Дурасов смотрел на меня, как жуткая злобная собака Баскервилей, печальными страшными плотоядными глазами.
И жалобно канючил, пуская длинную тягуче-горючую голодную слюну:
-Ну тава-а-арищь лейтенант! Ну купи-и-и-те сигаре-е-ет!
-Дурасов! Не зли меня! – матюкаясь в душе, рычал я.
-Ну тава-а-а-рищ лейтена-а-а-нт!
-Тамбовский волк тебе товарищ! – шипел я, припоминая солдату его малую тамбовскую родину.
А злился я потому, что канюк-солдат обязательно выканючит у меня свои вонючие сигареты.
Опыт печальный есть.
Канючит-канючит, и через полчаса этого баскервильского жалобного завывания добрая моя лейтенантская душа не выдерживает.
Страшно-злобно матюкаясь, я подхожу к ближайшему киоску и покупаю для солдата его вонючие цигарки.
А ещё через полчаса, когда мой бронтозавр всасывает весь наивонючейший дым от десятка сигарет, спектакль начинается сначала.
Канючил канюк потому, что нажрался котлет в железнодорожном кафе.
И тянуло его, паразита, покурить.
Причём, разумеется, за мой счёт покурить!
И котлеты – за мой счёт, и цигарки – тоже!
Сначала, конечно, солдат мой, пуская длинную голодную собачью слюну, выпрашивал ещё котлет, да побольше:
- Ну тава-а-а-рищ лейтенант! Ну ещё ка-а-тлетку!
А когда проглотил все пять порций, как голодная собака Баскервилей, стал канючить цигарки.
Конечно, я злился в основном на комбата нашего стройбата, который и втюхал мне этого здоровенного красно-мордатого квадратного троглодита.
- Дембельский аккорд! – ухмыльнулся комбат, выталкивая меня в дальнюю командировку. – Ты у нас военный дознаватель, вот и дознавайся!
Кого подразумевал мой злобный хитрый мстительный комбат, было неясно.
Ибо направляли меня за беглым солдатиком в далёкий Казахстан.
И, будучи молодым лейтенантом, на дембель я никак не собирался.
На дембель собирался солдат моей роты Дурасов, здоровенный красномордый тупоголовый детина.
Его-то и втюхал мне, ехидно скалясь, подполковник Чазов.
Втюхал потому, что я наотрез отказывался ехать за беглым воином.
Почему наотрез?
Да просто помнил, как в этом же, перестроечном, 1988 году ездил за таким же бегуном в город-герой Мары.
От нашего славного Ашхабада это не так далеко.
И что? Чем завершился мой славный вояж?
Беглец тот, которого задержала марыйская милиция, содержался на гауптвахте Марыйского военного гарнизона.
И туповатый страшномордый громила-комендант запугал моего солдатика тем, что "посодют тебя, обязательно посодют!"
Долго мне пришлось убеждать солдатика в обратном.
И поверил солдат моим обещаньям-посулам. Реально ведь все бегуны у нас освобождались от любой ответственности.
Чтобы закрепить успех и окончательно успокоить солдатика, я накормил его вкуснейшими сочными туркменскими чебуреками да фитчами.
Однако кушанья мои вкуснейшие оказались совершенно напрасными!
Как говорится, не в коня корм.
На марыйском автовокзале, пока я выспрашивал билеты до Ашхабада, солдатик мой растворился в толпе! Как тать в нощи, бл..ь!
Поэтому, когда я возвратился в родной Ашхабад несолоно хлебавши, комбат мой, скотиняка, не оплатил командировку:
- Упустил беглеца, бля..ь! Вот и радуйся-хуяруйся!
Историю эту комбат припомнил и сейчас, отправляя меня за очередным беглецом.
При этом щерился подполковник, и очень мстительно:
-Дембельский, бл..дь, аккорд!
Аккорд этот, пока мы доехали до Казахстана и ждали паровоза в Целинограде, обошёлся мне ну очень дорого!
Прокормить такого жуткого голодного троглодита было очень-очень сложно!
А с учётом его ежесекундной потребности курить – вообще тягомотина и разорение!
Дошло до меня, как до жирафа:
"Бля! Комбат навязал мне солдата-охранника, а командировочное на него не выдал. Соответственно, проезд и пропитание этого чудо-богатыря оплачиваю только я! Твою ни мать, скотиняка-комбат!"
Батяня-комбат ещё и ухмыльнулся. Мол, Дурасов надёжен, как скала:
- От него не сбежишь! Смотри, какая морда у него! Этой мордой только шпалы забивать!
Эту вот молотбойную мордель и пытался прокормить я, добираясь до затерянной в ветродуйных метельных степях Казахстана родины очередного беглеца - поселка Кийма.
Надо сказать, что добирались мы долго в связи со страшнейшим гололёдом, постигшим целиноградские зимние голые степи зимой 1988 года. Автобусы-то никуда не ездили.
Поэтому мы жили в железнодорожном вагоне, приспособленном под гостиничку.
И солдат мой, как обычно, прожирал в моём лейтенантском кармане очередную дыру.
Дабы дырень эта не стала зовсим агромадной, я принял мудрое решение ехать на паровозе:
"Паровоз не зависит от гололёда."
Так и добрались до забытой судьбой Киймы.
И ждали там целую неделю, пока милиция не решит свои вопросы.
Ну и я, конечно, вынужден был обходить родственников и соседей беглеца, составляя разные протоколы по заданию военной ашхабадской прокуратуры.
Беглец был по фамилии Паситов.
Имел он ранимую деликатную душу.
Отчего, видимо, и вешался в милицейском околотке.
Раздобыл бинт, да повесился.
Но сорвался вниз, не успев сказать "скалолазка моя гуттаперчивая".
Песню я вспомнил, потому что мама солдата рассказала о чрезвычайной душевности сына, о любви его к ласковым песням "Ласкового мая".
Слушая ментов, я вздыхал:
"Сбежит мой беглец, обязательно сбежит! Ранимая душа!"
И благодарил своего комбата:
"Хорошо, что охранника мне втюхал! От эдакого страшилы-баскервиля не сбежит!"
Однако ж, помня свой печальный марыйский опыт, решил перестраховаться.
Страховку мне выдал друг, лейтенант юстиции Пилиджанян, следователь Ашхабадской военной прокуратуры:
Наручники возьми! К своей руке пристегни бегуна. Никуда не сбежит!
И как обычно, вопросил:
- Умничка Пилиджанян?
"Конечно умничка! И ещё какая!" – думал я сейчас, глядя на печальную мордашку Паситова.
И всё же пожалел его, не стал пристёгивать к себе.
Однако ж перестраховался.
И пристегнул беглеца наручниками к своему чемодану.
На всякий пожарный.
Если решит сбежать, далеко не уйдёт!
Однако моя добрая стройбатовская душа усовестилась.
И в Целинограде, садясь в паровоз, я отстегнул солдата.
И долго, угощая беглеца вокзальными пирожками да чаем, расспрашивал о тяжком его житье-бытье, о смысле его жизни, о его побегах.
В Ашхабаде, в нашей воинской части, мне некогда было расспрашивать.
Паситова нам передали из кушкинской пограничной комендатуры.
Пару раз сбежал оттуда, вот и передали для перевоспитания.
К ночи Паситов мой раскрыл всю свою нежную в общем-то душу.
И поклялся, что не сбежит, не подведёт меня под монастырь.
Однако верить беглецам я перестал полгода назад, после марыйского случая.
Посему строго-настрого наказал моему страшномордому баскервилю:
- Стеречь пассажира с трёх часов ночи и до утра! Повтори!
- Так точно, стеречь до утра! – промычал Дурасов, проглатывая последний пирожок.
И что вы думаете?!
Только я уснул, как услышал тихий голос:
- Товарищ лейтенант! Ташкент!
Продрал глаза.
И молния вспыхнула в дурной моей доверчивой голове.
Охранника-баскервиля нет!
-Твою мать! – взревел я, подскакивая с полки так резко, что почти пробил верхнюю полку. – Упустил, бл..дь, твою мать!
Но молния тут же исчезла, как мгновенная вспышка тысяч орудий.
Передо мною, как чудное виденье, сидел мой беглый Паситов.
Сидел и тихонько говорил:
-Товарищ лейтенант! Через полчаса – Ташкент!
-Где эта сволочь?! – рыкнул я спросонья.
В голове стремительно пронеслось злобное:
" Дембельский, бл..дь, аккорд! Сволочь! Уволишься ты у меня!"
-Товарищ лейтенант! Ночью девушка проходила. И увела его!
-Кого увела?
-Ну Дурасова этого.
-Не понял! Он что, бычок, чтоб его уводить?
-Ну понимаете. Как сказать. Она такая вся красивая.
-Какая, бл..дь, красивая? Толком говори! Приметы запомнил?
Беглец мечтательно вздохнул. И провёл руками по своей груди, как Семён Семёныч в кинокомедии "Бриллиантовая рука", изобразив два здоровенных арбуза:
- Во какая! Шикарная женщина!
- Ну! А приметы! – рявкнул я, понимая, что бычка моего реально увела какая-то пышногрудая соблазнительная красотка.
Других примет мой беглец не заметил.
Очень уж пышные арбузные сладкие груди имела укротительница баскервилей.
На вокзале я первым делом помчался в милицейский околоток. Сообщить о краже.
-Командыр! Ти чего, не занаешь? У нас таких краж очен многа! – обрадовали меня ташкентские менты. – Ищи ветер поле!
И пояснили, что таких лопоухих наивных дурачков, как мой баскервиль, хищные девицы заманивают на свои блат-хаты.
А когда клиент раздевается и пускает голодную баскервильскую слюну, вламываются громадные злые громилы и орут:
- Нашу сестрёнку хотел изнасиловать? Дэньги давай!
Менты посмеялись моему горькому горю, но заявление приняли.
И посоветовали подождать пару суток.
Мол, появится мой дуремар Дурасов.
Телеграфирует своей мамаше о срочной высылке денег, и появится. Некуда ему деться.
Ошарашенный таким безрадостным прогнозом, я вышел в зал ожидания огромного железнодорожного вокзала. И...
Нос к носу столкнулся с капитаном из Семипалатинска.
Месяц назад мы познакомились в Ашхабаде.
Туда капитана прислали за собственным беглецом. Искать в родительском доме.
Беглеца не было. Капитан вернулся назад.
И рассказал сослуживцам, какой промтоварно-вещевой рай в Ашхабаде.
В Семипалатинске, да и всём Советском Союзе, такого давно не было!
Когда поймали его беглеца и собрался капитан в Ашхабад, сослуживцы и более всего их жинки собрали ему кучу денег.
И наказали купить разных шмоток и подарков. По списку.
Накупил капитан шмоток, взял беглеца.
И поехал назад.
Уже в Ташкенте, перемещаясь с одного вокзала на другой, мой интеллигентный бравый капитан почесал заросшую щетиной морду лица:
"Неудобно небритым быть! Честь офицера!"
Торкнулся к ментам, чтоб подержали беглеца, пока он заскочит в парикмахерскую.
И получил отказ.
И решил, посмотрев в честные глаза беглеца, оставить его в зале ожидания.
На всякий пожарный, конечно, пристегнул солдата наручниками к лавке.
И оставил, чтобы не таскаться с тяжестями, огромный чемодан драгоценных шмоток.
Сидит мой капитан в цирюльне.
Намыли морду его лица. Бреют.
Ляпота!
Весело ему стало от шутейной мысли:
"Вернусь сейчас, а солдат – тю-тю! Очень смешно!"
А когда вернулся мой интеллигент в зал ожидания, то ужаснулся.
Солдат действительно сделал "тю-тю".
Соседи по скамейке радостно сообщили нерадостное известие – что подошёл к беглецу некий вокзальный шнырь. И предложил:
-Братан! Давай открою! А чемоданчик поделим!
Ну и, конечно, испарились, как тати в нощи!
Рассказав свою печальную историю, капитан констатировал:
-Так что повезло тебе! Беглец твой на месте! А дурня-охранника не жалко! Это ему дембельский аккорд!
