КУРОК
Аникей загрустил. Со станции привезли почту, а в ней депеша-приказ, в которой отписано, что нужно отправить одного мужика из деревни Сплавни, вроде на «курот» или «курок». Слово непонятное оттого, что, то ли чем-то замазано и конец слова плохо проступал, то ли слово писари замудрили, но все посмотрели – сказали вроде написано «курок».
Так было понятнее.
Так и порешили.
До станции 30 верст, и депеши с указаниями из Волостисполкома приходили и раньше, и ждали их всегда с тревогой. Направить, там, например, подводу и двух мужиков на строительство цементного завода в Тшейт или пару подвод в район на уборку мусора. Отправляли исправно, но в прошлом году Силантий – местный мужик, справный хозяин, направленный на песчаный карьер для работ, не вернулся вовсе. Жена и трое детишек ждут, поджидают по сей день мужа и отца. Из района был уполномоченный, поговорил тихим простуженным голосом с женой Силантия, Аникееем и уехал.
Силантия же, как не было, так и нет.
И теперь – курок.
В деревне все ждали с пасхи нехороших вестей из района. Чуют сердешные, что снова будет разнорядка. Уполномоченный говорил путано и сердито про стройки коммунизма, про новые задачи, что пора кулака – мироеда гнуть в колесо. Как-то стало и неловко всем на деревне, что Силантий пропал. Тут такие мирового значения дела, а он взял и пропал. Вроде как дезертировал, что ли.
Отсеялись по весне – как смогли, немного вздохнули с наступлением лета и вот тебе напасть – курок. Непонятное что-то и оттого еще более страшно было.
Аникей собрал служивых – так он звал своих сельсоветчиков, уполномоченных властью вершить дела в деревне и округе, на совет. Курок, мол, мужики, - одного нужно направлять. Без подводы, просто мужика.
«В армию, что ли?», - поинтересовался въедливый Кузьма. «Курок – это что, или где?».
«Не знаю, отписано привезти к поезду на станцию и все дела», - уже злясь сходу, ответил Аникей. Аникей всегда злился, когда чего-либо не понимал, не мог объяснить, но должен был отвечать или как-то решать.
Мяли мужики бороды, чесали лбы, затылки и решили: «Коли мироеда нужно изводить – Митрохина Ивана на курок следует слать». Мироед - Иван – великий. Как его не гнут, а у него все во дворе есть, все справно - дети обуты-одеты, жена всегда в ярком сарафане, пироги, сказывают по воскресеньям, то с капустой, то с мясом.
«Жирует, гад» - подытожил Фрол, который с издавна заглядывался на Марину, жену Ивана. Фрол был бит не однажды Митрохиным за навязчивое приставание, но как стал Фрол уполномоченным при Аникее, тут сила взяла. Марина и вовсе перестала из двора выходить, а, казалось бы, уже и годы озаботили лица, дети давно подросли и у неё, и у Фрола.
Ан, нет! Видно кровушка не унимается – вскипает еще, а коли и власть дадена, так подавай, считал Фрол, что к ней прилагается.
Порешили насчет Ивана, выпили за здравие и по домам.
У Ивана дома стало сразу как-то темнее-сумрачнее. Горюшко нагрянуло, и хоть погода стояла яркая, Марина и Иван ходили чернее ночи, ждали указаний от сельсовета.
Аникей пришел как будто мимоходом - невзначай, сунул, не глядя в глаза Ивана разнорядку, стараясь деланно не придавать значения сделанному, буркнул, собирайся, мол, Ваня, – два дня оставалось до отправки.
Дома после ужина, уложив детей, Марина горестно глядя на сумрачного Ивана предложила: «Поговори, Ваня с Федей, моим двоюродным братом. Может он поедет. Давай ему дадим муки, коровенку. Худой он мужик, детей аж пятеро, жена иссохла от забот. Ему все одно, думаю – он может согласиться».
Иван было возмутился-дернул было плечом, отвернулся – не любил бездельника и болтуна Федьку, но фыркнув, промолчал, а утром, промаявшись полночи, пошел к Федору на другой край деревни. Толкнул неказистую калитку, шагнул в неухоженный двор и, отведя Федора за угол дома, предложил ему продуманные условия. Федор уже знал, конечно, о разнорядке из волости, как-то нахохлился, чувствуя, как будто земля качнулась под ногами. Но жизнь его так подмяла нынче, жена ноет день за днем, в доме пусто, дети глядят на Федора глазами голодных и загнанных жизнью в угол кутят.
«Эх, была, не была! Где, наша, не пропадала!» - в сердцах ударил ладонью о сруб дома Федор.
«Давай, веди буренку, да муки дай, самогону поболее! Гулять будем!»
Утром, в день назначенный, вся деревня – от мала до старости-ветхости, еще хмельная от проводин вышла в поля провожать Федора. Впервые за тридцать пять годков Федя чувствовал себя героем. Его провожали все дворы, каждый стремился подойти, пожать руку, похлопать по плечу – то ли прощаясь, то ли подбадривая и таким образом приобщаясь к благородному делу..
На станцию прибыли в аккурат к поезду в лихой бричке, запряженной парой гнедых. Поезд, подошел, шипя какие-то гадости, сопя и вздрагивая. Кони пугливо косили глаза на грохочущее железо, а Федор, подбадриваемый Аникеем, вдруг почувствовал необыкновенную легкость и бодро шагнул в вагон.
Путь, оказалось, был не близкий, день за днем гремел состав, унося себя и живые души на запад.
На день пятый пути заметно потеплело, как-то неистово-буйно зазеленело, пахнуло в лицо зноем и морем, и вот он – курок – белокаменная станция чудной формы. Белые одежды встречающих, Федора под руки сажают в коляску, с ним еще несколько одичалых жертв курка и везут лихо мимо моря сверкающего куда-то вверх, в зелень склонов, по дорожке тесной, извилистой, но ровной. Потом ограда вычурная, белый дом с колоннами, чудные деревá, длинные праздничные аллеи, лавки крашенные и – нет, нет – да прошмыгнут -то одна, то другая тетка в белом.
«Тихо!» - прошипела встречающая их – ,то же в белом халате, женщина – «Мертвый час у нас!».
Федор обомлел. Вот он видимо – конец – мертвый час!
А все как будто так буднично и даже приветливо.
Видимо и я пропаду в такой самый мертвый час.
А может, он уже пришел?
Так думал Федор, вышагивая за провожатой. Та, молча и стремительно, вела его к белому дому, назвав его главным корпусом. Проходили мимо избы, в которой через стекло окон Федор успел разглядеть почерневших обличием, как будто измазанных с головы до пят дегтем людей. Измазанные лежали на лавках в изнеможении, другие сидели обреченно обтираясь дегтем. «Мучают, видимо, сердешных до почернения» - пронеслось в голове. «Это что? » - кивая на увиденное в окне, дрожащим голосом спросил Федор провожатую. «Тебе тоже полагаются грязи - пропишут, тогда узнаешь», как показалось, злобно прошипела тетка.
Поднялись в дом, вошли в дверь, на кровати лежал недвижно с головой покрытый белой простынею некто-то. Тетка оставила Федора, молча показав ему на кровать. Федор сел, устало подогнув трясущиеся ноги, стал разбирать скарб из мешка, косясь через плечо на «жмурика».
«А самогону-то, не привез?» - вдруг сипло прозвучало за спиной.
Некто-то оказался вполне живым и шустрым мужиком, усатым, но шибко кривоватым на одну сторону лица. Другая же сторона его лица была подвижна необыкновенно, и глаз выражал все, о чем еще может быть и не подумал спрашивать его обладатель.
«Ты откуда? А я из Подола. Здесь уже два дня. Пузо отъел!» - счастливо закатив глаз, проворковал, заканчивая, мужик.
Растерянный Федор пролепетал, что, мол, - самогону нет, да и нужен ли он, коли скоро конец – мертвый час.
«Какой там не нужен! Какой такой конец! Здесь две недели каждому дают сроку, так, что встанем и пойдем искать, я уже здесь знаю места» - ответил сосед.
«Так это, что такое, куда нас привезли?» - решился спросить Федор, сбитый с толку безмятежным видом мужичка.
«Как, что? Это курорт имени товарища Блюма. А, ты что подумал?» - ответил сосед.
Федор понял, что с ним случилась ошибка, и главное, это он чутко уловил, что не самая плохая из них.
Разобрались в ситуации – и жизнь забурлила, а две недели, если не считать, что для какой-то надобности вонючей грязью через день мазали с пяток до макушки, прошли как сон на печи, когда и пироги, и пельмени с самогоном в избытке, а жена, – волнующе хороша.
Путь назад прошел без приключений, и Федор шагнул в родной проселок обновленным - тянуло на подвиги. Бабы и мальчишки бежали поперед Федора до самой его избы, провожая его гомоном и восторженными восклицаниями. Едва зашел Федор в дом, во двор взашел Аникей с теплым чувством в глазах и немного виноватым видом.
«Ну, ты – как?» - спросил заискивающе Аникей, внимательно оглядывая односельчанина от пыльных сапог до всклоченной головы.
«Знаешь, Аникей, не просто было, но если будет опять разнорядка на курок, посылай меня. Я уже там все разведал, может снова сумею и прорвусь» - напустив на себя горестный и усталый вид, выдавил из себя Федор.
