Между нами Вечность

    
                                                                               
                                                          «Мы часть тех, кого потеряли».

Зима обрушилась на нас неожиданно. Ожидаемая, но столь нежеланная, ошарашила нас метелью, исподтишка. Мы обнялись на прощание. «Не забывай», - я ему. «Я тебя никогда не забуду», - клянётся он в очередной раз. Веря и не веря, ухожу я в ночь, надеясь, что не навсегда. Наша с ним вечность, как правило, недолговечна.
Настюша была столь юна, что жила в предвкушении чего-то светлого, ей одной уготованного, всеми вроде обещанного, потому будто обязательного счастья. Она так хотела любить, а ещё больше быть любимой, что искала эту самую любовь везде. Случайный взгляд, мимолётная улыбка – всё казалось обещанием чего-то неведомого (неземного?).
Я лишь улыбалась, я это уже проходила. Мне казалось, что она – это я, но ярче, несомненно, лучше. Даже немного завидовала. Как бы я хотела оказаться на её месте – ждать того, чего нет, верить, обманываясь и обжигаясь, верить снова и снова. Потухший взгляд, понурый вид – себя не обманешь, а время уж тем более. А моя наивная дочурка ничего от меня не скрывала, она вообще страдала от патологической честности. Я жила её радостями и горестями, ее маленькими победами и неудачами, что её поколение мне стало ближе и роднее, чем своё собственное.
«Я в автобусе видела такого парня!», - проглотила я её очередное очарование, невинное любование. Через какое-то время они при мне и познакомились. В Централке. Всё произошло слишком быстро, что я и не успела его толком рассмотреть. Пацан, как пацан, и что она в нём нашла? А Настя была счастлива – надо же, мечты иногда сбываются. Да, они коварные сбываются, и когда уже не ждёшь.
Потом она как-то быстро повзрослела. Нынче же всё по-быстрому – жизнь-«бистро», где всё полуфабрикат. Жизнь девичья мерится любовью – в ту пору любила того-то, а тогда была с кем-то. Это ДО, а потом начинается быт. У меня, слава богу, было и ДО, и ПОСЛЕ.
Централка, как пункт отправления, начало начал – где познакомились, на том и разошлись. Были, были парни, как же без этого – я была в курсе всего, и все они мне почему-то не нравились. Не она принца ждала, я больше желала его… для неё. А он всё не шёл. Были парни ДО… Пашки. Он-то мне сразу не понравился – и что он глаза прятал, я всё равно не умею читать по глазам. Простой парень, такой же, как все – ещё никто, но верящий в себя и в своё несомненное завтра. Сегодня сошлись, завтра разошлись – обычное дело. Ей шестнадцать, ему восемнадцать. Это же не навсегда!
Но «несомненное завтра» вдруг ушло в никуда. Во время очередной ссоры с Настей Паша случайно… отступился. Долгий суд, долгая разлука – вот тебе «и жизнь, и слёзы, и любовь». Будет ли Настя, ну уж совсем не умеющая, не любящая это дело, ждать его почти вечно? Двадцать с хвостиком – вот сколько он должен отсидеть в колонии строгого режима. И, как назло, в это самое время я вдруг ожила, а мужики это нутром чувствуют. Мне пять минут кажутся вечностью, а ей-то каково? Но у неё это пройдет, время лечит и всё будет, а мне сейчас жить надо.
То она говорит, что любит безумно Пашку, то назло ему, себе и всем ищет другую любовь. Любовь любовью лечится, будь она неладна. «Ну, как он тебе?», - про очередного мальчика. Да это же тот, с автобуса! Никак, но я улыбаюсь, лишь бы дитя не плакало. Сердце предательски не вздрогнуло, мало ли на свете таких никаких мальчиков. Было какое-то слишком раннее лето, внезапно обрушившаяся жара сводила всех с ума. Всё произошло случайно, клянусь, я ничего для этого не делала. Хотя, знала, что он  для неё, как бальзам на душу, она же с ним Пашку начала забывать! Этот странный эпизод так и остался бы всего лишь незначительным эпизодом в нашей с дочерью жизни, маленьким приключением, для кого-то приятным воспоминанием.
Но нам (мне и Никакому) понравилось жить на грани, ходить по острию ножа, играть не по правилам. Дальше - больше, дальше - глубже и больнее. Я боялась за нас троих, они были оба мне дороги. «Застукает – убьёт», - это его слова. В этой игре без правил третий явно был лишним. Третий долго был в неведении – она молча страдала, взирая на мои перемены. Чем ярче горели мои глаза, тем было ей больнее, тем дальше прятала она душу. Несомненно, она догадывалась, но я была намного опытнее, коварнее и изворотливее. Не дай бог пережить такое в свои семнадцать. Можно всё пережить, но предательство своих, да к тому же, родной любимой матери, простить нельзя.
Но всё обошлось без крови. Чуть позднее всё тайное становится явным, но её ко мне любовь оказалась выше всего этого. Мы с Никаким, незаметно ставшим ещё каким, пытались играть уже по другим правилам. Но явно переборщил или я чего-то не так делала – он не отпускал ни меня, ни её. Она вроде бы любила Пашу (синдром декабристки?), но тянуло к моему (?). Он был со мной, но хотел и с ней. А мне это всё не нравилось. Будь он хоть со всеми, но только не с ней. Но они мне оба были дороги. Уступить? Да ни за что на свете! И я играла уже по-другому – жестоко, чтоб больно было всем. Это была смертельно опасная игра, но что удивительно, мы всё выжили. В конце концов, пришли к выводу, что этот дурацкий треугольник ни к чему хорошему не приведёт. Оскорблённый мальчик выпал из нашей жизни, а мы с дочкой старались жить, как будто ничего и не было. Хотя я обещала его вечно ждать (он сам велел), вытравила его из своей памяти. И не таких, мол, забывали.
Настя же вернулась в свою боль, которая грозилась длиться более двадцати лет, что для неё равносильно вечности. Я в душе ждала, что всё как-то образуется, всё само рассосется. Я-то умела ждать, а она – нет. Она хотела всего и сейчас. Ей одной ночи не хватило! И Настя ушла в Никуда насовсем, навсегда, оставив мне вместо себя вечную пустоту, вечную боль. Паша какое-то время перестал звонить, и она предпочла вечность. Я в очередной раз не захотела уступить, и она предпочла смерть.
Время лечит, а я не верила. Будто я умерла вместе с нею, так оно и было. Я готова была возненавидеть весь этот мир – мир без моей Насти, не пожелавшей пережить всего одну ночь. Ведь утро непременно подарило бы ещё одну надежду. Ей было всего восемнадцать, ей бы жить да жить, было бы столько любви, но она хотела одной единственной, вечной любви, воспетой и воспеваемой всеми поэтами, наперекор правде жизни.
                                      «Я предпочитаю Вечность,
                                      Тем сохраню я верность
                                      Любви единственной моей,
                                      Что дороже жизни сей», -
эпитафия для ещё не заказанного памятника моей вечно юной дочери. Паша: «Мне ещё двадцать лет сидеть!», - а я ему: «А она в плену у самой Вечности, она-то никогда не вернётся».
Вот такой печальный конец, ожидаемый, всеми предполагаемый. Я пыталась жить без Насти, но она меня не отпускала – она была везде, это она должна была жить, а не я. «Я буду тебя любить всегда!» - Настин почерк на открытке к Женскому дню. «И я», - хочется сказать, да некому, ведь между нами теперь Вечность.
«Это у меня нет шансов, зачем мне жить?!» - я вдруг появившемуся милому. «Всегда есть шанс», - утешает, как может. Наша с ним вечность длилась полгода, и мы опять встречаемся. Он взрослеет у меня на глазах и вместо сладкой боли дарит мне нежность, которую, увы, не заслуживаю. Не веря, взимаю, готовая слушать всякую чушь вечно, ведь между нами нет Насти, и нам её так не хватает, что плачем в обнимку. Мы только теперь понимаем, как же сильно мы её любили.
Никогда, навсегда и Вечность – это, конечно, только слова, маленькая иллюзия, но я снова улыбаюсь. Я учусь заново жить, пытаюсь жить, и, по-моему, у меня получается. Улыбаюсь новому дню, предвкушая что-то доселе мне незнакомое. Я настолько его старше, что шансов ноль, но я рада буду новой встрече с ним и ни с кем другим. И не вам меня судить.