На улице вовсю бушевала весна, русская, классическая, с ручьями и молодым солнцем, со снежными неожиданными буранами, а потом – капелью с крыш. Но в доме у Вовки и его родителей владычествовала осень, почти перешедшая в зиму…
Уже несколько недель Вовка слышал, как родители в своей комнате или на кухне, когда его там нет, напряжённо разговаривают, с трудом удерживая себя, чтобы не сорваться на крик. Собственно, говорила в основном мама, а папа только изредка что-то «взбуркивал» в ответ, на два тона ниже. И Вовка понимал, что мама обвиняет, а папа молчит, терпит и только вздыхает, как всегда, когда они с мамой ссорились.
Понимал, что в доме неспокойно и Харлей-Оникс-Бюрбёль-де-Фюрфунцес-Флун. Так было записано в его родословной, а вообще-то мопса звали Оня. Это мама считала, что в их доме должно быть всё только самое лучшее: мебель, обои, телевизор. Собаку она долго не хотела, но когда подключился к уговорам и папа, пообещав, что утром он будет гулять с животным, мама сдалась, но сказала, что собака должна быть клубная и породистая, а не какая-нибудь мурлетка с Птичьего рынка. Они долго все втроём выбирали породу и единодушно остановились на мопсе, когда мама прочитала, что это собака английских королей. Втроём за ним и поехали, захватив в качестве консультанта инструктора из клуба собаководства. Инструктор указал на щенка, который «будет очень перспективным в дальнейшем», но будущий Оня был долговяз, несуразен и страшно активен. Он так прыгал за сетчатым барьером и так хотел, чтобы Вовка выбрал его, что Вовка, вместе с папой, его и выбрал. Мама вздохнула, ещё раз подумала об отсутствии всякой практичности в своих муже и сыне и согласилась.
Так вот Оня и водворился в их доме. Он ел, толстел и спал даже тогда, когда Вовке приходило время полтора часа играть на скрипке (каждый день, между прочим!), и в жизнь семьи не вмешивался. Вовку он воспринимал как своего младшего брата-дурачка, с мамой был холодно почтителен, а папу обожал и почти терял сознание от счастья, когда тот возвращался с работы. Когда мама начинала повышать голос, Оня вставал с папиных ног и послушно, вместе с Вовкой, уходил в его комнату, где укладывался на свой персональный собачий диван и начинал скучать по папе.
В последнее время им с Вовкой уходить в свою комнату приходилось всё чаще и чаще, потому что выяснения отношений между родителями становились всё драматичнее.
Вовка пытался расспросить папу, что же всё-таки происходит. Папа вздыхал, подыскивал слова, а потом говорил, что мама очень устаёт, а потому так часто срывается. Харлей-Оникс понимал больше Вовкиного, а потому вопросов не задавал, а просто вздыхал, почти как папа, привычно лёжа у того на ногах.
В воскресенье Вовка с папой отправились в кино - у мамы, как всегда, была «куча проблем», которые решить нужно было срочно. Фильм оказался так себе. А потому, когда вышли из кинотеатра и принялись картину обсуждать, оказалось, что говорить-то особенно не о чем, потому Вовка и вертел головой во все стороны. Когда взгляд его случайно упал на огромное, в пол, окно какого-то кафе, то за стеклом, как на экране, он увидел маму вместе с дядей Женей, тем самым инструктором-собаководом, который в своё время помогал им выбирать мопса. Они сидели на диванчике с выгнутой спинкой за небольшим столиком и… целовались. Вовкины глаза просто приклеились к маминому лицу, потому что он не мог понять, почему она целует дядю Женю, а не папу. Когда он, наконец, перевёл взгляд на папу, который тоже наблюдал за тем, что происходило за окном, то понял, что тот не удивлён и всё понимает. Вовка почему-то подумал, что Оникс бы тоже не удивился.
Когда мамины и папины глаза встретились, то она как будто бы тоже не удивилась. Просто ресницы у неё слегка дрогнули. Когда же она перевела взгляд на Вовку, то, как ему показалось, немножко расстроилась, потому что сразу отвлеклась на свою сумочку и что-то в ней стала искать.
Папа же заторопился, как-то весь и сразу, и сказал Вовке, что нужно быстро идти домой, потому что пора гулять с Оней, хотя было совсем ещё не пора.
Но тут, к счастью для всех, снова хлынул стремительный мартовский снег с небес, и Вовка с папой побежали к метро. А солнце искрилось в косо несущихся снежинках, которые таяли, как только касались асфальта, и потому он казался заплаканным крупными слезами.
Когда они пришли домой, мамы ещё не было. Оня встретил их в прихожей, как всегда хрюкнув Вовке в ноги и усиленно завиляв попкой с приклеенным к ней хвостом, свёрнутым в форме печенья, перед папой. Мопс понял всё уже на пороге, а потому стал делать вид, что ничего, собственно, и не произошло. Папа тоже понял Оню, а потому предложил выпить чайку «с морозу», что следовало понимать, как довольно уместную острОту.
Они уже почти допивали чай, когда в прихожей хлопнула дверь и мама начала раздеваться. Вовка с папой сконцентрировались над своими чашками, а мопс вежливо качнул хвостом-бубликом, лёжа на папиных ногах.
Мама вошла, в дверях остановилась, чуть кашлянула, одёрнула кофточку и сказала:
- Вовочка, иди, пожалуйста, в свою комнату. Тебе пора заниматься…
Забыла, наверное, что сегодня воскресенье, а по воскресеньям «повинность со скрипкой» Вовка не отрабатывал.
Но возражать они с Оней не стали, а отправились к себе. Хотя дверь в этот раз Вовка в комнате закрывать не стал.
Родители молчали. Долго. Потом начала говорить мама, с каждой секундой традиционно повышая градус своего монолога. Больше всего Вовку удивило то, что она ничего не объясняла, а как обычно в чём-то упрекала папу… Потом всё чаще и чаще стала повторять слово «развод»… Когда же она сказала, что надеется, «что имущество они разделят цивилизованно, не прибегая к услугам суда», то Вовка взял Оню на руки, прижал к себе, и так вдвоём они вошли на кухню:
- Что? И имущество делить? Тогда мы с Оней хотим быть той частью имущества, которая отойдёт папе!..
Харлей-Оникс-Бюрбёль-де-Фюрфунцес-Флун, кажется, был не против…
