... шелково-черный, текучая зелень глаз уменьшенной пантеры; стелется, извиваясь, вверх по ветвям – за горлом птицы; а внизу, на фиолетовом от зимнего тепла асфальте – крест, четыре черты, высеченные, не иначе, секирой, чья-то метка, узелок на память; камень – спроси его; всю жизнь караулить время, ожидая – неизвестно чего – согбенным в кресле, нога на ногу, буквой «ламед», швы засаленно-позолоченной обивки местами взорвались, и из беззубых щелей, сардонически ухмыляясь, вылезают грязно-седые потроха; отсчитывать, скрючивая пальцы левой кисти, что так магически и непреложно отказывается совпадать своей конфигурацией с правой – ничего не попишешь, хиральность – красные костяшки дней отшедших и белые костяшки дней оставшихся; в среду ты еще только робко движешься под уклон, но, пребывая одновременно в пятнице, там уже готов ухнуть в провал; на мгновение ока холст окна вспыхивает пламенем утреннего масляного солнца; так случается в транзите от пасмурной оттепели к пасмурной стуже; а вечером, в экстазе безделья, держишь, как меч, склизкий пульт и пробегаешь каналы; пульпа, пестрая смесь, переваривающая всё: толпы человеков, горные хребты, они корявы, словно кардиограммы, липкие стоны музыки, первосвященников, дельцов, блудниц
когда-то отец вместе с матерью творили волшебство – показывали диафильмы, но кто сейчас помнит о диафильмах? ребенку проектор мыслился таинственным мерцающим сосудом, на стене – огненные зеркала слайдов, это искусство, оно живое и призрачное – не так, как эта инфернальная лента реальности, подобная изгибающемуся ледяному хвосту кометы Апокалипсиса
