[h]С Верой Ивановной я познакомился во время первого визита к будущей моей жене Татьяне. Дверь мне открыла невысокая сухощавая пожилая женщина и, увидев незнакомца, начала выяснять, кто я, откуда, и к кому пришёл. Но тут из-за её спины появилась Таня и впустила меня в дом. Я успел только представиться: "Володя". "Что ещё за Володя?" - проворчала у меня за спиной Вера Ивановна. На этом, собственно, знакомство и закончилось. Однако, во время моих последующих многочисленных визитов её отношение ко мне существенно изменилось. Всегда приветливая, доброжелательная, она не знала, куда посадить и чем угостить дорогого гостя. Иногда доходило до смешного. Татьяна пригласила меня за стол, но Вере Ивановне чем-то не понравилась табуретка, на которую я хотел уже садиться. Она, не долго думая, выхватила её из-под меня, а другую, лучшую, поставить не успела. Не знаю, как я сумел сохранить равновесие, но хохот был всеобщий. Вера Ивановна, скрывая смущение, смеялась вместе со всеми. И вообще, за те без малого десять лет, которые я провёл рядом с ней в этой её маленькой и тесноватой для нас всех квартирке, я ни разу не слышал, чтобы она ругалась с кем бы то ни было или хотя бы повысила на кого-нибудь голос. Доброжелательность и всепрощение - вот основные её добродетели.
Всю свою жизнь моя дорогая тёща проработала на одном и том же месте - на швейной фабрике в нашем маленьком городке на берегу Волги. С трёх сторон наш город окружён лесом, и в тяжёлые военные годы, ещё девчонкой - подростком, работая на своей фабрике, она участвовала в лесозаготовках. "Всё для фронта, всё для Победы!" - таков был лозунг, и оставшиеся в тылу женщины и дети, получая за свою работу лишь скудный продовольственный паёк, полуголодные, полуодетые, но полные решимости победить, отдавали все свои силы борьбе со страшным врагом, пришедшим убивать, разорять и порабощать наших людей и нашу землю. Именно так, а не иначе думали тогда все советские люди. И если бы кто-то в это время засомневался, сказал бы что-то против этого каторжного труда, то его тут же осудили бы все без исключения и поставили бы на нём позорное клеймо изменника Родины. А карательные органы всё равно заставили бы этого человека работать на Победу, но уже под дулами винтовок конвоиров. Об этом напоминали многочисленные лагеря на обоих берегах Волги со своими и фашистскими узниками. До сих пор стоят в нашем городе дома, построенные этими людьми...
Но молодая Вера, как и все вокруг неё, не думала об этом. Просто не оставалось сил думать. На фронте ежедневно и ежечасно гибли сотнями и тысячами отцы и братья. Им нужна была одежда, обувь, провизия, им нужно было оружие. И, напрягая все свои силы, отдавая до конца всё, что у них было, эти женщины и эти дети ковали в тылу победу. Они не думали и даже не догадывались о двух маньяках, развязавших эту невиданную кровавую бойню. И они победили. Не миллионы погибших, не генералы, не верховный главнокомандующий, но именно они одержали эту Великую Победу! А мы с женой всё думали, почему это у Веры Ивановны к семидесяти годам начал расти горб за спиной? Может быть это было напоминание о том тяжёлом времени, а может - так и не раскрывшиеся в юности крылья?..
Именно с тех далёких времён появилась у Веры Ивановны привычка всё экономить и всё запасать. Вечером, если никого не было дома, она никогда не включала свет. И всю семью приучила сидеть в сумерки без света. То же самое и с телевизором. Стоило выйти на минуту из комнаты, как телевизор, торшер, верхний свет и всё электрическое моментально выключалось. "А вдруг загорится!" - оправдывалась Вера Ивановна. "Тебе в пожарные надо было идти работать", - возмущалась Татьяна. И всё продолжалось по старому. Но экономила моя тёща не из жадности. Она, выросшая в большой семье, где каждая копейка была на счету, знала цену этим самым заработанным копейкам. И все соседи, включая выпивох и откровенных алкоголиков, регулярно приходили занимать у неё деньги. Она без разговоров могла отдать последнее, не думая о том, что до пенсии ещё далеко. И если кто-то, не отдав старый долг, приходил занимать ещё, она с радостью снова давала ему деньги. Причём, записей она никогда не вела и не запоминала, кому дала и сколько. "Совесть есть - отдадут", - отвечала она на замечания дочери. Всё, что было в доме - пылесос, мясорубка, посуда, стулья, холодильник - по первому требованию отдавалось взаймы соседям. Вера Ивановна как будто продолжала жить в бараке с длинным коридором, где прошла её молодость. А когда ей на день рождения подарили новое пальто, она с сожалением сказала: "Зря купили. Всё равно скоро умру - пропадёт".
Приходя с работы, мы с женой находили в холодильнике свежую буханку хлеба, вчерашний, позавчерашний и поза-позавчерашний хлеб. Татьяна спрашивала: "Мама, ты зачем опять хлеб купила?" "А вдруг кто-нибудь придёт?" - виновато пряча глаза, отвечала ей тёща. Но на следующий день повторялось то же самое. И сделать с этим ничего было нельзя потому, что пенсия Веры Ивановны была в полтора раза больше Татьяниного заработка. Так Ельцинское государство оценивало её заслуги перед Отечеством. Но хлеб не пропадал зря. Этого Вера Ивановна не могла допустить никогда. В подвале нашей хрущёвки всегда жили с пяток или больше кошек. Ещё столько же приходили из окрестных подвалов. И когда тёща выходила на порог с полной миской похлёбки, вся эта орава появлялась на свет божий и начинала тереться у её ног. Ей оставалось только отгонять собак, которые тоже хотели чем-нибудь поживиться. В этом случае следующая порция была уже собачья. Никакие силы, никакие уговоры не могли заставить Веру Ивановну отказаться от этого ритуала. Она расправляла свою вечно сгорбленную спину и говорила каким-то особым, уверенным голосом: "Да, я люблю кошек". И все вопросы тут же отпадали.
Конечно, кошки из подвала в жизни Веры Ивановны играли большую, но не главную роль. Самым большим её любимцем был огромный лохматый рыжий кот по имени Мишка. Жил он в нашей квартире на особом привилегированном положении. Спал - где хотел, чаще всего с Бабулей, как мы по-домашнему звали Веру Ивановну, в любой момент дня и ночи его выпускали на улицу, причём с уговорами, мол, не ходи, Мишка гулять, на улице холодно, ложись лучше спать, поздно уже. А гостей всегда предупреждали, что гладить его опасно - может цапнуть. Бабуля частенько сиживала на лавочке у подъезда с соседками, иногда брала на руки Мишку, и тогда, как с человеком, разговаривала с ним, воспитывала: "И куда ты, Мишка, собрался? И зачем тебе чужие кошки? У нас своя в подвале живёт. Ты посмотри какая красавица, серенькая, пушистая, а ласковая какая..." Но у рыжего разбойника на эти вещи был свой, особый взгляд, и он убегал, порой на несколько дней, возвращался худющий, с расцарапанным носом или изодранными в клочья ушами, деловито набивал брюхо и опять отправлялся по своим делам, несмотря на уговоры и причитания Веры Ивановны. А однажды он повздорил с чужими котами прямо у нас под окном. Вой стоял страшный, и Бабуля, как только увидела это побоище, ещё из окна начала разгонять дерущихся. Но, несмотря на её крики и увещевания, Мишка и двое его оппонентов приняли статические угрожающие позы и в три кошачьих глотки орали благим матом. Когда Вера Ивановна выбежала на крыльцо, Мишке уже досталось по носу и, видя кровь на морде у своего любимца, обезумевшая женщина схватила его и потащила домой. Но не тут-то было - раззадоренный котяра выпущенными когтями цапнул свою защитницу по руке, вывернулся и с новыми силами бросился на врагов. Те, видя такой неожиданный поворот дела, позорно покинули поле боя. Серенькая кошечка, находившаяся тут же, неподалёку, тоже убралась восвояси, в подвал. Бабуля, кое-как заткнув свою рану, уже спокойно подошла к Мишке, погладила, успокоила его, взяла на руки и понесла домой, к кормушке. И уже дома, подходя к блюдцу с молоком, котяра ни с того ни с сего вдруг заорал: "Мауу", потом оглянулся, как бы подумав: "Что это я?" и спокойно принялся лакать из блюдца.
Вера Ивановна рано осталась одна, без мужа. Жили они с Василием мирно, душа в душу. Воспитали двоих детей, построили себе и детям квартиру. В те теперь уже далёкие времена не было принято разводиться, делиться или заводить любовниц. "Все жили мирно так, система коридорная...",- пел Высоцкий. А жили они в нашем тогда ещё молодом коммунистическом городе. Главная улица носила имя Ленина, второстепенные - Маркса, Энгельса и почему-то Гоголя. Коммунистический город строился на ровном месте, с нуля, но как-то так получилось, что поначалу состоял он сплошь из бараков, тех самых, по Высоцкому "На тридцать восемь комнаток - всего одна уборная". Но Василий с женой были рады и этому. Так жили все. На заводе, где он работал слесарем, даже начальство имело очень скромные квартиры. Не принято в те послевоенные годы было шиковать. Это сейчас на наши разбитые и разворованные заводы берут любого забулдыгу, а тогда работать на заводе было престижно. Зарплата побольше, и "стройку" давали. "Стройка" - это когда ты бесплатно отрабатываешь на строительстве своего будущего дома определённое количество часов. Этой привилегии самому строить свой дом могли удостоиться только самые лучшие, по заводской очереди. И Василий с женой, не жалея времени и сил, по выходным и после работы честно отработали все положенные часы, которые постепенно складывались в годы, годы их жизни... Люди тогда не жалели ни сил, ни здоровья и думали примерно так: "Ладно, мы жили плохо и бедно, но будем работать, трудиться из последних сил, чтобы хоть наши дети смогли пожить по-людски". Как заблуждались наши родители! Они вырастили поколение бездельников, способное только просиживать штаны в конторах и перекладывать бумаги из одного ящика стола в другой. К тому же, безделье порождает пороки, и мы имеем сейчас то, что имеем - безвольную, бессовестную, безыдейную, беспринципную инертную массу, не способную ни на что, кроме удовлетворения своих немудрящих потребностей... Редкие исключения только подтверждают правило. А может быть всё не так уж и плохо? Может найдётся выход? Конечно, найдётся! Это просто такая особенность нашего русского характера - сначала создавать себе трудности, а уж потом их героически преодолевать, теряя души и жизни миллионов людей...
Наконец-то всё наладилось в жизни Василия. Семья, квартира, работа - живи и радуйся. Но не тут то было. На заводе, где он работал, в производственном процессе широко использовался спирт. Это был самый дешёвый материал для протирки любых изделий, и в разделе технического обслуживания в инструкции по эксплуатации любого советского агрегата значились нормы по этому самому популярному в России протирочному материалу. Изделия отечественной промышленности без спирта работать не могли категорически! Импортные устройства почему-то работали, а наши - нет. Не даром говорят: "Что бы ни изобретали русские - получается самогонный аппарат". Спирт на завод поставлялся десятками столитровых бочек и в просторечии именовался ШИЛО. Это потому, что с его помощью на заводе можно было изготовить хоть
