Храм все наполнялся и наполнялся, хотя казалось, что места уже не было.
- Ребята с искусствоведческого, - шептал Марк, - Костя, привет!
Марк трижды, значительно, поцеловался с высоким худым черноволосым юношей, последовательно прикладываясь щекой к щеке. Роману показалось, что Марку мешала борода.
-Алеша! – Марк подошел к мужчине лет сорока пяти, в сером пальто и с рюкзаком на спине, с ним была его спутница – девушка с белом платке, с круглым лицом, очень добрым и каким-то, как сразу отметил Роман, милым. Девушка была в темно-красной зимней меховой куртке, из-под которой видна была длинная серая юбка. Пока Марк разговаривал с Алешей, девушка стояла, опустив глаза в землю, и только иногда смотрела на одну икону – кажется, Николая Угодника, как уже знал Роман, определяя этого святого по черным крестам на оплечьях и белой бороде.
Когда Алеша и его тихая спутница отошли, Рачинский, показывая на них взглядом, сказал:
-Очень хорошие люди. Алеша работает сторожем в Абрамцеве, а Даша, его племянница, учится в хотьковском промышленном училище, делает замечательные работы. И, знаете, Рома, она написала статью про возрождение старинных промыслов, очень умная статья, - потом он немного помолчал, - замечательная девушка.
Какое смешное имя – Даша. Из Чехова? Откуда-то оттуда. Дарья?
Роман тогда посмотрел вслед удаляющимся двум фигурам.
- Святейший, святейший! - раздалось вокруг. И Роман, хотя и с трудом, поднимаясь на цыпочки, вытянув голову и явно мешая какому-то мужичку в непонятного цвета пальто, с волосами, перетянутыми ремешком, увидел Пимена – благообразного, словно не из этого мира, хотя здесь многие казались из другой галактики. Но Пимен был поистине не от мира сего – внушительная фигура, длинное красное облачение, седая борода, посох в руке, сверкавшая золотом и искорками, долетавшими даже сюда, – в середину длинного храма, митра - все это были слова из словаря Марка, и вот теперь они воплощались перед Романом в облике патриарха. Пимен шел торжественно по самой середине храма, окруженный несколькими тоже довольно внушительными фигурами. Роман вспомнил, как три года назад на каком-то отчетно-выборном комсомольском собрании рассматривал толстый журнал Московской патриархии, в котором были помещены фотографии этих самых внушительных лиц. Вон тот - в очках, с видом дореволюционного профессора, а этот был, кажется в белом головном уборе. В момент изучения этих фотографий историк выхватил журнал, отправился к трибуне, поднял журнал, потряс им и торжественно сообщил всем, чем был занят ученик девятого класса во время отчетно-выборного собрания. Все восприняли весть с большим интересом. Историк потом отдал Роману журнал и потерял к этому инциденту всякий интерес, зато после собрания у многих комсомольцев появился интерес к журналу, и они просили его у Романа посмотреть.
Когда толпа расступилась, Роману удалось увидеть и часть раскрытых Царских врат - их значение еще раньше объяснил Марк. Роман запомнил только, что они открываются по великим праздникам и на Пасху. Тут их подвинули, по проходу пошли юноши в длинных красных одеждах с большими подсвечниками, у кого-то в руке было блюдо, еще у одного полотенце. Сосед Романа потянулся рукой и дотронулся до одежды одного из юношей. Тот не обратил на это никакого внимания.
Раздалось громкое пение, откуда-то сбоку. Роман обернулся и увидел певцов. Они держали в руках ноты, одеты были каждый по-своему, тут были и женщины и мужчины. Потом раздался густой бас. Он снова повернулся в сторону Царских Врат и увидел, что бас принадлежал громадному священнику с широкой бородой. Тут же его скрыли передние ряды. Звучало пение, снова густой бас, по проходу вновь шли юноши, с какими-то другими предметами. Марк блаженно улыбался, иногда закрывал глаза и подпевал своим низким и совсем немузыкальным голосом. Вдруг запели все. Эту молитву Роман знал. "Отче наш". Но пели ее каким-то странным образом, так что казалось, что музыка намеренно мешает пониманию слов, ударения ставили не там, где ставил их Роман.
Снова звучал бас, шли юноши. У Романа затекли ноги, но все стояли и не двигались с места. Ему казалось, что прошло уже больше часа. Впереди что-то происходило, но он почти не видел что. Марк весь ушел в себя, напевал, крестился, закрывал глаза.
Роман уже очень сильно устал, ноги окаменели. Но вот народ вокруг стал переминаться с ноги на ногу, кто-то отошел, толпа стала чуть редеть, распадаться на кучки. Роман явно увидел полностью раскрытые Царские Врата, внутри их алый занавес, ослепительный золотой треугольник, а рядом с Вратами уже никого не было. Священники храма, которых он видел прежде, быстро расходились по притворам, окруженные группками женщин, мужчин, каких-то юношей.
- Я на исповедь, - сказал Марк. Сейчас отец Алексей будет проповедь читать. Мастерски читает. Потом будет исповедовать.
Роман пошел за Марком в правый притвор, где уже собралось человек двадцать. К ним вышел высокий моложавый священник - отец Алексей. Он говорил об испытаниях, о терпении, мужестве, о трагической истории русской церкви. Затем к нему выстроилась очередь. Подходил кто-нибудь, он тихо с ним говорил, накрывал голову длинным куском ткани, крестил, давал с ложечки хлеб и маленькую мензурку вина. Марк дождался своей очереди и задержался около отца Алексея чуть дольше других. Роман заметил, что Марк указал в его сторону и что-то сказал священнику. Тот кивнул.
На обратном пути Марк сказал, что к Рождеству, вероятно, можно будет креститься у отца Алексея. Пару раз в толпе Роман видел и сторожа из Абрамцева с племянницей.
В воскресенье, двадцатого, он вышел из дома еще затемно, несколько раз оглядывался, но впереди была только извилистая дорожка к остановке автобуса, а позади такая же дорожка с его собственными следами. На остановке было очень холодно, дул ледяной ветер, конечно, транспорта долго не было, он закоченел, но согревался мыслью о том, что ему предстояло: все это было похоже на какие-то фильмы про разведчиков. Говорить никому ничего не следовало. Все время вспоминались странные разговоры. Подошел автобус - пустой и холодный, окна промерзли, Роман нагрел ладонью отверстие в пять пальцев и принялся в тысячный раз смотреть на торцы проезжавших мимо пятиэтажек, двухэтажные кирпичные магазины, пустыри с детскими площадками между ними.
В метро, в вагоне было пусто - еще рано, тем более сегодня, воскресенье. Он сел и достал из сумки толстый том.
За чтением время шло быстро, даже очень быстро, - мелькали станции, которые обычно одна от другой тянутся бесконечно долго. Это если не читать. А теперь он бы так с удовольствием сидел и читал еще очень долго. Но успел добраться только до первых опытов Коровьева, когда за окном поплыли космические фигуры из металла на черном фоне.
Переходы в метро всегда напоминали Гальперину какое-то блуждание по тайным лабиринтам: белые готические своды с синими эмалевыми вставками одной станции сменялись разноцветными колоннами с какими-то ассирийскими узорами, затем шли коридоры с причудливыми ромбами терракотового цвета. Длинный изгибающийся тоннель перехода - почти пустой, широкий и казавшийся каким-то тайным подземным ходом древнего дворца.
На Бауманке Роман вышел на платформу и увидел тех, кто ему был нужен. Он направился к ним – они тоже увидели его. И почти сразу же подошел Марк. Все четверо молча кивнули друг другу и пошли, ни о чем не говоря, очень быстро к лестнице. "Бауманская" с ее чередующимися бежевыми удлиненными проходами к платформе, напоминавшими компактные книжные тома, вставленные в определенном порядке в шкаф, проходами с шоколадными рифлеными вставками, - была, казалось - вершиной этой древней архитектуры.
Улицу пересекли, как всегда, наискосок, и пошли по неровной дорожке - так лучше всего было пройти к Елоховке. Стало чуть-чуть рассветать, но фонари еще горели, машин почти не было. На них никто не обращал никакого внимания, да и обращать-то было особенно некому. Храм на рассвете производил особое впечатление - темная громада, уносящаяся далеко в небо своим куполом и колокольней.
На паперти сидела одна нищенка, Роман протянул ей несколько специально заготовленных монет, она взяла их с поклоном и что-то пробормотала. Он различил слова "тебе здоровья".
В храм вошли, как и в церковь, где был концерт, через колокольню, и это разом напомнило весь вчерашний вечер. В притворе было совершенно тихо, морозно, изо-рта шел густой пар, а фигура Христа на деревянном кресте уже не казалась такой загадочной. Зашли в сам храм. Он был тоже непривычно тихий, и каблуки зимних ботинок гулко стучали по каменному полу. Тут откуда-то сбоку к ним вышел отец Алексей. Это был довольно молодой, высокий, мужчина, черная ряса делала его еще выше. Он носил аккуратную небольшую русую бородку, на груди большой серебряный крест - эта деталь Роману очень нравилась.
- Рад, рад, - произнес он, - вижу, что готовы.
Он как-то незаметно протянул Марку руку. Тот ее быстро поцеловал, отец Алексей так же быстро благословил Марка. Двое спутников тоже подошли к руке. Затем отец Алексей очень скорым, почти военным, шагом направился через весь храм, не останавливаясь. Они все поспешили за ним, свернули налево, почти у самого алтаря и через узкую высокую деревянную двустворчатую дверь вышли на улицу и попали в церковный двор, засыпанный снегом. Двор был еще темный, но небо над ними начало уже явно светлеть. Пересекли двор и вошли в небольшое помещение, одноэтажное, чем-то похожее на дачные пристройки - очень тесное, с какими-то деревянными скамьями и столами. Вышли в помещение, в котором света было побольше - и Роман сразу увидел прямо посередине большую серебряную купель. Здесь было довольно холодно, и Роман немного поежился. Вокруг купели в подсвечниках горели, потрескивая, витые колонки свечек, их пламя отражалось на выпуклых поверхностях купели. От этого купель казалась живой и все помещение домашним, уютным и даже чем-то интимным. Показалось, что в нем стало теплей. Отец Алексей стал ходить по этой комнате и зажигать свечки перед лампадами и иконами. Рома не знал, что ему делать.
- Раздевайтесь, - сказал, не оборачиваясь, продолжая зажигать свечи, отец Алексей. Роман поежился и снял с себя свой бушлат, который заменял ему пальто. Ни в каком пальто, из имевшихся в продаже, он ходить не хотел. Затем стянул через голову свитер, опять помедлил, расстегнул рубашку, снял ее, затем ботинки, носки. Потом стал снимать брюки, повернувшись спиной ко всем, кто был в комнате. Волнуясь, он делал все механически, не совсем отдавая отчет в своих действиях. Кроме двух спутников Марка и отца Алексея, там находился худой юноша в черной рясе, поверх которой была надета золотая длинная безрукавка.
Рома остался в одних трусах, ему стало холодно, и он начал сжимать и разжимать пальцы ног. Его беспокоило одно обстоятельство - поведение мужского естества. Вдруг не вовремя проснется? Отец Алексей мельком глянул на Романа и сразу отвернулся.
Ему объяснили, что надо встать перед купелью, и отец Алексей стал речитативом произносить слова молитв, после чего начал
