Долго стоял есаул, покачиваясь, как одинокая рябина в огороде. Горыныч давно ковырялся в груде битой посуды у крыльца, а есаул по прежнему высверливал взглядом дырку на том месте, где Змей высказал своё виденье произошедшего. Лейтенант королевских мушкетёров, подкравшись к есаулу с тыла, ущипнул казака за ягодицу.
- Ой! - взвизгнул есаул.
- Пардон! - извинился лейтенант и ущипнул есаула за вторую ягодицу. - Миль пардон!
- Ты чего лыбишься, абрикос вяленый?
- Ола-ла! - сказал француз, обнимая Полубока за талию.
С превеликой горечью обнаружил есаул, что увеличение объёма груди состоялось за счёт оскудения его мужских сил. В единоборстве есаул с лейтенантом не совладал, поэтому, спасался бегством.
- Нашли время в салки играть! - порицал их Змей Горыныч. - Вроде, взрослые люди.
- Горынушка! - всхлипнув, спрятался есаул за спину Змея. - Ты вообразить себе не можешь, что этот изверг задумал!
- Почему не могу? - возразил Змей. - Очень даже могу. Я, как увидел тебя сегодня, так эта мысль была у меня первой. Повезло тебе, есаул, тем, что я теперь пофигист.
- Пацифист, - поправил медведик из окна корчмы.
- Верно. Не склонен я нынче к насилию. Однако, есаул, это же худо для тебя тем, что если попросят меня подержать свечку или за ноги, то отказать я не посмею.
- Дурак! - вскричал Полубок, адресуясь обоим: Змею, с его новой философией несопротивления, и французу, что предпринял очередную попытку покушения.
- Ещё раз дотронется до меня, я его пристрелю! - пообещал есаул.
- Ну ладно, ладно. Пошутили и будет, - молвил Змей примирительно. - Беда у нас общая. Радость, значит, тоже должна быть общая.
- Про беду помню, а насчёт радости я уверен не очень, - хмурился Полубок.
- Эгоист ты, есаул. Нужды общества не разделяешь. Вот не было у нас бабы, а теперь есть. Чем не радость? Молчу, молчу.
***
Чем дальше товарищи удалялись от роковой корчмы, тем больше мрачнел есаул.
Француза поместили во главе отряда, чтобы не заглядывал на казака. Есаул уступил медведику свою кобылу, сам взгромоздился на Змея. Медведик ехал рядом с французом, развлекаясь галантной беседой, в которой французу была отведена роль безупречного слушателя.
- Вот ты объясни мне, - сказал есаул угрюмо. - Почему получилось у нас так, как ты задумал?
- А как я задумал?
- А задумал ты пойти к проклятому некроманту делать из медведика прынца, а из меня бабу.
- Во первых, не бабу, а гуся. Во вторых, идти к проклятому некроманту задумал не я, - опротестовал Змей. - У тебя, видать, вместе с грудью, и память девичья отросла; здесь - помню, здесь - не помню, здесь - сорока в ухо натрещала.
- Может быть, - без удовольствия признал змеиную правоту Полубок. - Но получилось всё одно по твоему, то есть не по-людски. Почему?
- Почему "почему"? Откуда я знаю? По природе вещей. Всё в мире взаимосвязано и ничего не происходит просто так. Нам ли посему горевать, соплями вытираться? Оба мы пострадали, а я поболее твоего.
- Это как? Переворотом сознания? Я бы не сказал, что пофигизм - нечто для тебя принципиально новое.
- Пацифизм, - поправил Змей( ага,выучил, однако).
- Уверен, что это не одно и тоже?
- Нет, не уверен, но что-то в этом есть.
- Что? Что-то лучше прежнего?
- Лучше не значит хорошо, - рассуждал Змей с назиданием. - Ведь ныне меня любая мелкая шелупонь, тебя на вроде, унизит и оскорбит легко, как в лужу плюнет. Ответить же ей достойно я не в состоянии.
- Ты кого шелупонью назвал?
- Кого, кого? Тебя что ли?
- Меня! Уже забыл?
- Ну, назвал. А ты обиделся? Ну, извини, аника-воин. Сиську за пятак покажешь?
Разругались есаул и Змей в пух и прах. Есаул лупит Змея пятками в гребень. Змей вопит, чтобы есаул слезал и ножками своими малахольными месил дорожную грязь пешком.
И как измерить потерю, что понесла наука лингвистика в этом обмене любезностями, оборванном в самом разгаре ружейным выстрелом? Пуля просвистела над головой Горыныча, между маленькими рожками, сбив шляпу и срезав пучок седых волосиков, крашенных хной.
- Разбойники! - завизжал медведик, скатываясь из седла на дорогу, с дороги в кусты.
- Накаркали,- подытожил Змей. - Расклад, значит, такой. Меня отволтузят, тебя обесчестят. Уповаю на то, что француза приложат по голове, но он не помрёт сразу.
- И что?
Растолковать секретный код надежды Змей не успел. Разбойников было много, больше чем дюжина. Плюс кто-то мерзко блазил в лесу, продавливал, что называется, психику.
Прежде, чем грозить и озвучивать требования, разбойники пригладили француза. Камнем из пращи. Француз улыбался им бесстрашно и глупо. Каким отморозкам такое понравится?
д'Артаньян упал с лошади и не поднялся.
- Ох! - сказал Змей обеспокоенно.
Полубок имел наивность полагать, что физическая немощь не отменила прочей его мужской актуальности - храбрости, здравого смысла, хладнокровия.
Увы, есаула поджидало новое горькое разочарование. Едва разбойники выскочили из-за каменного завала гурьбой, как сердце есаула участилось, дыхание спёрло, коленки задрожали и всё его существо замерло в присутствии сладкого ужаса.
Зубы у разбойников скверные, щербатые. Щёки опухшие, чумазые. Ноги кривые, взгляды голодные, похотливые. Магнитом притягивает разбойников есаул.
- Слазь, голубушка! - зазывают лиходеи. - Приехала! Станция Разгуляй!
- Горынушка, - шепчет есаул Змею на ухо.
- Чего тебе?
- Ты бы сказал им.
- Что я им скажу?
- Ну то, что я не баба.
- Думаешь, они не видят - баба ты или не баба.
- Горынушка, я тебя очень прошу, давай дадим дёру.
- Не могу.
- Почему?
- Гордость не позволяет.
- Получить в моську гордость позволяет, а убежать - нет?
- Змей Горыныч никогда не бегает. Змей Горыныч стоит до конца.
- Крепко сказано. Чего он тогда от каменной девки давеча бегал?
- Я не бегал. Я укрощал свой мятежный дух смирением и воздержанием.
- Вот как?
- Так!
- Что сейчас нам мешает укротить твой мятежный дух смирением и воздержанием?
- Ныне дух мой укрощён. Ныне я испытываю его терпением и самоуничижением.
- Сымай портки! - кричат разбойники есаулу. - Знакомиться будем!
Окружили разбойники Змея Горыныча, подрагивают от вожделения, тыкают пиками.
Есаул на шее Горыныча уцепился всеми конечностями и даже зубы в гребень запустил - попробуй отними!
- Эх! - кряхтят самые озабоченные, почёсываясь в интимных местах.
Змей Горыныч размерами и ухмылкой внушает уважение. Разбойники не знают, что он пацифист, но уже догадываются, что с чудовищем что-то не так. Возможно, оно больное. Возможно, что заразное. Запрыгивать чудовищу на холку, дабы снять есаула, разбойники не спешат. Два базовых инстинкта вступили в конфликт. Кто победит? Если чудовище больное и заразное, то где гарантия того, что сидящая на нём, баба здорова? Не подхватить бы чего простудного или язвенного.
- Грохнуть чудовище из самопала, оно упадёт и баба ним.
- Чтобы грохнуть чудовище, надо целиться ему в башку, в глаз. Мозг выносить наверняка, а это значит, что бабу тоже заденет.
- Бабу брать живой! Живой, так её!
- Я не баба! - мычит сквозь сомкнутые зубы Полубок.
- Эх! - кряхтят самые озабоченные. - А чудовище, оно коего полу? Нам бабы на всех одной мало. Что если для аппетита, чудовищу тоже вдуть?
