… Все кружатся листвой, за паутиной леса, где не умолкают шаги – он еще б родит между паутин сумеречных белоснежных ветвей; из которых всплывают черты то подземного зала с факелами и цепями; то тихий замок с переливающимися лучиками солнца в хрустальных решетках, то...
Внезапно слышно, уносящиеся ввысь, далекого тумана глубины, облака, спрятавшие усыпляющее, ровным и немного призрачным, светом зеркало ночи, так странно показавшееся укрытым мелкими, сияющими капельками.
Неожиданно капельки срываются с мест и начинают хаотично прятаться между звезд, играя наступившим темно-розовым туманом. И порою он, вновь пытаясь догнать их взглядом, удивляется, почему все это кажется знакомым до оцепенения и необъяснимой бледности? Может, просто узнаются слезы?...
И снова он, на их эхо, подходит к полупрозрачному, словно сотканному из ветра, дереву, напоминающем очертанием недобро улыбающуюся девицу, с кукольно-застывшим притворным взглядом, жуткого телосложения в куцем белом платье. Это ее голос вновь будто звучит из глубины корней дерева, настаивая, чтобы он отдал свою маленькую черепашку в обмен на, модной породы, зайца…
Невольная дрожь в руках тихо нашептывает вспоминания о той брезгливости и даже тайной насмешке над… всем, что могло безмолвно дивно раскрывать мир под стук маленьких сердечек: оно только применяло хлопоты необходимостью кормить, тратиться на сооружение для их игры и сна, постоянно считаться с их нравами; с другой стороны оно – только средство, с помощью которого (и лести девицы в короне) он превращался в модного и всеми уважаемого человека, для которого мир мгновенно сузился и расширился шелковыми орнаментами, видными из окна замка…
Вначале ему было привольно в нем каждое утро вставать, гладить зайца по удобной короткой и устойчивой, неким спокойным постоянством, шерстке; подходить к окну, из которого были видны и пирамиды, и льдины Севера, и пагоды Востока, и луга с горами, и сказочные башни с лесами, и мистические пещеры с водопадами, где царил вечный мрак и ночь. Что могло быть комфортнее, приятнее для него, чем глядеть на эту странное переплетение реальностей, в которой он был хозяином?
Но постепенно оно стало слишком ясным, прорезало, пеструю шумом, пустоту множеством ножей сплетен и насмешек, пролилось чуть слышным отголоском одиночества; которое, впрочем, вызывало у него смех безумной радости: ему можно было бесконечно кружиться в танцах с зеркальными феями, с наслаждением упрекать в нелепой суете, пробегающих далеко внизу, темные шаги в тумане городов; греться в лунных приветливых огоньках, лежа на убаюкивающей ветром паутине, время от времени поглаживая зайца, набирая в чашку и выпивая капли дождя из сладкого молока, срывая с фантастического темно-фиолетово, мерцающего кустика…
А ведь однажды, он потускнел, под роем тех капелек, что сейчас словно не хотят улетать и осторожно глядят на него… маленькими глазками, когда-то открывших для себя удивительный мир, проснувшись от колыбельного шепота скорлупки, солнечно освещающего каждый миг неповторимым сиянием; под ним росли голубые моря с белыми рыбками и кораллами, увенчанными непонятными мигающими пузырьками.
Несмотря на них, им хотелось, любопытно и с трогательным удивлением, смотреть каждую дивную белую водоросль в светло-свежем, тоже родном и бездонно радующем море; когда они впервые с аккуратным интересом взглянули ему в глаза.
Они добродушно смеялись над маленькими, неумелыми шажками по длинным скользким столам; с любовью им обещая обязательное преодоление всех вертикальных, снующихся дверей; открыть за ними только хорошее…
Сейчас ему это кажется только сном, который пугливо ушел под натиском жажды вечного слепящего торжества, алмазов и льстивых улыбок, мирка перед глазами, который покрылся серым льдом; заковывая все в неуютную тишину зеркал.
Из них видно, что он, полный дивных восходящих сил, стоит перед, закрытой им дверью, за которой всегда ждут красивые кокетки и гордые парни, не видящей особой опасности в неудержных пиршествах и драках; фальшь тепла сморщенного и дремлющего зайца; но вдруг все это неожиданно подкралось позади него утомляющими, сонной приторностью, холодно колющими оковами; медленно разливающие мутно-оранжевый свет во всех окнах…
И тогда ему стало страшно, что необъяснимо столько дней и ночей вокруг разливалась черно-призрачная решетка, удаляющая его от леса, объятого переливающейся паутиной, полного эха голоса девицы в короне, смеющейся и убегающей тенью среди камней, скользящих отражениями лунного света…
Почему-то в нем испуганно мечутся, светящимися бабочками, вспоминания о робко и оживленно шевелящемся существе, так непритворно утешавшего его и позволявшего открыть живительные тайны, несравнимом с целым миром, доступным одним открытием окна – его черепашке...
Он будто неожиданно заглянул в себя и увидел, закрывающие от ее глазок, жуткие черные прорезы в своем отражении; совсем не боясь их едкого неестественного скрежета, про девицу в короне; и все же не может не бессловно звать ее, чувствуя мучительное скитание среди сухих фестонов с железными ягодами, ведь…
Мнимые шаги вечного покоя и быстрых, долгожданных радостей рассыпали повсюду голоса укоряющих, об оставленных кокетках, друзьях, гостях, привычках, неприятно-коричневых масок; холод и невидимые огоньки с зловещими рожицами; манящие его вернуться под одеяло из фальшивых облаков и грезить об сказочной красавице, танцующей с ним в бледно-радуждном платье...
Он все бродит по лесу, даже не оглядываясь на них; без устали всматриваясь в застывшие, орнаментом травы, очертания эпох, печально глядя вслед своим; капающим теплыми, дрожащими звездочками; из, спрятавшихся и ждущих его, из-под причудливого полумесяца, его надежд, стремлений, радости; единственных, маленьких глазок, мечтам…
