- Приду, как только освобожусь, - пообещала ты. - Примерно в пять.
И вот я, подобно льву в клетке, мечусь по квартире, натыкаясь на табуреты, косяки и стены, ежеминутно сверяю наручные часы с настенными, а настенные с будильником, потому что после четырёх все часы вдруг замедлили ход, а в половине пятого и вовсе остановились, выведенные из строя бьющими из меня нервными импульсами, подобными разрушительному электромагнитному возмущению, возникающему в момент взрыва атомной бомбы... Но нет, стрелки всё же ползут, ползут мучительно медленно, истязающе незаметно. Наверное, механизмы часов стали ржаветь от повышенной влажности воздуха в моей квартире... Что? Зимой в квартирах влажность понижена? Так от пониженной, чёрт возьми!
Надежда, что ты придёшь раньше пяти - а вдруг всё же сможешь! - умирает с каждой секундой истекающего четвёртого часа.
На последнем издыхании, со скрипом, стрелки доползают до пяти, доползают со скрежетом моих зубов - ведь ты обещала быть в пять!
Зажатый между колёс и перемолотый неумолимым движением механизмов всех часов мира, четвёртый час в агонии скончался.
Проходит пять минут мучений после пяти... Нет, проходит вечность, огромная, как лишённые надежды последние пять минут жизни! Проходит ещё три вечности по пять минут - и каждый раз, когда большая стрелка часов касается очередной цифры, лавина холода обрушивается на мою грудь и леденеющее сердце замирает от страха - неужели ты не придёшь?! Сердце страдает, словно от нехватки воздуха. Оно трепещет от волнения, фибриллирует, как в болезненном приступе, муки ожидания колючей проволокой опутывают сердечную мышцу и ржавые колючки рвут в клочья её нежную, набухшую от напряжения кровяную плоть...
Полчаса ожидания... Ты теряешься в них, как в непробиваемо-чёрном мраке, как в бездонной пустоте, скрывающей от людей заблудившуюся на другом конце Вселенной маленькую планету. Безграничные полчаса - величина со стёршимся началом и не имеющая конца - незримой космической далью гасят в моей памяти свет твоих глаз...
Безнадёжность неподъёмным жёрновом накатывает на моё сердце, тягостно, мучительно, непереносимо больно сдавливает его - и сердце лопается у меня в груди, словно маленький хрупкий шарик... Кровь, нет - горечь! - ядом обливает мою душу.
Тридцать пять минут... Тридцать пять вечностей яд сомнений травит и иссушает мою душу. Смирившись с бессмысленностью дальнейшего существования, обессилевшая и, словно от тысячелетней жажды, сморщившаяся душа роняет себя на рельсы бытия - пусть локомотив времени расчленит, раздавит, растопчет её, превратит в ничто! Устав ждать, разум гаснет...
Сирена огромного страшного паровоза, с содроганием земли мчащегося мимо меня, будит мой разум, подбрасывая мою душу вверх. Ударившись о твердь небес - нет, всего лишь о потолок! - она, а вместе с ней и я, осознаём, что ревела вовсе не сирена паровоза - звенел дверной звонок!
Прыгаю в коридор, сшибаю табурет, чуть не падаю. Лишь бы не друзья! Открываю дверь...
- Ты!
- привет! - радостно и чуть-чуть виновато улыбаешься ты. - Встретила подругу. Не удержалась, рассказала ей о тебе. Заждался?
Мучительница! Восхитительная мучительница!
- Приве-ет...
Я ласкаю взглядом твои глаза, губы, щёки. Как хорошо, что взгляд нематериален, а то бы ты давно была низвергнута в мои объятия страстью моего взгляда - и с такой же силой, с какой мощный магнит притягивает к себе желанный ему металл.
Ты переступаешь порог, закрываешь дверь.
Теперь ты моя!
Сдерживая желания, мы льнём друг к другу, уголки наших губ соприкасаются, моя горячая щека ловит нежное прикосновение твоей морозной щеки...
Мне хочется стиснуть тебя со страшной силой, впиться в твои губы... Плотояднее желание бывает разве что у вампира, беспрерывно постившегося последние пятьдесят лет и встретившего, наконец, свою жертву...
Но нет! Ты принесла себя, словно драгоценный напиток, и я знаю, что ты принесла этот напиток мне, весь до донышка - мне! Я буду пить тебя по капелькам, медленно и долго смакуя, и наслаждаясь...
Я склоняюсь перед тобой, а затем и вовсе опускаюсь на колени - помогаю снять сапоги, целую твои колени. Скольжу рукой по плотненьким, обтянутым тончайшей паутинкой, соблазнительным икрам, по изящным лодыжкам, по аккуратным, холодным стопам. Пока только вниз...
Ты спокойно и снисходительно наблюдаешь за мной сверху. Так заботливая мать наблюдает за разгорячённым ребёнком, жадно пьющим прохладную влагу из её рук. Откуда у такой юной столько заботливой доброты?
Поднимаюсь, распахиваю твою шубку. Вынимаю тебя из пушистых мехов, словно вкуснейшую конфетку из красивой обёртки! Какое чудо! Из огромного песцового кокона я извлёк обворожительного эльфа!
- Замёрзла, - жалуешься ты и, порхнув ко мне, словно птаха, прячешь свои ладошки-лапки у меня на груди, холодным носом-клювиком тычешься мне в пылающую шею. - Погрей!
Как тростинку прижимаю твоё тело к себе. Моя!
- Так стучит! - удивляешься ты и прикладываешь руку к моей груди, где ликует и бешено колотится от счастья моё сердце.
От нежности твоей ладошки сердце замирает и у меня начинает кружиться голова.
Ты ласковой кошкой прижимаешься ко мне, с заговорщеским видом вытаскиваешь край моей рубашки из-под пояса, шаловливо засмеявшись, ледяными ладонями ошпариваешь мою спину. Я стискиваю тебя и, ощутив телом твои ладони, чуть не падаю от блаженства.
- Ну не поломай меня! - укоризненно воркуешь ты, ластишься ко мне, а затем мягко останавливаешь мои пальцы, подбирающиеся к твоим соблазнам. - Не спеши...
Наши губы вновь встречаются. Соприкоснувшись, мягко, несмело теребят друг друга, словно робея в предчувствии сладчайшего мига страстного поцелуя. Будто змеи в брачном танце, ласкаются кончики наших языков...
- Чш-ш-ш... - отнимаешь ты свои губы у меня и прогоняешь мои руки, успевшие забраться к тебе под пушистый свитер. - Кто-то обещал вкусного вина и чудесной музыки?
Упиваясь ощущением упругости девичьей груди, прижимаю тебя левой рукой к себе, правой рукой обнимаю под бёдра, и, как ребёнка, несу в зал. С великой неохотой кладу бесценную ношу на диван, отхожу, не сводя с тебя глаз. Предложи мне сейчас волшебник вечное блаженство в обмен на этот миг - откажусь. Потому что вечное блаженство - нереальная фантастика, а ты, фантастическая, реально полулежишь у меня на диване и с улыбкой наблюдаешь, как я пячусь и смотрю на тебя, словно боюсь, что ты - мираж, и если отвести от тебя взгляд, можешь тут же исчезнуть.
Саксофон задышал, застрадал медленной томной музыкой. Бутылка сухого вина с экзотическим названием "Шато А.Бержерак" в чёрно-коричневом стекле, переполняясь нетерпением напоить нас радостью, истомившись в ожидании, от волнения покрылась капельками холодного пота.
- Вкусное! - одобряешь ты, испив вина. - Я уже согрелась.
И снимаешь свитер...
Раскинувшись в неге, испытующе, с улыбкой и ожиданием, задумчиво, вопросительно и немного провоцирующе глядишь на меня.
Сквозь прозрачную, желающую расстегнуться, тончайшую кофточку, видны, словно покоящиеся в перламутрово-белоснежных фарфоровых блюдцах нежные полушария вкуснейших плодов соблазна...
Кажется, чуть коснись трепетной плоти, тут же разверзнутся небеса и страшный джин покарает тебя за то, что ты, недостойный, осмелился тронуть чудо!
Мои пальцы скользят мимо пуговиц, и они, умницы, кажется, даже раньше прикосновения пальцев выполняют моё желание.
Мои затуманившиеся глаза наблюдают, как из-под кружевной пелены, словно из глубины вод, рождаются две чаши с покоящимися в них нежными цветками лотоса...
По мере того, как пуговицы одна за другой выскальзывают из плена стражниц-петель, дыхание в груди всё более стесняется...
Полупрозрачная вуаль пала! Я прикасаюсь к твоим тайнам губами... Ты, как кошка, мурлычешь от блаженства.
Джин молчит! Ведь ты даришь себя мне...
