я вспоминаю, прободаемый иглой вины, Елену, ставшую мне советницей и наперсницей в любовных скорбях, когда-то мне шепнули, что фатум в одной из своих масок, в образе каких-то узлов планетных орбит, злокачественно утолщенных, предписал мне до конца жизни пребывать сосудом лжеучений – а заодно, говоря напыщенно, гноищем лихорадочного вожделения – будучи замужем, она опекала мою восторженность, настаивая на том, чтобы я не давал бабам спуску, ибо они признают только властность и силу, она работала продавщицей в галантерейном бутике, воистину, астрономические миры имеют некое сходство с царством насекомых, с ажурностью и жестокостью их безупречных обводов, но что суть небесные тела – разноцветное драже, рассыпанное по столешнице пустоты, или они обладают душой и разумом, как учил великий Ориген?
мне запали в память замшевые бумажники и кошельки на ее прилавке, бордовые и черные, яркие, как похоронные принадлежности, однажды, прекрасным днем, мы сидели с ней в кафе, кофе со сливками, здесь, в огромном, точно кафедральный собор, торговом центре, бьет фонтан, временами взмывая до верхнего яруса, туда, где плафон, подобный прозрачному куполу Пантеона, а в его обрамлении парит облако, похожее на Англию, трущуюся плоским надувным днищем о Ла-Манш, кто, вообще, решил, что главное – содержание, а не форма, разве с этими круглыми ядрами мороженого в легких блестящих кратерах способно сравниться оно же, но в липкой упаковке, аргумент мороженого, если я не ошибаюсь, первым привел еще Фома в «Сумме теологии», попутная мысль – глядя в ее голубые снежные глаза – религии Откровения делают с реальностью ровно то же, что происходит с деревьями когда у них спиливают мощные ветви – тонкие побеги прорастают прямо из ствола, оплетая его зыбкой сетью, и вот так же, напрямую от Верховного, падают веления и видения, испаряются грандиозные посредствующие космосы, неоплатонические вселенные, пламенеющие эпифеномены бездны, и мой эстетизм не в восторге от такой картины, потом я подумал, что вот это всё и есть «сингулярность» – фонтан, запах кофе, синие глаза, шершавое облако, смятое в гармошку застывшего мига
через много лет мне был сон – отчего-то все важное я узнаю в сновидениях – лиман в вечерней мягкой пустыне, Тмутаракань, то есть, было именно произнесено: «Тмутаракань», на зеленовато-коричневом небе – тусклые звезды, рядами, как гвозди в кожаной обивке, небо, скажу так, было до крайности необычным, оно, действительно, вздувалось влажными пузырями между звездами, вдруг мы – я и беседовавший со мной незнакомый друг, сухой и темный, словно крылья бабочки-траурницы – увидали на поверхности мелководного озера плывущее спиной вверх женское тело, я подбежал к нему, по пояс в вязкой жидкости, и тут меня обожгла острая смесь жалости и омерзения – туловище вместо человеческой головы венчал череп собаки, вываренный, прохудившийся по шву, вода кругом загустела, как белесый бульон рыбного супа, я догадался, что это – она, моя наставница, ее осудили и изуродовали за мое метафизическое блудодейство, и позвоночник парализовало ужасом, растворившим, не слабее пресловутого витриолума, фундаментальный гул и обертоны бытия
