Её глаза можно было бы описать всего одним только словом: НЕВЕРОЯТНОКРАСИВЫЕЗАДУМЧИВЫЕИДЫМЧАТОНЕПОНЯТНЫЕ…
… если бы такое слово могло быть. Но его нет, а потому рассказывать нужно постепенно, чтобы тот, кто захочет прочесть эти строки, смог бы понять, насколько в них было – всё!..
Итак, если вы сядете напротив неё, и она не будет при этом нервничать и отвлекаться, а вы возьмёте её за руки и начнёте… ммм… жить её глазами, то вы увидите, что они, её глаза, то есть, такие…
Зеленоватые. Нет, скорее,- бирюзовые. Хотя, какая разница, какого они цвета. Они просто великолепные. Длинные от носа к вискам. Дважды изогнутые в самых нужных местах. И изогнутые так, что казалось, словно волна гнева или возмущения поднимается в них. И тут же гаснет, потому что хозяйка этих чудесных глаз слишком уж хорошо владеет собою и знает, как сделать так, чтобы взгляд её действовал на визави именно так, как ей бы хотелось. И если вы не поняли этих глаз, то на помощь никто не придёт: вы утонете в них, захлебнётесь красотой и погибнете. И с вами можно делать – всё. Вообще – всё. Вы просто не сможете сопротивляться. Вам прикажут, и вы убьёте. Вам скажут, и вы солжёте. Вас попросят, и вы покончите с собой. И с радостью, и с наслаждением.
А если вы поняли, что они значат, то это – ещё большее несчастье. Вы, вдруг, разочарованно думаете:
- Да она же просто – дура! И взгляд её, туманный и породистый, ровным счётом ничего, кроме того, что она непроходимо глупа, не значит.
И в первый момент – даже облегчение и радость, как после болезни: фууу… наконец-то, я…
И тут же словно волна накрывает: да нет же! Неправда, не может этого быть. И снова начинаешь думать, как во время гадания на картах, когда гадалка-ворожея говорит тебе, что в прошлом ты много страдал…
И начинаешь искать в прошлой жизни своей страдания. Ведь хочется же думать о себе, что натура ты сложная и противоречивая, и прожитые годы не были для тебя просто проведённым временем…
Она говорит: в твоей жизни была трагическая любовь. И начинаешь сам, в себе, искать таковую. И даже если ты не любил никогда, то всё равно придумываешь её себе. Роковую. Испепеляющую. И обязательно - чтобы страсть. Пусть даже к собаке или котёнку, но вспомнишь, как он (или она!), умирая, мучился, и вообразишь себе, что твои переживания и были истинное страдание. То самое, «роковое», о котором грезят и которого ждут, страшась его, все живущие.
Тебе скажут, будто ты горд, и ты уже давно (целых несколько мгновений!) веришь в это. И веришь искренне, вспоминая, как однажды, в четыре года, отказался от ужина из-за того, что мама гулять не пустила.
Ты слышишь, что умён, и на это думаешь, что – да, разумеется, а как же иначе. Тебе много раз говорили об этом. Особенно – в школе, когда хорошо дополнил ответ товарища, отвечавшего пятнадцать минут у доски, одним лишь словом, и учительница, протирая очки, тебя похвалила перед тем, как объявить домашнее задание.
А потом гадалка может уже ничего не говорить, а просто «задумчиво курить в кадре», как плохая актриса, лишь иногда поглядывая на тебя, чтобы реанимировать твоё же внимание к собственной, твоей же, персоне.
И сам начнёшь вспоминать, как стонала ТА женщина, которая оказалась для тебя случайной на даче приятеля, и ты чувствовал себя настоящим самцом и мачо, мужчиной, вершителем судьбы. А потом повернулся на правый бок, подложил руку под щёку и заснул, как в детском саду на сонном часу – светло и безмятежно, без сомнений и угрызений совести. А назавтра, когда она, мерцая взором, спросила, встретимся ли мы ещё, ты, чувствуя себя владетелем ситуации, загадочно (как тебе самому казалось!) улыбаясь, глядя ей прямо в глаза, отвечаешь вопросом на вопрос: «А зачем?»
И тут же вспоминается другая женщина, которую… которая… Нет,- которая была уже твоей женой. А ты даже защитить не смог. Не смог даже утешить после пережитого ею позора, а просто гладил её, плачущую, по плечу, целовал между словами это плечо и всё приговаривал: «Ничего, это пустяки, Оля… Это ничего не значит… Не переживай – рассосётся и забудется всё…» А сам думал: «Ремонт бы надо в квартире сделать…» И знал ведь, что не рассосётся. И не забудется. Потому, уже через несколько лет, Оля и перестала быть твоею женой. А сам ты всё делал вид, что расстались вы из-за того, что она, жена твоя, теперь уже бывшая, просто стерва. А ты сам – благородная жертва «злых людей и коварных обстоятельств».
Такой же жертвой ты пытался себя чувствовать, когда не смог принять Сониного ребёнка и сказал ей об этом. А она ответила на это: «Давай тогда расстанемся…» Нет, не ответила, а, будто бы – спросила. А ты сделал вид, что не понял её интонации, и ответил: «Давай… Так будет лучше для всех…» Хотя знал ведь, что уйти ей попросту некуда, что придётся срываться и уезжать в маленький городок к маме. А ты всё уговаривал себя, что это даже благородно с твоей стороны…
… А гадалка всё курит и курит, опершись своей безразмерной грудью о край круглого стола, и роняет пепел от сигареты прямо в декольте. А ты смотришь и не говоришь ей об этом, потому что вспоминаешь маму и её робкие вопросы по телефону: «Сынок, а ты не приедешь?.. Я себя что-то не очень чувствую…» А ты врёшь и претворяешься, что ужасно занят. И лживо говоришь об этом маме. А потом так же кривляешься, как актёр из плохого непрофессионального театра, у её гроба, изображая скорбь от утраты, а сам в это время думаешь, как же всё не вовремя: квартиры ужжжасно подешевели… А потом с аппетитом жрёшь на поминках и приторно-слащаво говоришь соседке: «Что бы я делал без вас, Марь Михална! Вы же все хлопоты на себя взяли…»
А потом, когда эта самая «Марь Михална» собирает мамины вещи, делаешь вид, что увлёкся разглядыванием семейного альбома с фотографиями. А на самом деле тебе просто лень возиться с этими мелочами, которые оставить здесь всё же жалко.
А потом, уже через несколько месяцев, досадуешь, когда она передаёт тебе с оказией доллары за проданную мамину квартиру: не могла купюры хоть покрупнее наменять… Да и поновее…
Вот это всё читаешь в её дымчатых глазах, когда смотришь в них и при этом видишь, как шевелятся её губы, выговаривая:
- Просто ты дурак и тряпка. И я вообще не понимаю, зачем столько лет на тебя потратила. Ты же никогда мне интересен не был. Мы с Аркадием были вместе уже через месяц после того, как с тобой поженились, сразу же, как ты его в наш дом привёл и нас познакомил…
