По тонкому льду

          

                                                                          «Мы вообще живём для               
                                                            того, чтобы наполнять картинки
                                                          из прошлого нашим собственным
                                                          смыслом».
                                                                                Харуки МУРАКАМИ.       
                                             

Писать – это, как ходить по тонкому льду. Всякий может придраться к любому написанному слову, вывернуть так, что слово твоё обернётся против тебя самого.
Своё всегда при тебе. Его не изменить, не измерить по трафарету подневольного времени. По тонкому льду, по меткам собственного прошлого на чужом языке в чуждой мне манере. Не век же мне писать в стол…

Странное утро
                                                                          «Странная вещь память.
                                                          Она работает выборочно и не
                                                          всегда удачно».
                                                                                Виктор ШКЛОВСКИЙ.

В детстве я была сто раз умнее, ведь знания не приобретаются, а даются изначально. Только не всем дано распаковывать внутренний багаж и распорядиться даром по назначению. Я слишком рано поняла, что ум не есть хорошо, равно, как и правда. Проще жить своим среди чужих, чем чужим среди своих.
Ума хватило, не торопиться взрослеть, насладиться вдоволь условностью, вседозволенностью, утренней свежестью и тем удивительным чувством, что всё только начинается. Было комфортно в той стране, которой на карте нет – стране детства. Благодаря долгому детству, мой «внутренний человек» до сих пор не чувствует себя возвращающимся с ярмарки. Пока тешат ярмарочные скоморохи да шуты свежо предание.
Одна
Картинка мира начала строиться с того момента, когда я обнаружила себя писающую в штаны, вернее, на пол. Первая заявка на равенство полов.
Осколочные воспоминания самого раннего детства слишком хаотичны, нелогичны, но, наверное, важны, раз именно они остались в закоулках моего сознания.
Помню, что меня сбил велосипедист, а я даже не заплакала. Огромные цистерны на воде, плывущие прямо на меня, а я не испугалась. С тех пор мало что во мне изменилось. Не в моём стиле плакать при людях, даже, если очень надо. И я теряю способность бояться при реальной опасности. Тогда я была уже той, с которой до сих пор живу.
Помню блестящий чёрный ридикюль матери, её запах, её голос – молодую маму. Первые пазлы утра моей жизни подозрительно схожи с чёрно-белыми фотографиями из семейного альбома. Потому нет полной уверенности, что это я действительно помню, может, как всегда, вообразила себе из рассказанного мамой или ещё кем-то.
Странно с высоты сегодняшнего дня представлять себе тот мир вокруг меня. Это было в начале 70-х годов прошлого века. Ретроспектива возможна только по редким моим собственным закладкам в общей книге бытия. Эти закладки никак не совпадают с важными вехами истории. А сам день моего появления на свет совпал с обрушением Серебряного моста в Огайо в час пик, при котором погибло 47 человек. Видимо, я не очень-то и торопилась на этот свет, опять-таки чуя большой подвох. Отец поднял всех на уши, и, в конце концов, случилось то, что случилось. В пятницу. Суждено было мне родиться в этот исторически ничем не примечательный 1967 год. Страшно даже представить – как давно это было.
Не сильна в математике, с годами я так в Перельмана и не превратилась. Свой возраст порой на калькуляторе считаю. Например, вчера вдруг подумала, что паспорт давно просрочен. Посмотрела на дату выдачи – 2012 год. Телефонный калькулятор подтвердил, что на тот момент мне исполнилось 45 лет, и до смерти голова не должна болеть.
Из самого раннего помню только маму, соседского мальчика постарше и больше никого. Других людей я не видела, ибо от них я пряталась под кроватью. Этот навык сохранила на всю жизнь. Чуть позже я могла находиться под кроватью целыми днями, ибо там было интересно. Можно лизнуть болт на ножке кровати и ощущать вкус вертолёта. Я могла поклясться, что тот вкус ржавого железа был именно вертолёта. Вертолёт садился совсем близко от нашего дома, так что я любовалась им не только по картинкам. Не могу сказать, что лизала его в яви, но вкус у болта был точно вертолётным.
Вертолёты и другие чудеса были намного позже. И подкроватная эпопея длилась долго. Будучи взрослой, пряталась за шторами, за шкафом, ибо под кроватью уже не вмещалась. Бывало, и в собачьей будке пряталась от первого мужа. Из самого позднего. Был один уважаемый старик, который докопался до меня: хотел, чтобы я за него книгу написала. А мне было лень. Он вдруг нарисовался у нас дома, я не успела спрятаться. Пришлось застыть, где стояла: за рассадами у окна, надеясь, что моя жёлтая футболка с логотипом «Справедливая Россия» сольётся с весёлым рисунком оконных штор жёлтого как раз цвета. Старик с моими родителями неспешно беседует: я, как замерла, в той же позе стою, надеясь, что он не заметит. Но не заметить меня, даже на восьмом десятке, невозможно. Было время, когда пьяная поэтесса укоряла такого же старика, только удостоенного почёта более высокого уровня, мол, что ты в ней нашёл, доска доской: ни попы, ни сисек. Так я ж раздулась, только не в тех местах, где надо, но это не важно. Старик не стал договариваться с застывшей статуей зазнавшейся дуры, плюнул на это дело и ушёл восвояси. Потом пару раз приставал со своей просьбой, да потом отошёл в мир иной. Туда и без книг принимают, равно как и без списка прочитанных книг.
У болта ножки кровати был явный вертолётный вкус. А у картинки с фруктами на обложке какого-то журнала никакого. Изо всех сил старалась «оживить» картинку, уже тогда богатое воображение отказывало мне в наслаждении. Иногда удавалось разнообразить скудное меню с помощью того же воображения. Тогда варёное мясо веселее поедалось.
Я слишком долго была одна. Другие дети были или за окном, или за стеной в другой квартире. Мир вертелся вокруг меня одной, затем и вовсе вместился во мне самой. Самое сладостное, радостное и счастливое из моего жизненного утра – это моя полная автономность. Когда казалось, что я знаю всё. Прав любимый мною ныне писатель, ни одного печатного произведения которого я ещё не прочла, что все знания и умения заложены в нас изначально. 
Самые важные вопросы остаются без ответа. «Что такое смерть?» - вдруг спросила у бабушки, занятой больше протиранием полов, чем готовкой. «Видишь мясо, оно ничего не чувствует. Это и есть смерть». Мне расхотелось есть надоевшее варёное мясо, да и вопросы такого рода больше не задавала. Со своим собственным экзистенциальным ужасом научилась справляться сама. 
«Красная Москва»
Помню переезд из районного центра в отдалённую богом забытую деревню. Долгая дорога в никуда, только тусклый свет фар авто разрезает встречную мглу, а одинокий след от машины заметает бойкая метель. Январь 1972 года. Жуткая холодина, полная неизвестность – опасное начало новой жизни.
Три маленькие комнаты выделенной нам квартиры без намёка на тепло и уют родного дома. Прихожая, она же кухня и столовая. В спальне я с родителями, в оставшейся комнате бабка со своим скарбом. Дровяная печь впечатляет только размером, тепла от него только, когда на плите что-то готовят. В то время у нас даже кипятильников не было. Потому жизнь крутилась вокруг этой самой печки. В первую же ночь мы всей семьей чуть не сгорели – угорели.
Потом я заболела. И без печи было жарко, а на мне все одеяла, ещё сверху что-то. Вижу всё в красном цвете. Или взрослые нарочно красное тряпьё надо мной вешали, чтобы исцелить корь. Вскоре после пролитого на руку сока «Неочищенных томатов» от «Булгарконсерва» на тыльной стороне левой ладони нарисовалась какая-то болячка вроде дерматита. Чем только пытались его вывести – ничего не помогало. Оно никак не беспокоило. Просто было противоестественно, что на руке у ребёнка отчётливый рисунок спирального узора. Помню, пытались «лечить» эту метку свежей кровью убитого зайца. Это было неприятно, плохо пахло, да к тому же не помогло. Долго ходила с такой рукой, даже фотографии есть. Прошло само, в отличие от красной родинки, которую сразу удалили хирургическим путём. В тот год многие дети родились с такими аномальными красно-синими родинками. Кому-то повезло меньше: у некоторых половину лица покрывало ярко-красное пятно или чёрная метка прямо на лице. С чем это связано, мне невдомёк.
Красный – цвет всего моего детства. В красные дни календаря алые флаги, лозунги на натянутой красной тряпке, красные уголки. Даже все мои платья на вырост все были красными и большинство игрушек с намёком на большевиков.
Мамины духи «Красная Москва». У меня до сих пор хранится флакон с этими духами. Детства нет, а запах остался. Мамы нет, а флакончик хранится. Чуть позже, когда мама долго лежала в больнице, я прятала голову в мамин пуховый платок с её запахом с едва уловимым ароматом духов вместе с папиросами «Беломорканал». Сейчас нет ни мамы, ни платка, ни запаха мамы. Только «Красная Москва»…
Болгария не Молдавия
В самую рань я была в полном подчинении у бабушки. Родители работали. Весь быт был на ней.
Она меня никогда не напрягала, не давала ничего делать. Просто она была маниакально чистоплотна, брезглива, любила всё делать по-своему, не доверяла готовку и уборку никому. Потому нам приходилось есть то, что она готовила. Суп сварит, и на том спасибо. Мама пыталась разнообразить наше неизменное меню, но, надо признаться, она готовить не умела. В детдоме этому не учили. Разумеется, и меня не учила, да я особо не старалась. Любила в книжках читать описание кухни, процесс готовки и последующее поедание приготовленного, а на практике – ноль. Пару раз пыталась что-нибудь этакое приготовить, это сразу пресекалось: нечего изводить продукты.
Мы не голодали, всего было вдоволь. Что завезут в магазин, то у нас оказывалось дома и в большом количестве. Завезут раз в год, потом все эти консервы, развесное печенье и конфеты становились частью интерьера магазина. О том, что шоколадные конфеты бывают мягкими, свежими, пахучими, узнала, когда гостинцы от родственницы папа из города привёз. И в память о наслаждении клеила фантики от этих конфет в толстую тетрадь. Печенье всегда было с «привкусом старости». О том, что у всего есть срок годности, тогда никто и не думал. Зато на товарах красовался «знак качества». Всё, что привозилось в наши края, было или от «Булгарконсерва», или со знаком качества. И никому дела не было на то, что написано на этикетке неизменных неочищенных томатов, овощного огромного ассорти, сливовых компотов. Клейма качества на них не было, ибо Болгария – не Молдавия. Хотя я думала, что она тоже наша. В союзе нерушимых республик свободных… Всё нерушимо, неоспоримо, на долгие года, даже навсегда. Сказал бы кто-то, что и Молдавия станет не наша, может, жить было бы веселее.
Грязные подробности
На новом месте бабку будто подменили. Ей вдруг стало мерещиться, что я, единственная внучка, воплощение вселенского зла.
Она стала обвинять меня в каких-то, ей