Немного света, разве что только от звёзд… Немного слов, разве что только от ветра… Немного мыслей, разве что только мечты…
На небе повалилась звезда. Это кто-то позвал своё прошлое. Моим звёздам так же приходится на время возвращаться ко мне в виде объёмных слёз и широких улыбок.
Недавно я нашёл свою фотографию, которую до сих пор не видел. Снимок сделал равноимённый Пилад моего отца. На чёрно-белой фотографии лето. Восьми цифр, приводящих в порядок прошлое, на обороте снимка не оказалось. Я сижу на пеньке, утаивая, сколько мне лет: три или четыре. А позади меня стоит лес, утаивая, которое это моё лето: третье или четвёртое. Моя левая нога чуть выставлена вперёд, левая рука еле дотрагивается травы. На клетчатой рубашке карман только с левой стороны, в месте, где мог бы быть правый карман, я в ладони сжал длинный цветочек. В милой улыбке я свернул язык. Постановщик света положил тень на моё лицо под смешной панамой так, что мой язык в точности повторял воротник моей рубашки. Мне кажется, солнце восхищается нами, способными влюблять живыми формами и, чтобы хоть как-то в этом участвовать, оно подражает нам тенью. Солнце со своими сёстрами никогда не обнаружит около себя своей тени. Вбираю этот снимок и представляю, как фотограф выжидал красоту. Он смотрит, как красота на облаке упирается в верхние листочки дерева, незаметно спускается по листвяной лестнице, ныряет в траву и медленно подкрадывается к нам, лишь аплодисментами растений выдавая себя. Она идёт, поглаживая одни цветы и ехидно перешагивая другие. Затем останавливается, закрывает глаза и начинает прыгать. Прыжок влево, прыжок вперёд, прыжок вправо, прыжок вперёд, прыжок вправо, снова прыжок вправо, прыжок влево. Она запуталась, но глаза не разомкнула. Её прыжки ближе, дальше, ближе, ближе, дальше, ближе. Он знает, что у него будет избранная секунда, чтобы поймать её. Он умел ловить красоту. После чего красота назначала ему новое свидание и удалялась. Видно, за ней он один раз и ушёл. Должно быть, ему там изумительно понравилось. Спасибо ему за то, что он запечатлел мои встречи с красотой, о которых я и не догадывался.
Я сейчас надену любимые джинсы, любимую куртку, возьму багаж, и через полчаса мой самолёт своими чуткими крыльями будет привычно ласкать облака. За приятным ожиданием самолёт, наконец, начал подниматься над моим прошлым, которое становилось меньше и меньше, меньше и меньше, меньше и меньше, пока оно окончательно не запуталось и не утонуло в объятиях приветливых облаков. Скоро от них отделилось маленькое облако, в которое, пожалуй, они обратили моё прошлое. Оно простояло, предпочитая, куда ему следовать: где облака или где нет их. Оно отправилось с нами: где всё голубо, где всё близко, где всё ничьё.
Я вспомнил друзей-романтиков. Вот мы сидим у оранжевого костра и делимся розовыми мечтами. Вот мы гладим любимую речку и придумываем необычный корабль, на котором поплывём на необитаемый остров, и будем гладить волшебный океан. Вот мы лезем на деревья и привязываем упавшие листья обратно на ветки, пытаясь продлить осень. Вот мы ворочаемся на ватном снегу и рисуем на нём лето, нисколько не сожалея о том, что окружающее не зелёное, а белое, и что нас пестует не летнее солнце, а зимнее. Переживания, обёрнутые слезами, пощекотали мои щёки.
Детство – заводящее ускорение, переходящее в вечный полёт. Это время отрицания неинтересного, невесёлого, некрасивого.
Прошлое постоянно идеализируется. Не потому ли мы его такие частые посетители?
То ли самолёт позвал за собой дождь, то ли дождь позвал за собой самолёт. Кто дожидался на земле: уфимский дождь или стерлибашевский самолёт? Не задумываясь об этом, вертикальная очередь капель целовалась с горизонтальным тротуаром и дарила ему тысячи букетов из брызг. Похоже, ожидал дождь, потому как он вежливо проводил меня до дома, где обменяв ровные бумаги на ломаное железо, я мог лежать на софе и набирать номер одного из двух лучших друзей. Посланные на поиски кучные гудки скоро возвратились голосом до востребования.
– Tell me why.
– Like a friend.
– Beautiful place.
– Magical moment.
– Words.
– Words.
Салават терял последовательность чувств, но вовремя пожелал мне спокойной ночи. Договорившись увидаться за ночью, мы каждый по-своему отошли от телефона, который только что связывал нас, давно разлучённых.
Я выключил люстру, распахнул окно и пустил свой взгляд по ночной Уфе. Он замер у окна соседнего дома и порадовался за тех влюблённых, которые дарили друг другу удовольствия в утончённых позах. Распластался на крышах машин и принимал разноцветный солярий улиц. Подождал на скамейке в парке, пока его место займёт уже не столь нужный над головой зонтик. Затем пробежался по фонарным столбам до моста и сидел там, подчёркивая, как волны фотографировали на свои спины засыпающий город. Под конец я побаловал его косморамой ночного неба, откуда звёзды встречно посылали робкие взоры. Как же ночной город напоминает звёздное небо. Стоит поднять глаза и перед нами идеал – звёздное небо, внизу же – весьма виртуозное его претворение – ночной город. Неужели, стремясь жить среди совершенной красоты, мы приблизились к ней так близко?
По ледяному полу в холодную постель. Почему ответная любовь настойчиво обходит меня?
Мир населяют шесть миллиардов пятьсот миллионов человек. Пусть для простоты ровно половина из них женского пола. Если теперь выделить четвёртый возрастной интервал в пять лет, то остаётся сто шестьдесят два миллиона пятьсот тысяч девчонок. Подытоживаю, что вероятность идеальной взаимности чувств составляет примерно одну из двадцати шести квадриллионов четырёхсот шести триллионов двухсот пятидесяти миллиардов. Но, даже отодвинутое далеко нулями, число не может утешить одиночество. Я думаю, реальность помыкает нами, влюбляя нас в тех, в кого мы должны влюбиться, строго по своему усмотрению. Тогда как постичь, что очередная любовь не игра, искусно созданная реальностью?
Всякий раз, ложась спать, я пытаюсь воспринять момент, когда я отворяю дверь с пятью полуквадратами (первый из которых идёт, второй из которых стоит перед зеркалом, четвёртый из которых лежит на кровати).
Я слышу музыку… Тихую-тихую. Я люблю её. Я вижу бабочку… Она кружит над цветком. Я люблю её. Она улетала наверх, чтобы затем вновь вернуться к тому же цветку. Опять поплыла вверх и на сей раз смогла не обернуться. Незатейливое солнце удивлённо следило за непредсказуемым полётом бабочки. Вокруг темнее, она дальше, ей легче. Примерив за день всевозможные наряды от самого стильного кутюрье, щеголеватое небо потянулось в свой гардероб доставать последний. Оно надело цилиндр и застёгивает пуговицы. Бабочка обняла его шею и навсегда украсила его чёрный смокинг. Показалась луна. Это серьёзное небо закурило сигару. Нервно встряхивая пепел и спокойно выдувая облака, оно гипнотически всматривалось вниз.
Я фланирую… Рядом со мной фланирует Регина. Я люблю её. Поэтому мне проще притронуться к небу.
– Dreamland.
– Universe.
– Astralis.
– Connective.
Я опустил руку. Я с тремя моими подружками на берегу речки, что текла вдоль нашего дома. Среди них мне нравилась Гульнара. Берег напротив почти отвесный, точно он старался приникнуть к рослому дереву, которое само старалось приникнуть к нему и ещё полнее погрузиться в воду. Мы вчетвером строили четыре маленьких бассейна, в которых будем держать четыре маленьких солнца. Случайно мы заприметили массивный камень, маняще выглядывавший из стоячего берега. Мы торопливо раскапывали валун, даже не сомневаясь, что под ним обязательно сказочное, обязательно сверкающее. Лишь по тому, что берег и небо скованы тёмно-синим цветом, мы смирились, что кругом ночь. Мы успели. Завтра подвинем камень и найдём обязательно сказочное, обязательно сверкающее. Под началом общего солнца мы поспешили к берегу. Наш камень лежал в речке, а там, где он прятался, ничего сказочного, ничего сверкающего не было. Мы заплакали. Следом пустился сильный дождь. Четверо, схватившись за руки, мы побежали к дереву. Мы умели торопить время, как те капли, которые падали на нас, и умели укрощать время, как те капли, которые терялись в зелёном лабиринте дерева.
Во дворе прямо под фонарём стоял коричневый диван. Зимой он белый, и мы обожали валяться на нём с Гульнарой и взирать, как шёл снег. Над жёлтой сценой пролетали белые снежинки. Мы лежали и открывали новое. Мы догадывались, что значки нам посылают ребята планеты с вечноснежной зимой. Оказалось, если представить, что снежинки стоят на месте, то мы летим в космосе. Когда замерзали, мы вставали и бушевали на диване, поднимая уснувший снег. Диван, как и летом, был коричневым.
Мы осенними листьями рисовали на снегу. Слева от матовой тропинки рисовала Гульнара, справа – рисовал я. Редко целующая зиму сверху осень осталась довольной. Осталась во фрагментах. Свои фрагменты любви зима-осень мы показывали друг другу, и те, которые приходились нам по душе, засыпали снегом, чтобы увидеться с ними, но уже весной. Таким образом мы научились в будущем встречаться со своим прошлым.
Регине нравилось что и как я рассказывал. Она улыбалась. Я, казалось, пытался влюбить Регину в того малолетнего Руслана, который и мне самому был очень симпатичен. Любое слово, любой жест, любой взгляд увеличивал наше прошлое. Как же легко влюбиться, ничего не зная о будущем, и как же сложно разлюбить, имея хоть что-то в прошлом.
Стало душно. Капли дразнят наши лица. Мы побежали к остановке, в которой никогда никого нет. Вдруг вокруг стало светло. Регина читала вслух приклеенные объявления, я вперился в лоснящийся асфальт.
– Регина, видно, небо рассердилось за то, что мы вчера не вышли гулять!
Мог ли я предположить, что всё было наоборот, и хотело ли постоянно некстати меняющее чёрный костюм на неподходящий белый небо сказать, что ничего у нас не выйдет?
Я с крепким кофе подошёл к витрине дня и созерцал, что за ним происходит. Выпивая девятнадцать порций растворённой ночи и обнажая дно, я окончательно прощался с ночью. К моему кофе город приготовил бутерброд: перекрёсток в котором был вместо ломтика хлеба, пешеходная дорожка в котором была вместо масла, спешащие люди в котором были вместо стекающего сыра, затормозившие машины в котором были вместо колбасы, а семиконечный самолёт в котором был вместо листочка салата.
Улица проснулась. Скоро разбудили и мою дверь. Кофе поймало отражение лица, несколько отражений комнаты, отражение двери и отражение лиц. Подслушивающая лестница так чего-то диковинного и не услышала.
– Привет, Салават!
– Привет, Руслан!
– Проходи, сейчас я сделаю своей кружке близняшку. Я быстро.
Колесо обозрения солнца, качели кофе, карусель колёс, тир светофоров.
Девочка в ситцевом сарафане обняла пушистого щенка. Он никак не может уснуть, потому что его всё время целуют. Её вот-вот догонит дяденька в шёлковом костюме с кожаным дипломатом, сумевший договориться даже с солнцем, судя по тому, как оно покорно метается с носа на нос его туфель.
Броский и шумный коктейль из осколков названий магазинов, реклам, залитый обрывками гудков, в который опускались и опускались трубочки из уличных фонарей. Я расслабился.
Мне уютно в квартире Салавата.
