Мария Кузьминична Одинцова сегодня проснулась рано – ни свет, ни заря. Марией-то, уж правда, никто и не зовёт, всё больше Кузьминичной, а зять зовёт мамой – хороший зять-то! Но ведь звали же её Марией, Марусей даже. Давно, правда. И родилась она тут, на этой земле, только не в городе, а в маленькой деревушке. Последней была в семье-то, а всего братьев и сестёр было у неё десять – сама одиннадцатая… Ну, когда малая была – мало чего и помнит. А вот в возраст вошла – шести лет-то, так вместе со всеми в поле работала. Колхозы уже образовались, вот все в колхозе и работали, а как же. И она – чего принести, где помочь….Только председатель, Иван Семёныч, его Ванькой все звали, ругал папаню, мол, нет у нас детского труда, зачем девчонка в поле мешает… Только дома-то ещё хуже оставаться. Скотины, правда, уж не было, в колхоз сдали скотину-то. Коровку, козочку, двух поросят и хряка. Даже курочек сдали на птицеферму. Только потом попадала скотина в колхозе – эх, умельцы! Ванька, председатель, с завода присланный, разве знал он, как хозяйствует крестьянин? Да чего уж вспоминать… А огороды оставили, правда работать можно было в свободное время, а где оно в колхозе свободное? От зари до зари… Вот и работали в огородах одни ребятишки. К вечеру спина не разгибается, вот как работали! На трудодни разве проживешь? Чего там получали на трудодни… Одни слёзы.
До войны Маруся окончила четыре класса, а больше учиться не довелось. Отца в армию не призвали, старый уж был и хромой - бревном ногу ещё в молодые годы придавило. А братья старшие ушли, все четверо ушли, да ни один потом и не вернулся. Папаня умер, простыл сильно и в три дня его не стало. А они с маманей помыкались, уж помыкались… Немцы близко подошли, так близко… И убегали они от немца, и в лесу прятались… Ещё один брат и сестричка умерли, воды попили болотной, потом животом маялись, так и не выкарабкались. Это когда они в лесах прятались, траву ели, грибы сырые, ягоды, если найдут… Домой вернулись уж после того, как их деревню освободили, а дома-то нет. Вырыли землянку и жили так все вшестером – их пятеро, да мамка. Теперь никого уж не осталось – одна она, сирота сиротой… Мужа давно уж схоронила, дочек правда, подняла, вырастила. Одна дочка живёт рядом, в деревне, младшая. А старшая вышла замуж за городского, и увёз он её в город, в Кириши. Ишь ты, один «шип» стоит, как город-то назван… Говорят, новгородский купец его строил, Киршей звали, ну, Кирюхой значит, а как оно там было, кто ж теперь знает… Давно было.
Проснулась Марья Кузьминична не просто так. Рука ныла, так ныла, хоть кричи. Руку она ещё в молодости сломала, да не так как-то срослась рука-то, вот и болит. По глупости сломала. Василий, Вася её, Василёк, молодой муж, однажды поднял её на руки, просто так поднял, дурачился, да и упал вместе с ней. Уронил её. Сам-то ничего, а у неё рука сразу вспухла, синевой налилась… Испугался Вася, повёл её к фельдшеру. Наложил тот шину, да в город направил. Ну, в город она только на другой день попала, грузовик дали, её чтоб отвезти. В городе гипс наложили, да как-то неправильно наложили, что ли… Гипс сняли, а рука как не её, не разгибается полностью. Сказали, надо снова ломать… Ну, уж на это она никак не согласилась - и так проживу, подумаешь. И, правда, ничего – детей вырастила, работала как все, да не на лёгком труде, а на лесопилке.
Дома-то она быстро бы руку полечила, есть у неё настой на такой травке, окопник называется. Вот он как здорово боль-то снимает… А тут Ленка, дочка, дала таблетку, да не привыкла она таблетки глотать, спрятала её в платочек, зачем зря дочку-то обижать…
Встала тихонечко, не хотела Ленку с зятем будить, устали вчера все. Ленкин юбилей справляли. Ленке-то её уж шестьдесят лет, во как! А уехала замуж-то девчоночкой двадцатилетней. И не изменилась почти, вон всё такая же высокая, статная. Уж она вчера весь-то вечер любовалась, вон какая её кровь, её, да Васина. И плясать, и петь горазда. А уж гостей-то пришло! Ну, не по деревенским меркам, конечно, а всё равно много. И цветов наприносили, аж ставить некуда. Ну, это она не понимала – зачем цветы срезать, когда им на клумбе место? А ещё лучше на лугу, луговые-то самые нежные…
А Зинка, младшая, на рождение не поехала, кому-то же надо и по хозяйству. Ой, Зинка, Зинка… Зинка совсем другая, будто и не от одного отца – низкорослая, круглолицая, веснушчатая. И шебутная такая, не в пример степенной Ленке. Если б поехала, вот звону бы было! Да и была она уже у Ленкиного мужа, Толика на юбилее. Аккурат два года назад. А теперь вот ее, стало быть, очередь.
Вспомнила про Зинку, вот и про козу вспомнила… Ах ты, да разве ж Зинка-то как надо выдоит? Всё тяп-ляп, всё кое-как… Всё у неё в жизни, словно начерно. У Ленки вот один муж, уж сорок лет с ним и никаких других не было. И дети хорошие, уже и внуки есть у Ленки, большие внуки, в школе учатся. А Зинка третий раз замужем и деток от каждого мужа приносила. И такие же, как Зинка, заполошные. Учиться не любили, девки замуж рано повыскакивали, и внуков Зинке нарожали, ей, Марии, стало быть, они будут правнуками. Сынок младший Зинкин всё ещё в армии служит, он посерьёзней вроде, учиться думает. Так и пишет: «Бабуля, приеду, пойду учиться». Да-а… Вот так.
Стало быть, шумнула она ненароком, потому что зять вышел из спальни, заспанный, в штанах домашних, спросил:
- Куда это вы, мама? Никак домой, что ли собрались?
Тут же Ленка вышла, халат запахивает, и сразу:
- Мама! Да ты куда? Рань такая! Дождь-то хлещет! Куда собралась-то? Успеешь ты уехать, электрички часто ходят, днём поедешь, проводим, Толик до вокзала довезёт… А сейчас и автобусы даже не ходят ещё!
А что ей дождь? Не сахарная… Что она дождя не видела? И не такое пережить пришлось.
- Ты хотя бы чаю попей, - засуетилась Ленка
От чаю она отказалась, непривычная она чай в такое время пить. Торта именинного кусок для Зинки тоже не взяла – раздавлю. И от вина отказалась, кому оно вино надо? Зинка не пьющая, а зять, третий Зинкин муж, сам найдёт, когда захочет. Находит же… Конфеты взяла. Зинка любит почаёвничать с конфетами, любит сладкое, всегда любила, с детства. Только тогда ей взять негде было конфет девкам-то своим.
- Баретки давай в пакет положим, сапоги вот мои резиновые надевай, - сказала Ленка, - ну, куда ты, я не знаю, пожила бы ещё…
- Ну, я тогда провожу, - вызвался зять и стал собираться.
- Ни, - сказала она, - ни. Зачем? Что я первый раз? Дорогу знаю, а вы спите, приеду, Зинаида позвонит…
Плащ Ленкин она забраковала: «Что я - молоденька, в таком плаще пойду? Засмеют дома, как приеду». А вот дождевик зятев облюбовала, хотя тоже велик ей был, зато непромокаемый и башлык есть.
Идти-то недалёко было, чего уж так убивались. И народ был на улице – кто на работу, кто на электричку. Пришла рано, присела на лавочку, что зря стоять? Рука вот только ныла, так ныла, спасу нет… Где-то была Ленкина таблетка, ладно уж, делать нечего… Где же платочек тот, в одном пакете нет, в другом тоже нет… Куда же дела-то? Пришлось расстёгивать зятев дождевик и искать в кармане жакетки. Вот тут она и нашлась, в кармане. Разжевала, не запивая, ох, горькая! Радио что-то пробормотало, и люди потянулись на выход. Она тоже заспешила, путаясь в полах дождевика. Дождя не было, только ветер. Вот и ладно, подумала она, значит, разгонит тучи, солнышко выйдет, рука ныть перестанет…
Мест в вагоне много, хорошо. Уселась с удобствами, распихала все свои сумки, стала в окно смотреть. Только не видно ничего, темно ещё. Ну, ладно. Вот приедет скоро, Зинка встретит, Ленка-то уж ей позвонила, поди. Сначала козу проверит, для порядка проверит, конечно. Зинка-то выдоила и накормила, что уж бога гневить да Зинку обижать. И сядут они с Зинкой чаёвничать. Может и Никитична придёт, подруга лучшая с молодых ещё времён, когда звали её просто Клавдией. Интересно им, как рождение-то прошло. Ну, она и расскажет, а что не рассказать? Со вкусом, долго будет рассказывать - про гостей, да чем угощали, да какие подарки подарили, да какое на Ленке платье было…
А скоро уж и сама Ленка с Толиком приедут со своими внучатами, да Зинкины девки внуков ей привезут, да Сашка Зинаидин из армии придёт. И надо бы вторую козочку прикупить. Козье молоко-то, оно всем полезное…
А электричка всё шла и шла, постукивая колёсами на стыках, и в вагоне было тихо - кто дремал, кто сидел с книжкой, а кто как Мария Кузьминична, думал свои думки и строил свои планы…
