"Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли..."
Церковный хор пел слова молитвы. И Пашка повторял их про себя, чуть шевеля губами. Пение неслось вверх, к высокому церковному куполу. У ликов святых мерцали огоньки свечей, и впервые за долгое-долгое время Пашка почувствовал внутри какое-то умиротворение. Здесь было так хорошо и спокойно, словно что-то легкое и светлое проникало в самую его душу, исцеляя её и снимая боль.
Но что это? Вдруг воздух впереди него задрожал и стал горячим... послышался какой-то глухой шум. Каноник, рядом с которым Пашка стоял, накренился, свечи посыпались вниз.
Со стены сорвалось и с грохотом упало на пол большое распятие. Пашка в страхе поднял голову вверх и увидел, что стены церкви как-будто складываются, как стены карточного домика. Срывались и падали иконы, от упавших свечей начался пожар и пополз черный удушливый дым. Вместе с остальными прихожанами Пашка в страхе успел выскочить из разваливающегося храма. Моросил мелкий дождь, впереди простиралась длинная грязная улица. Пашка побежал вперед и когда совсем запыхался, остановился перевести дух. Посмотрел перед собой, и его взгляд упёрся в серую каменную стену. По ней стекали струи дождя. А у стены стояли люди, человек шесть. Среди них он увидел женщину, хрупкую, с длинными светлыми волосами. И когда Пашка пригляделся к ней, боль ударила его в сердце.
Это была Елена.
- Нет! - закричал Пашка, подбегая к тем, кто стоял напротив этих людей и готовился выстрелить. - Не стреляйте!
Люди, державшие наганы, обернулись к нему. Он увидел обращенное на него чёрное дуло. Но никак не мог рассмотреть лица человека, смотревшего сквозь прицел.
Оно было как-будто стерто, какое-то размытое белое пятно. А спустя мгновение, Пашка услышал оглушительный выстрел, перед глазами вспыхнули разноцветные искры. И он почувствовал, что падает...
Он лежал на спине. Боли не было, а всё тело почему-то казалось удивительно легким. Только глаза было никак не открыть. Наконец, Пашка с трудом разлепил отяжелевшие веки, и в глаза ему ударило какое-то серебристое сияние. В центре этого светлого облака он разглядел человеческий силуэт... Хотя нет, не человеческий, за спиной его были крылья. Лицо закрывали длинные светлые волосы. "Неужто ангел", - подумал Пашка.
А ангел был уже совсем рядом, он наклонился над неподвижным Пашкиным телом. В руках он что-то держал, и Пашка разглядел, что это была икона Владимирской Божьей матери. Та самая, которую он спрятал под матрац. Икона, которую положила ему в котомку мать, когда он прощался с ней, покидая родную деревню.
Ангел склонился над Пашкой ещё ниже и вложил ему в руки иконку. Пашка с усилием всматривался в его лицо, но оно тоже было размыто... сплошное светлое пятно. Но неожиданно черты лица стали проясняться, становиться чётче. И вот уже не ангел стоит, нагнувшись над ним, а она, Елена.
Пашка слабо улыбнулся и попытался протянуть к ней руку. Но тело не слушалось.
- Что же ты наделал... - услышал он над собой тихий голос Елены, - Что же ты наделал, Пашенька.
Он хотел успокоить её, сказать, что всё хорошо. Главное, что она сама жива, её не убили. Но язык по-прежнему не слушался. Руки и ноги тоже. Пашка набрал в легкие воздуха, из последних сил пытаясь пошевелить руками. Внутри росло напряжение... а вместе с ним неожиданно появилась боль... такая страшная и оглушительная, что он вскрикнул, дёрнулся в сторону и... проснулся.
Сердце бешено колотилось. Он лежал в своей каморке на узкой жёсткой кровати, вглядываясь в темноту. Сон был настолько реален, что Пашка сел на кровати и сунул руку вглубь, под матрац. Икона была на месте. Он судорожно передохнул и прислонился спиной к стене, пытаясь успокоиться. Внутри, в груди он ощущал какое-то странное напряжение, боль, почти физическую. Невыносимо захотелось курить и Пашка, одевшись, накинув куртку и взяв несколько самокруток, открыл дверь и вышел на улицу. Перед этим он успел взглянуть на белевший при свете свечи циферблат часов. Пол-второго ночи. Он встал снаружи, у входа во флигель и закурил, чувствуя, как крепкий запах махорки проникает в лёгкие и немного успокаивает напряжённые нервы. Но успокоиться до конца всё равно не получалось. Сон не шёл из головы.
Территория ЧК была погружена в тишину. Вдали виднелись очертания корпусов с заключенными. И Пашка подумал о них... кто-то из них спал, устав от дневных переживаний... а кто-то, наверное, как и он сейчас, не мог уснуть, лёжа на жёстких досках и ожидая завтрашний день. Своё будущее.
"Мне от будущего ждать нечего", - подумал Пашка, вдыхая запах махорки. - "Наверное не смогу я здесь дальше работать... всё это до следующего расстрела.
Пока у меня есть время, а там..."
Он вспомнил серьёзный разговор с Грановским, который состоялся вчера, почти сразу после его "провального" расстрела. Когда они вернулись обратно в ЧК, Грановский опять позвал Пашку к себе в кабинет. Несколько минут он молчал, и Пашка почти физически ощущал, как в воздухе растёт нехорошее напряжение.
- Ну что, Миронов, - наконец бросил ему Грановский, подойдя к нему вплотную. - Что с тобой происходит, а?
-Ни... ничего, Владимир Юрьевич, - запинаясь проговорил Пашка.
- Ты не юли, - голос Грановского звучал сухо и зло. - Я же вижу. И вот что я тебе скажу, Миронов, подвёл ты всех. В первую очередь, меня. Хорош, нечего сказать.
Грановский открыл крышку портсигара, вытащил сигарету и со злостью его захлопнул.
- Ты хоть понимаешь это? - он повысил голос, его светлые сузившиеся глаза зло смотрели на Пашку.
- Да, Владимир Юрьевич, - Пашка опустил голову, - виноват.
- Чтобы такого больше не было, - продолжал Грановский. - Ещё повезло, что товарищ Корбаш был в хорошем настроении, а так он обычно с такими хлюпиками, как ты, не церемонится. Лично пустил бы тебе пулю в лоб и валялся бы ты вместе с тем юнкерком. Так что скажи спасибо.
В заключении Грановский ещё раз предупредил Пашку, что следующий подобный промах станет для него последним.
- Здесь Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, а не богодельня.
Понял, Миронов? - проговорил Грановский, приблизив лицо к Пашке. - Так что смотри... до следующего раза.
И Пашка послушно кивнул, показывая согласие. И в то же время понимая, что следующего раза для него уже не будет.
"Сбегу отсюда", - промелькнула в голове мысль. - "Только прежде надо успеть Елену вызволить"
И вот сейчас, стоя у двери флигеля и куря самокрутку, он вспоминал этот разговор. И всё яснее понимал, что больше не сможет убивать людей. Что-то надломилось в нём вчера, окончательно и бесповоротно. "Всё, хватит", - подумал Пашка, закуривая вторую самокрутку. - "Права была Елена. Не для меня эта работа"
Он опять вспомнил свой сон... тот момент, когда Елена наклонилась над ним, её длинные светлые волосы коснулись его лица, а её карие глаза смотрели на него с болью и нежностью.
- Милая, - прошептал Пашка, - милая моя... несчастная, как же я хочу тебе помочь.
Он подумал, как она сейчас... что делает. Спит... или может быть, терпит в этот миг ненавистные ласки того, кто убил её мужа.
При мысли об этом Пашкино сердце больно сжалось. Он глубоко вдохнул холодный декабрьский воздух. Поднял голову вверх. Высоко, в темном небе тускло мерцала какая-то маленькая звездочка. Сыпался мелкий снег. И Пашка подумал, что как-то совсем незаметно началась зима. И ещё подумал, что совсем скоро, через четыре дня ему исполнится девятнадцать.
Продолжение следует
