Если приглядеться, посетители художественных галерей делятся на две категории. Первые идут быстрым темпом, энергично поворачи-вая голову то вправо, то влево, и стремясь за минимальное время осмотреть как можно больше достопримечательностей.
Таким людям важнее всего количество, чтобы потом, в приятной компании, можно было небрежно произнести: «Да видел я этого Ве-ласкеса (Рафаэля, Ван Гога, Репина)… Ничего особенного».
Вторые кажутся чудаками, потому что годами могут приходить к одной и той же картине. Если они живут неподалеку и располагают свободным временем, то, бывает, ходят в галерею, как на работу. Целеустремленно направляются в нужный зал, усаживаются там на стульчик и... А вот то, что происходит дальше, требует отдельного рассказа.
Впервые нечто отдаленно похожее на понимание случилось со мной еще во времена глубокого социализма. В Москву мы тогда ез-дили за покупками. А к культуре (Третьяковская галерея и т.п.) приобщались во время, которое оставалось до отправления обратного поезда. И вот, помнится, набегавшись вдоволь по магазинам, я купила билет в Третьяковку. Три часа, которыми я располагала, казались мне вполне достаточными для того, чтобы изучить наследие русских художников.
Увы, практика показала, что в столь оптимистичном раскладе, фактор физической усталости остался недоучтенным. Где-то часа через полтора непрерывного шествия по залам и переходам художественной галереи, я почувствовала, что больше не могу. То есть, если не присяду хотя бы на минуту, то просто умру на месте от изнеможения.
А в залах как раз кое-где стояли стульчики! Вообще-то я тогда не знала, можно ли на них садиться, но рассудила, что если нельзя, то придет смотритель и начнет кричать. А если не начнет, то я просто посижу тихонько да и пойду себе дальше.
Итак, я села. Особо хочу подчеркнуть, что место я выбирала не умом, желая насладиться каким-либо особенным шедевром, а ис-ключительно пятой точкой. Потому что сил уже больше не было никаких.
Итак, я села.
Смутно помню, что прямо передо мной висела какая-то картина (что, впрочем, не удивительно, так как картины там висели со всех сторон и в изобилии). Но я на нее не смотрела - шедевры к тому вре-мени уже осточертели.
И почему-то перед этой картиной стало мне хорошо. Почудилось вроде бы прикосновение к лицу вечернего солнца. Влажно пахнуло запахом воды от деревенского пруда. Птицы там, в глубине полотна, еще слабо перекликались, но уже затихали, устраиваясь на ночлег в гнездах. От тропинки чуть-чуть тянуло теплой пылью и проступающей из глубины прохладой…
В общем, произошло небольшое чудо: картина раскрылась. Потом я вспомнила, что много раз читала об подобном в различных книгах. Но всегда воспринимала это, как игру воображения авторов. Типа фантастический рассказ. А тут вдруг испытала такое сама.
Что же это было?
В те времена нашей религией был атеизм, так что предполагалось, что объяснение можно искать только в рациональной сфере. И тако-вые нашлись. Первое - самое банальное: не заметив того, я села под вентилятором, вот и почудилось от усталости дуновение с картины вечернего ветерка.
Второе - психологическое. Как известно, наш мозг способен распо-знавать знакомые образы, не рассматривая до мелочей каждую де-таль. Так мы узнаем знакомое лицо: сразу и безошибочно. А попро-си рассказать, какие именно детали послужили для опознания, за-труднимся ответить. Детали мы не рассмотрели вовсе, видели лишь некие «опорные сигналы», которые мозг считывает автоматически, а остальную картину уже дорисовывает из собственной памяти.
Возможно, именно на этом основан так называемый импрессионизм. Картины импрессионистов кажутся набором разноцветных, неаккуратно расположенных пятен. Но глядя на них вспоминается запах дождя, негромкая музыка, вкус поцелуя на губах… У каждого свое. И каждый раз разное.
Отец мне когда-то рассказывал, что Пикассо, прославившийся тем, что рисовал путаницу цветных линий и беспорядочных квадратов, умел, изображая корриду, нарисовать быка в совершенстве: до последнего волоска на хвосте. Но такой рисунок отбраковывался - он был слишком однозначен. А вот кубики и квадратики… Это был набор опорных сигналов, и разглядывая их мы слышали вдруг рев толпы на огромном стадионе, чувствовали стремительный бросок черного бычьего тела, запах крови на разогретом песке, отчаяние и отвагу пикадора, и гром литавр и блеск шпаги, направленный в могучий загривок…
Причем никакая репродукция даже отдаленно не вызывает подобного всплеска эмоций. Репродукции и копии, не отличающиеся от оригинала ни на волосок, почему-то не оживают. Какое-то тут сокрыто волшебство…
В последний год по работе у меня появилась необходимость частенько ездить в Москву. А значит, зайти в собрание картин Павла Михайловича Третьякова, ведь это чудо! А кто же откажется от воз-можности увидеть чудо собственными глазами? Тем более, что в от-личие от прежних времен, теперь не нужно было выстаивать много-часовые очереди - вход в галерею вполне доступен. И билет, кстати, стоит недорого: 100 рублей.
Но стоило заранее определиться: куда идти и что смотреть. С этим стоило определиться заранее.
Может быть кому-то покажется странным, но мой выбор был предопределен военным рассказом Бориса Полевого. Там, в воспомина-ниях он рассказывает, что в Польше у него, как у военного коррес-пондента, появилась возможность увидеть знаменитую икону Чен-стоховской божьей матери. Икона эта пользовалась исключитель-ным почитанием, и для того, чтобы ее увидеть в Ченстохов со всех концов съезжались огромные толпы верующих.
Советских военных, рискнувших пойти в церковь (сталинские вре-мена, воинствующий атеизм и т.п.), естественно, пропустили вне очереди и поставили на лучшее место. Увы, икона им не приглянулась.
Казалось, что смотреть вообще не на что: старая щербатая доска, потемневший лик пожилой измученной женщины, довольно неесте-ственным жестом прижимавшей к себе младенца…
В общем, скрыть разочарование не удалось. И тогда один из монахов пригласил Бориса Полевого придти в эту церковь ночью. По-обещал, что тогда «матка бозка» может быть «покажется».
Что означало слово «покажется» монах объяснять категорически отказался, но настойчиво приглашал ночью все-таки придти.
И вот представьте пустая ночная церковь. Тишина такая, что слышно, как потрескивает колеблющееся пламя свечей. Иконы, молчали-во смотрящие с иконостаса…
Монах поставил Бориса Полевого в какое-то ему одному ведомое место и оставил одного.
Минуты текли беззвучно. Ничем не нарушаемая тишина жила своей сокровенной жизнью.
Полчаса минуло или час - сказать было невозможно. Советский офицер почувствовал, что соскучился, и начал уже думать, сумеет ли он самостоятельно выбраться из запертой церкви по лабиринтам переходов, которыми провел его монах.
И тут, его словно бы ударило в сердце. Он взглянул и не поверил глазам: с иконы Ченстоховской божьей матери на него смотрела юная и прекрасная Богородица. И ее чистый, еще незамутненный страданием лик, был полон надежды на счастье и веры, что ее сын…
Борис Полевой моргнул, и видение исчезло.
И в этот же самый момент его сзади тронул за рукав монах. «Ну что, показалась?» - спросил он.
Вот такой был рассказ, и теперь, отправляясь в Третьяковскую галерею я мечтала о том, как войду в зал древнерусского искусства, увижу самые старинные, драгоценные, самые что ни на есть подлинные древние иконы. И там, если повезет… А вдруг и вправду случится чудо?
Пояснительные таблички в залах древнерусского искусства с умыслом или нет, но всегда расположены достаточно низко под иконой. Так что для того, чтобы прочесть пояснительный текст, обязательно приходится поклониться в пояс. И любой посетитель, будь он хоть десять раз атеист, перед каждой святыней склоняется. Вольно или невольно.
Я обхожу круг, преклоняясь перед каждой иконой, и приближаюсь к тому месту, к которому стремилась с самого начала. Вот, наконец, он передо мной. Спас, кисти преподобного Андрея Рублева.
В зале никого нет. Только вдали, в самом начале анфилады на скамеечке чутко дремлет смотритель.
Сажусь на бархатную банкетку перед иконой. Стараюсь пристально на нее не смотреть, чтобы не спугнуть. Если позволить себе та-ращить на икону глаза, то не увидишь ничего кроме старой доски, красок… и в лучшем случае будешь думать об «удивительном коло-рите» и «гармоничности образа». А это все суета сует.
Нужно расслабиться, отрешиться и позволить мыслям скользнуть на что-то сокровенное, искреннее. И тогда…
Могу сказать, что лик Христа каждый раз открывается по-разному. Так что я знаю: когда я в следующий раз поеду в Москву, то приду к нему обязательно. И не пожалею времени на ожидание. Откровение приходит не сразу. Но оно приходит всегда. Это очень сильное пе-реживание, поверьте…
