пылающих станций двигался в полузеркальном стекле; он в то мгновение как-то внезапно понял, что скверно относится к женщинам, не носящим перчаток в холодный сезон; о! ниспошли избавление от этой смертной тяжести; упомянутая рука многоножкой проползла через поле его вожделения
сейчас свет в комнате белый и жесткий, как легированная сталь; А. отчаянно устал, он уже распяленно полулежит в кресле; телевизор доборматывает какую-то мысль заплетающимся языком; провал в дремоту; черные свечи, будто копья молний; в его детстве в доме у моря было две комнаты, до сих пор они властвуют в снах, загадочно изменяясь, расширяясь и схлопываясь, подобно сообщающимся мешкам коровьего желудка; и вот он – в одной из них, более пространной, отсюда ему через открытый проем видна вторая; там, подсвеченное непостижимым, не то волгло-сизым, не то фантомно-синим источником, пребывает нечто – раньше этого не было; да, этого не было; и он боится вздохнуть и пошевелиться; когда он очнулся, в груди пульсировало чувство ужаса и благоговения
