Белое поле простиралось до горизонта. Ветра не было, и тишину нарушал только тихий скрип снега под ногами идущих. Солнце клонилось к закату. Оно висело над горизонтом, будто багрово-алый шар, и его отблески на снегу уже не слепили глаза столь сильно, как это бывало в полуденное время.
Люди, хотя и привыкли с детства к длинным переходам кочевой жизни, уже начинали уставать. Вождь племени был хорошим вожаком и умел чувствовать состояние своих людей. Ещё какое-то время они шли в сгущающихся сумерках, потом вождь остановился, выбрав для стоянки место, ничем вроде бы не выделяющееся на белом ледяном поле, покрытом хрупким снегом, и объявил так, что услышали все:
- На ночлег остановимся здесь.
Они устраивались на ночлег, привычно и быстро, как и сотни раз до того, возводя невысокие укрытия от холода наподобие юрт, состоящие, впрочем, больше из снега, чем из шкур. Хорошие шкуры добыть удавалось нечасто, и тратили их в основном на починку одежды – дом-то можно и из снега построить.
Тафа Сул, Снежный Ветер, был хорошим вождём, это признавало, кажется, всё племя – не более пары сотен человек. Он принял власть над ними от своего отца, много-много дней назад, и с тех пор он вёл их по снежному полю и прокладывал дорогу, с малых лет обученный выбирать безопасный путь и богатое место для стоянки. Несмотря на неизменный и вечный холод, в некоторых местах лёд становился опасно тонким, а под ногами всё-таки был океан.
Дом Тафы был ненамного теплее, чем у прочих. Терпеть холод привыкли все они, даже не замечая его. Но уже несколько вечеров подряд вождь испытывал смутное беспокойство, и ещё больше беспокоился оттого, что не мог понять причину. Всё же не хотелось бы повстречаться с отцом раньше времени. Заболеть – верная смерть, даже для вождя. А Тафа последнее время чувствовал, что что-то будто давит на него, но не мог понять, извещает ли бог судьбы его о приближении его собственной старости, а значит и смерти, или пророчит нелёгкий путь для всего племени.
Тафа отдыхал в полутёмном доме, и сквозь дремоту доносился стук заострённых кольев с костяными наконечниками. Жрецы открывали окно. То есть, (вождь мог позволить себе думать об этом более обычными словами) пробивали прорубь во льду в надежде, что Ульм – Океан-подо-льдом – этим вечером пошлёт им пищу. Рыбу, а то и крупного зверя, зверя с хорошей шкурой. Рыба. Хорошо бы. А если повезёт, что-то достанется и остальным. Со всем этим жрецы и без него прекрасно справятся.
Слушая плеск воды и глухой стук палок (тоже, между прочим, сокровище, острова попадались редко и последнее время всё реже, и уже лишь изредка люди могли позволить себе настоящий огонь) Тафа вспомнил, как провожали его отца.
Тогда колья стучали также, но к их глухому звуку примешивалось пение, тихое пение жрецов. Провожали ведь всё-таки вождя, и просили, чтобы Ульм избавил его от мучений и послал ему светлый путь в своём мире. Потом, когда пение смолкло, к всё ещё вождю Сул Айиру подвели сына, лишь недавно признанного взрослым. Отец болел долго, больше пяти лет, и Тафа успел попрощаться с ним, и выслушать все наставления, и попрощаться снова. Поэтому теперь он лишь обнял отца, лежащего на спине на снегу и одетого в лучшие одежды. Как и положено. Затем Тафа почтительно отошёл в сторону. Верховный жрец сказал то, что говорил всегда, но юноше эта фраза показалась мудростью и откровением – раньше он никогда не присутствовал при прощании.
Жрец сказал:
- Пусть все, кто здесь, вспомнят о добрых делах Сул Айиру, чтобы они провели его в лучший мир. А сам он пусть вспомнит о своих ошибках, чтобы они не отяготили его путь.
Айиру наконец закрыл глаза, и это было сигналом для жрецов. Трое из них подняли вождя. под тихое пение прочих поднесли его к окну-проруби и быстро опустили его ногами вниз, как и положено благородному человеку. Тело исчезло подо льдом мгновенно, значит, Ульм принял вождя как дорогого гостя и приведёт его на пути рая. Тафа до самого конца смотрел на лицо Айиру, и ему казалось, что он видел чуть заметное движение губ, словно отец что-то шептал про себя. Значит, отец ушёл дорогой хорошей смерти – до самого конца он оставался в памяти и понимал, что происходит. Когда прощались уже с мёртвыми – погибшими мгновенно от раны или больными, за которыми не доглядели родные – это считалось почти позором, и племя сразу же покидало это место, чтобы как можно дальше уйти оттуда, где отдали Ульму умершего без покаяния. Не дай бог такой смерти, не дай бог…
Тафа вздрогнул, услышав какой-то новый и резкий шум, вырвавший его из плена воспоминаний. Через мгновение он понял, что это – радостные голоса его людей, собирающихся вокруг проруби. Удачный вечер. Они вполне могут подраться из-за дележа мяса и шкур, но там его сын, Сул Маир, и он сможет обеспечить справедливость или, хотя бы, порядок.
Вождю показалось, он наконец понял, что беспокоило его в последнее время. Его сын, Сул Маир, Снежная Рука. Как и положено сыну вождя, он жил отдельно, вместе со всем племенем, среди простых людей. Но в последние дни он был как-то дальше, чем было нужно, может быть, даже что-то скрывал, вечерами рассказывая отцу, а точнее сказать – вождю, о событиях жизни племени, о том, что случилось за день. Сегодня он вовсе не пришёл, но Тафа был этому почти рад. Надо будет поговорить с ним. Завтра утром. Сегодня уже слишком хочется спать. Кажется, сейчас Маиру столько же лет, сколько было ему самому, когда проводили отца.
Утро было таким же ясным, как и в прошлый день. Тафа нашёл сына в его жилище, занятым выделкой шкуры, вернее малой части шкуры, доставшейся ему ль вчерашней добычи. Он был один, женщину в дом он ещё не привёл.
Вождь коротко приказал сыну прийти в его дом, чтобы поговорить. Время было – сегодня он решил, что племя останется на этом месте на несколько дней; раз Ульм встретил их так приветливо, можно было надеяться на хорошую добычу и сегодня.
Маир не ожидал увидеть отца поутру, и в первый момент даже испугался: не случилось ли чего? Когда отец ушёл, выглянул из дома: всё как обычно. Жрецы открывают проруби, одни для добычи пищи, другие – для разговора с океаном, чтобы узнать будущее или спросить совета. Простецы под присмотром жрецов пытаются что-нибудь выудить в прорубях, другие, кому что-то досталось вчера, сидят по домам, расправляясь с добычей. Настоящего огня нет ни у кого, разве что коптящий светильник из жира, значит, мясо едят сырым.
Делать нечего, нужно идти к отцу. В глубине души Маир жалел его. Он не раз слышал в детстве рассказы о деде, Сулл Айиру, Заснеженном Пути, и о его благородной смерти. И он быстро понял то, чего отец не говорил прямо: если бы не болезнь, дед пробыл бы вождём в лучшем случае ещё сотню-другую дней. Потом он передал бы власть Тафе, а его самого проводили бы при первой же возможности, как только он не смог бы идти достаточно быстро. Маир боялся, что такая участь ждёт и отца. Пару раз он видел во сне, будто топит его, собственными руками отдаёт Ульму, и просыпался в ужасе, и об этих снах не рассказывал никому.
Маир вошёл в дом Тафы и молча сел напротив отца. В доме было тесно, но для двоих место всё же находилось. (Мать Маира попала, когда их в пути однажды застигла снежная буря, и поэтому о её судьбе предпочитали не вспоминать). Довольно долго Маир ждал, пока отец начнёт говорить. Вождь смотрел на него, не отводя взгляда, и наконец спросил:
- Что происходит в племени, сын?
- Всё нормально, всё как должно быть. Только одно. Лёд становится толще. Мы поймали хорошую добычу, спасибо океану, но было очень трудно пробиться. Ты знаешь куда идти?
Тафа незаметно вздохнул. Он знал, что сын задаст этот вопрос, знал также, что ответа на него не было никогда и ни у кого.
- Нужно продолжать двигаться в этом направлении, - упрямо сказал он. – Я доверяю тому, как чувствую направление.
- Люди боятся, отец. Не все хотят идти дальше, даже отдохнув.
Маир хотел предложить остаться здесь на более долгое время, но боялся идти против воли отца. Вождь Тафа молчал, значит, разговор можно было считать оконченным. Маир вернулся в свой дом, и через день они продолжили путь.
Ветер усиливался, и начал идти снег, но вождь решил, со племя будет идти, пока не выйдет к месту, благоприятному для стоянки. Вдалеке, среди мутной белизны виднелось что-то тёмное, и, кажется, он вёл их именно туда. Они никогда не ступали на землю, но не брезговали поднимать то, что бросали им жители островов: обычно мусор – куски дерева, реже – пищу или камни, которые высекают огонь. Маир знал, что вблизи от островов часто можно найти больше пищи. Также он был научен и тому, что ступать на землю – грех, на земле человек отделён от сил Ульма и открыт для любого зла. Страшно.
Они шли сквозь снежную мглу несколько дней, останавливаясь лишь для ночлега. Шли почти непрерывно, но несколько раз всё племя разом останавливалось, словно чего-то ожидая. Маир шёл вместе с простыми людьми, довольно далеко от вождя, и не мог разглядеть, в чём дело, а предполагать боялся.
Они остановились в полутысяче шагов от большого острова, и Сул Маир, как всегда, пришёл к отцу, чтобы рассказать, как чувствуют себя его люди. Он хотел предложить остаться здесь подольше, чувствуя, что отец устал больше, чем многие другие, но боялся произнести это вслух, ведь эти слова стали бы почти приговором.
На этот раз Тафа, вопреки обычаю, молчал недолго. Он начал говорить, по-прежнему глядя сыну прямо в глаза:
- Сул Маир, ты знаешь, почему мы четырежды останавливались сегодня?
- Нет, я не видел. Прости, отец, снег ослепил меня.
- Я видел. Я знаю, почему. Я вёл всех по верному пути, и четырежды падал, и всё племя ждало, пока я поднимусь. Один раз, кажется, довольно долго. Я устал, Маир. Моему отцу было меньше лет, когда я проводил его.
Теперь отец говорил еле слышно, и Маир напряжённо вслушивался, чтобы не упустить ни слова.
- …И я решил, пусть Ульм примет меня. Проводи меня достойно, Маир, и будь хорошим вождём. Сегодня вечером объявим об этом племени.
Маир понял, что не сможет спорить с отцом, тот будет, как и всегда, непреклонен в своём решении, и любое слово против станет лишь унизительным неуважением к воле вождя. Маир молча вышел и позволил себе заплакать, лишь когда вернулся в свой дом.
Племя осталось на этой стоянке ещё на три дня. Именно столько жрецы отвели на прощание. Он беседовал о отцом, прощался, выслушивал последние наставления и нова прощался. Особенно запомнилась ему одно изречение. Отец сказал: «Такова наша судьба, что мы едины с нашим богом, Ульмом. Богом Белого Океана, и в тоже время вечно отделены от него. Отделены льдом. Лишь в смерти мы сливаемся с ним. Сейчас мне кажется, что мы немногим менее грешны, чем жители островов, преграда между нами и океаном тоньше, но она есть, и кто знает, за что мы наказаны… Одни жрецы говорят, наши предки чем-то обидели Ульма, другие – что Ульм есть одновременно смерть, счастье и рай, третьи… Я не знаю, куда я вас вёл, но я вёл хорошо, и так должен и ты. Следуй пути океана». Следуй пути океана. Этими словами отец заканчивал каждое наставление, а сын каждый раз, как должно, откликался словами прощания.
На второй день перед жилищем вождя разожгли небольшой костёр из мусора и щепок, подобранных у острова. Сырое
