Когда Даниэлла и Эрика оставались вдвоем, они использовали язык своих студенческих лет. Некогда восторженные фразы превратились в своего рода ироническую стенографию.
— Вирджиния Кэри делает плакат, а на программку у нее времени не нашлось.
— Как же, блин! — к старому сленгу Даниэлла, с тех пор как она начала преподавать, примешивала сленг нынешнего поколения.
— На самом деле я не против. Я лучше работаю в миниатюре. Я это знаю.
— Да, конечно. И плакаты выбрасывают, — ободряюще сказала Даниэлла, — а программки хранят годами.
Эрика не ответила и не улыбнулась.
— Может, тебе стоит написать еще одну книгу?
— Не знаю, — вздохнула Эрика, помешивая кофе.
В прошлом она написала и проиллюстрировала три книги, посвященные приключениям страуса по имени Сэнфорд, который поселился в американской пригородной семье. Книги были опубликованы и пользовались умеренным успехом. «Тонко, познавательно и развлекательно для возрастной группы 4—6 лет», «Рисунки живые, нежные и красочные» — таковы были аннотации и отзывы. Но последняя из серии книга была издана более двух лет назад. Эрика больше не хочела писать о Сэнфорде. Во-первых, она не могла придумать для него ничего нового. Во-вторых, она больше не хочела писать о Марке и Спенсере, детях, у которых живет Сэнфорд. Она-то знала, что Марк и Спенсер уже выросли и каковы они теперь.
Молчание, нарушаемое только ровным жужжанием нового холодильника. Понимая, что она ведет себя скучно и даже негостеприимно, Эрика встряхнулась.
— Как твои студенты? — спросила она.
— В порядке. Черт, ты же знаешь, я действительно люблю преподавать. Единственное, что меня расстраивает, — это Де Голль.
Даниэлла имела в виду заведующего кафедрой французского языка, которого звали вовсе не Де Голль.
— Сегодня он снова спросил меня, как продвигается моя диссертация, с этой своей угрожающей улыбочкой. Ты же знаешь, что я не могу работать над диссертацией, пока у меня нет свободного времени, а я не могу позволить себе свободного времени. Но он понятия не имеет, на что похожа моя жизнь. Мне сейчас надо в магазин, дома нечего есть.
— Хочешь поужинать с нами? Ты бы привезла Ру и Силли. Брайан вернется только в пятницу.
— Ну что ж... да, почему бы и нет? Или вы все можете прийти к нам. Мне все равно нужно в магазин.
— Нет, давай поедим здесь. Мне нужно быть дома, когда позвонит Брайан.
— Хорошо.
Несколько мгновений обе женщины молчали, думая об одном и том же: что Даниэлла теперь могла прийти на ужин только за спиной Брайана, и как это неудобно. Даниэлла, однако, винила в этом неудобстве полностью Брайана, тогда как Эрика винила частично Даниэллу и частично бывшего мужа Даниэллы.
Прошло почти два года с тех пор, как начались неприятности между Даниэллой и Леонардом Циммернами. Поначалу, как это часто бывает, их разногласия сблизили их с лучшими друзьями. Даниэлла посвящала в происходящее Эрику, а Леонард — Брайана. Тейты часами обсуждали правоту и неправоту обеих сторон и еще больше часов проводили, передавая свои суждения Циммернам. Их часто выражаемое убеждение заключалось в том, что Даниэлла и Леонард — оба умные, серьезные, порядочные люди, испытывающие глубокую привязанность друг к другу и способные, с помощью Тейтов, справиться со своими трудностями.
Однако со временем становилось все более и более ясно, что трудности не разрешаются. И это очень угнетало и раздражало Эрику и Брайана, которые вкладывали в это дело столько мыслей и усилий и чьими мнениями и советами пренебрегали. В конце концов они объявили Леонарду и Даниэлле, что больше нет смысла говорить о проблемах, им просто нужно ждать и надеяться. Результатом запрета говорить о проблемах было то, что отношения между парами стали натянутыми и искусственными. Всякий раз, когда они встречались, казалось, что они активные сторонники двух соперничающих партий (и партии эти — Брак и Развод), но договорились не спорить о политике. Договоренность, однако, не исключала ношения значков. Брайан и Эрика, сами того не желая, молча демонстрировали свою поддержку Брака в довольно театральной манере: чаще, чем нужно, нежно улыбались друг другу, соглашались друг с другом, держались за руки в кино и так далее, тогда как Леонард и Даниэлла, более громко, демонстрировали поддержку Развода.
После того как Леонард ушел из дома в начале прошлого года, все стало еще хуже. Развод — это был последний вопрос, по которому Циммерны пришли к согласию. Начались ожесточенные ссоры из-за денег и вещей, взаимные обвинения и самооправдания, обман и самообман. Друзья и знакомые начали вставать на ту или другую сторону, заявляя, что Леонард (или Даниэлла), в конце концов, вел (или вела) себя довольно непростительно, и поэтому было бы неправильно прощать его (или ее).
Тейты, однако, отказались принимать чью-либо сторону. Они объявили, что по-прежнему любят и уважают обоих Циммернов и намерены оставаться друзьями с ними обоими. Эта возвышенная и великодушная беспристрастность, естественно, раздражала всех. Каждая сторона подозревала, что Тейты на самом деле были на другой стороне, и только притворялись, что сочувствуют их стороне. Возможно, они даже шпионили для враждебной стороны. По крайней мере, — наконец признался Леонард, — он был обижен и удивлен, что Брайан и Эрика все еще могут испытывать те же чувства, что и раньше, к Даниэлле после того, что она сделала ему и детям. Даниэлла думала то же самое, только в обратном порядке, и она говорила это всякий раз, когда они встречались, что происходило все реже.
Дружба между мужьями Эрики и Даниэллы, которая когда-то помогла укрепить дружбу между Эрикой и Даниэллой, теперь угрожала разлучить их. Постоянное перечисление Даниэллой многочисленных ошибок и преступлений Леонарда не трогало Брайана. Леонард был его другом, — в конце концов он сказал ей прямо, и он отказывался судить о характере и поведении Леонарда — или, в настоящее время, даже обсуждать их.
Были и социальные трудности. Если Тейты приглашали Даниэллу на вечеринку, они не могли пригласить Леонарда, и наоборот. Более того, если это был званый ужин, возникала проблема найти еще одного мужчину, быть в паре с которым не обидело бы Даниэллу, или про которого Даниэлла не заподозрила бы, что его пригласили «для нее», или и то, и другое. Даниэлла презирала саму мысль о сватовстве и посредничестве через подруг: она заявила, что сама справится с этой проблемой. Стало легче приглашать ее одну или с детьми на семейные ужины, где подобные подозрения не могли возникнуть.
С другой стороны, если Леонарда приглашали на ужин, он обычно спрашивал, не может ли он привести с собой девушку, каждый раз другую и вызывающую ненависть. Большинство девушек не вызывали ненависти сами по себе, но видеть, как они весь вечер сидят за столом на месте Даниэллы, с гордостью глядя на Леонарда, разглагольствующего о политике и искусстве, — точно так же, как когда-то Даниэлла, — было ужасно для Эрики. Она вообще перестала приглашать Леонарда на ужин и приглашала его только на большие вечеринки, где ей не нужно было замечать его подружек.
Но когда Даниэлла услышала об этих вечеринках от общих знакомых, она расстроилась, и, поскольку не в ее характере было скрывать свои чувства, в следующий раз, когда она пришла на ужин, она упомянула о них. Она также спросила, какова нынешняя подруга Леонарда, что было не совсем честно. Однажды она с горечью заметила, что прекрасно понимает, почему Тейты пригласили Леонарда на их последнюю такую вечеринку вместо нее: потому, что он был важным профессором и литературным критиком, в то время как она была просто брошенной домохозяйкой и низкооплачиваемой преподавательницей французского языка.
В тот вечер, когда Даниэлла ушла, Брайан объявил, что она ему надоела. Эрика ответила, что ей надоели Леонард и его подружки. После серьезного спора стало очевидно, что лучше было бы дать остыть на некоторое время и отношениям с Даниэллой, и отношениям с Леонардом.
На практике, Брайан продолжал встречаться с Леонардом, а Эрика продолжала встречаться с Даниэллой, но оба избегали упоминать о встречах с ними. Туман молчаливой неловкости окутал эту область отношений, и он не сильно рассеялся прошлой осенью, когда Леонард вернулся в Нью-Йорк — один.
Эрика и Даниэлла были по-прежнему лучшими подругами, но теперь их дружба была полна дыр, как швейцарский сыр, и дыры заполнены тем, что нельзя обсуждать, тем, что нужно обходить стороной. Брайан находился в одной из этих дыр, довольно большой дыре. Он перешел на сторону Леонарда: он обижен на Даниэллу, так как это ее упрямство и беспорядочные связи выгнали из Коринфа его друга. Эрика же сочувствула Даниэлле, которую Леонард увез вместе с детьми в отдаленный провинциальный городок и бросил их там, вероятно, нарочно, чтобы они жили на макаронах с сыром, тогда как сам он вернулся в Нью-Йорк и каждый вечер ужинает в ресторанах для гурманов.
Даниэлла нарушила молчание:
— Есть еще кофе?
— Что?
Она повторила вопрос.
— Да, конечно. Извини.
Эрика встала. Как в замедленной съемке, она коснулась кофейника своей тонкой бледной рукой, подняла его и налила кофе, мимо чашки. Ручеек кофе побежал по клеенке с голубым узором.
— Ах, я косорукая. Извини.
Она потянулась за губкой, медленно вытерла стол, выжала губку в раковину и снова села.
И уже нвчинаешь жить жизнью ЛГ