В тот год* мне полегче стало, Коля мой в Ленинграде начал кое-что себе подрабатывать. А учился в институте хорошо. До войны-то он успел только восемь классов кончить, а когда вернулся с войны, сразу в десятый пошёл, потом в институт поступать поехал и все на отлично сдал. Когда я раз приезжала к нему, так преподаватель всё-ё хвалил его: у Николая, мол, голова хорошая. Поэтому и тянула его, как бы лихо не приходилося. Помню, на радостях, что он приехал на каникулы, отрыли мы весной ямку с картошкой, сварила я цельный чугунок, а ребята мои ка-ак сели возле него, так и не отошли. Лупять эту картошку и едять даже без соли. А тут как раз Танька с Ряснинов пришла, да стоить так-то и всё-ё поглядываить на них, всё поглядываить, потом вышли мы с ней во двор, а она и говорить:
- Мару-усечка! Как же ты с ними будешь? - головой качаить: - Ребята-то твои почти цельный чугунок картошки улупили!
Но ранней весной гопики выручали. Пойдёте вы с Витькой на огороды, что возле речки, вскопаить он сотки две чтоб мерзлой картошки с котелок насбирать, а как та оттаить, начнем её чистить. А шкурочка на ней то-оненькая была, сразу вся и послезить, потом перекручу через мясорубку, поджарю... Да масла-то не было, на сале поджаривала. Был у нас один на всех соседей такой кусок сала, и подмазать сковородку он подмазывал, а таять - не таял. Придёть так-то Мария Васильевна ко мне: дай, мол, сало это, вот и подмажить свою сковородку, а после я возьму. Так и ходили друг к другу, то соли пойдешь попросишь, то еще чаво. Как ты думаешь, легче вместе-то? Ну, а потом...
Вожуся я раз во дворе, глядь, - цыганка идёть:
- Давай погадаю! – приставать стала.
- Отстань, - отвечаю: - сроду не гадала я и не собираюся.
А Бариниха, что напротив жила, очень верила в гадания, я и говорю цыганке, чтоб от меня-то отстала:
- Иди-ка ты к соседке. Она с мужем живёть, есть у нее, чем тебе заплатить.
- А что ей сказать?
- Да нагадай, что детей у неё трое, что муж непьюшшый.
Она и подхватилася к ней. И слышу: уже сидить там, турчить. Ну, видать и отгадала всё правильно, да еще и своё приплела, паразитка... Потом Мария Васильевна мне передала, что цыганка ей наказала: берегись, мол, одной женщины черной, она тебе подделаить. Ну, ушла тогда цыганка и я-то думала, что скажу Баринихе: дура, мол, ты дура, это ж я подослала цыганку-то. Посмеемся с ней, да и всё. Ан не тут-то было. На другой день побежала я к ней за мясорубкой, а она и смотреть на меня не хочить, да ишшо положила эту мясорубку на порог и говорить:
- На, бери... – И прибавила: - Ты, Мария, к нам больше не ходи.
- Чаво? – опешила.
- Говорять, что ты - ведьма.
И ведь рядом жили, всё вроде хорошо было, и вот теперя такое и брякнула.
А как раз перед этим вызывали меня в энкавэдэ* и пытали про Баринова: что он при немцах делал, чем жил? А я еще и сказала:
- А кто ж его знаить как он жил? Мне детей надо было кормить, а не за ним следить. И не тревожьте вы меня больше, и не вызывайте, ничего я про него не знаю, и говорить не стану.
А могла бы рассказать! Ведь при немцах в их доме комендатура стояла, а Баринов, видать, чем-то угодил немцам, и когда другим нельзя было и носа высунуть, ему документ дали вольно ходить. Вот потом соседи и поговаривали, что он по домам шастал да брал вешшы разные, золотишко, а после войны за всё это такой дом себе отгрохал! И вот теперь этот Баринов еще и прибавил:
- Есть люди, которым голову отрубят, а они поднимаются и идут.
Во как!.. А ведь учителем был.
- Да-а, - говорю, - что-то я никогда не видела таких безголовых... кроме тебя.
И больше говорить с ними не стала, завернулася да пошла. Думала-то, что этим всё и кончится, попсихують они, попсихують и конец. Ан дело по-другому обернулося.
Вскорости умер Николай Васильевич Ермольев... Добрый, умный мужик был. Царство ему небесное... Пошла я попрошшаться с ним, наклонилася так-то над ним по долгу христианскому… И ты знаешь, сколько народу было, так все и повытрашшылися на меня! Да еще потом судачили, будто в губы его поцеловала. Да кто ж мертвеца в губы-то целуить! Я только и наклонилася.
А как-то привезли соседи картошки, а ссыпать с машины не успели, ночь как раз. И вот Нинка после рассказывала всем, будто сидить она на картошке на этой, сторожить и вдруг видить: я иду. И вся - в белом. Да подхожу к машине этой и лезу на нее. Вскочила она, закричала, да кубарем - в хату! Меня вроде узнала. А как-то навстречу сын Баринова Колька попался, лет восемь ему было, да увидал меня и так испугался! Аж белым стал, а я и говорю:
- Ну, что ты, бедненький? Наверное, потому так испугался, что твоя матка про меня наговорила? Голубчик мой, иди, не бойся.
Так проскочил возле, да скореича на горку, а я аж спродивилася, стою и не знаю, что делать?
И ишшо. Пошла как-то в овраг травы накосить, а навстречу ребятишки идуть, галдять. Прошли мимо и вдруг что-то затихли. Обернулася, а они стоять, и шиши мне в спину показывають.
- Дети, - спрашиваю, - зачем вы это делаете?
- Да про вас, тетя, говорять, что вы ведьма и ночью коров чужих доите.
И вот, значить, надо мне в спину шиши показать, и если оглянуся, то и вправду ведьма.
- Дурачки… - засмеялася: – А как же мне было не оглянуться? Ведь вы же затихли, я и подумала: значить, замышляють что-то.
Стала им говорить, что все это выдумки, что все это злые люди сочиняють, но послушали они разве?
С тех пор и хватит по соседям ходить. И уже не пойдешь, не попросишь в долг соли, да и того сала, которым сковородки всем миром подмазывали. Ну а потом и вовсе перестала отказываться, ведьма так ведьма.
Раз так-то гляжу, идёть ко мне Вера с Рясника:
- Знаешь, Марусь, прямо и не знаю, как тебе сказать...
- Давай, говори. Не обижуся ни за правду, ни за кривду.
Помялася, помялася, да и говорить:
- Слышала я, будто ты знаешь что-то.
- А что я знаю?
- Подворожить, вроде, можешь.
- Подворожить? – улыбаюся: - Какая ж у тебя беда?
- Да с мужем у нас, с Тихоном… Всё-ё мы ругаемси.
- Да-а, - отвечаю: - дело у тебя плохо… Вот что, возьми-ка ты водички из нашего святого колодца под горкой, прочитай над ней «Отче наш...», а как только твой мужик начнёть скопляться, то скореича этой водичке в рот и держи. Когда замолчить, выплюнь. Ну а если у самой сердце взыграется, опять то же самое проделай, сердце и обойдется.
- Мару-усечка, неужто правда?
Ну, что мне ей надо было ответить? Сказать: дура, мол, ты дура, прожила век и этой-то байки не знаешь? Да пусть уж лучше так и останется.
И сходила Вера к святому колодцу, и набрала водички, и пользовалася ею... Потом встретила я её как-то и спрашиваю:
- Ну, как у тебя с Тихоном?
- Ой, ты знаешь... Лучше!
- Вот и хорошо. Так и продолжай.
Посмеялися мы потом с Витькой над этой Верой: будить теперя всем рассказывать, как ведьма её вылечила.
*1948-й
*НКВД - Народный комиссариат внутренних дел СССР.
Купить книгу: https://ridero.ru/books/vedma_iz_karacheva/
Фото: Мама со старшим сыном Николаем. 1961 год.
