первая часть называется "Ракушка"
Эльдемина!
Альдегир!
Голоса зовущие нас не выказывали ни тени беспокойства, родители знали все наши "тайные" места, в которых мы пропадали с утра до вечера, в своих играх. Мы притаились под перевёрнутой дырявой лодкой дядюшки Эньо, которой уже не суждено было скользить под парусом, как прежде. Старик был совсем плох. Жил заботами соседей и друзей, коих у него было не мало. Он еле ходил, после того, как много лет назад попал в сильный шторм и лишь чудом остался жив. Но рассказчик был отменный, и слушателей у него было более чем достаточно. Иногда утомившись, он прогонял, полушутя, всех слушателей, но никто не обижался на его не гостеприимство, зная добродушный характер дядюшки Эньо, и то, что в следующий раз он расскажет ещё более занимательную и увлекательную историю. Правдивы ли они?.. Кто знает. Немногим пришлось столь долго прожить и столько пережить, как ему.
Много поговаривали о его скитаниях и путешествиях, но было ли то правдой ,или плодом воображения, не знал никто. Сам же он, лишь добродушно посмеивался, куря свою неизменную трубку, с таким ароматным и вкусно пахнувшем табаком, что тот нисколько не мешал дышать, ни щипал глаза, и никто не кашлял вдыхая, невольно, дым его трубки. Одного этого было достаточно для пересудов. Ибо табак которым он набивал свою трубку он "ссуживал" всем кто просил, и брал из своего кисета, и все видели это, но дым из раскуренных другими курильщиками трубок, заставлял кашлять курильщиков, и тех кто был рядом с ними, глаза слезились... но не у Эньо. Но историю об дядюшке Эньо, я расскажу позже, если у вас хватит терпения слушать меня.
Мы притаились под перевёрнутой лодкой и сдерживая смех смотрели, как отец мой, подволакивая ногу, как каторжанин из рассказов дядюшки Эньо, искал нас, заглядывая в разные укромные местечки, и сокрушаясь с деланным отчаянием на лице, приближался к нам. Свет проникал через множество щелей нашего укрытия, золотистыми струйками сочась меж досок, всё чаще тень от фигуры отца перекрывала их волшебный поток, всё труднее было сдерживать смех, и вот две крепкие руки нащупав нас под укрытием выхватили меня и Эльдемину, хохочущих и отбивающихся шутя, на свет. Все знали, что отец никакой не каторжанин, а ногу повредил, в стычке с Фиростронами, пытавшимися угнать рыбацкие шхуны под покровом ночи из нашей гавани. Никто, никогда не дразнил его, даже Хаенц, сын ростовщика, из "Дымящих шхер", который любил всех задирать, нисколько не опасаясь того, что по простоте своей, рыбаки могли бы и поколотить задиру. Но во первых, все знали о его необычайной силе, которой он не один раз похвалялся, причём не без оснований, но не это сдерживало недолюбливавших его, от трёпки, сколько то, что многие были в долгах перед его отцом - Рыжим Хаенцем, которого, поза глаза называли "Бешенный Хаенц". Таким прозвищем наградили за полное разорение своего брата-близнеца, и за похищение Вероники, которая после стала его женой(со слов самого Хаенца), но местный священник, никогда не подтверждал его слов, равно, как и опровергнуть их не мог. Да, он не проводил обряд, но что мешало Хаенцу пригласить другого священника?
Но саму Веронику никто и никогда не видел, поговаривали разное: что Хаенц в приступе бешенства покалечил её, что она после родов Хаенца-младшего стала слаба умом, что... много чего говорили, но никто не знал правды, кроме того, что она ни когда не показывалась на люди. Однажды, я придя по обыкновению на берег, застал на банке* сидящую в задумчивости Эльдемину, которую не видел больше недели, их семья гостила у дальних родственников неподалёку от "Дымящихся шхер", в "Голубых шхерах". Она сидела так глубоко задумавшись, что не обратила внимание на мои шаги, которые угадывала всегда из дали. Я коснулся её руки, вздрогнув она быстро повернулась в мою сторону, и какой-то неуловимый испуг промелькнул на её, прежде не знавшем такого чувства лице. Которое впрочем тут же засветилось той радостью, какую выказывало каждый раз при наших встречах. У неё в руках была ракушка. Но необыкновен-
ная, коих множество валялось на берегу и перекатывалось волнами, нет - это была очень редкостная ракушка, красивая и дорогая. Мои глаза видимо округлились от удивления, так как Эльдемина рассмеялась. Смотри же, смотри Альдегир, говорила она смеясь, её мне подарила Вероника...
И тут её веселье прошло, словно имя произнесённое ею, бросило тень. Она испытывающие поглядела на меня. Лицо её выдавало мучительное сомнение, словно в душе она решала непосильную задачу. Но длилось её замешательство не долго. Она отмёв все колебания протянула мне ракушку, повторив... мне её подарила Вероника, из "Дымящих шхер"...
В тот день мы не играли. Целый день провели под лодкой Эньо, и Эльдемина рассказывала о поездке к Рихтерам, в "Голубые шхеры", о том как их там замечательно принимали, какие дивные пони возили их на прогулки, как заблудившись она отстала от своих троюродных братьев и сестёр. И, как совсем потерявшись, выехала к огромному дому в дюнах.
Как непривычно было слышать горькие нотки в её всегда весёлом, звенящем голоске, когда она начала рассказывать о своей случайной встрече с Вероникой. И, как трогательна она была рассказывая о царском подарке, преподнесенном этой несчастной женщиной. И то, каким образом та поведала ей о секрете ракушки.
То, что секрет настоящий, Эдельмина не сомневалась ни на йоту, слишком бледна была Вероника, и тот испуг на её лице был неподдельным, в этом она так же не сомневалась. Эдельмина замолчала, и призналась: я не всё поняла из того, что мне было сказано, но то, что помню скажу. Эту ракушку подарил ей Хаенц, дабы сгладить её чувство обиды, за то, что он украл её у родителей... Она собиралась ещё что-то рассказать, но громкий требовательный голос позвал её. Она заторопилась, перейдя на беглую скороговорку: возьми, возьми эту ракушку, она очень дорого стоит, но настоящая ценность её не в этом. Она волшебная, Эльдемина. Веришь ли ты в волшебство? Я лишь кивала, ничего толком не понимая, и опасаясь, что молва отчасти была права, Вероника вовсе не была уродом, просто измождена, но как принять речи о волшебстве? Не знаю, что сдержало меня от того, чтобы не пуститься наутёк. Может глаза, они выказывали живость умного человека, и нисколько не были похожи на глаза сумасшедших бродящих по нашему городу. Вероника часто оглядывалась на дом, не видимый за огромными глыбами скал и садом. Возьми же её, она... она будет тем знаком, амулетом, талисманом(ты же знаешь такие слова?)я лишь кивала, как кукла, не проронив ни слова. Она же продолжала ведя меня по тропе от дома и указывая путь домой: когда ты её отдашь человеку которого ты полюбишь, не влюбишься на день, но всем сердцем своим, душою, разумом... мыслями, телом, дыханием... Девочка замолчав на миг, вздохнула: разве можно так любить? Мне стало страшно, и я заплакала, беззвучно. Слёзы пролились из глаз моих, но Вероника продолжала перейдя на шёпот, ты отдай ему эту ракушку, и она соединит вас где бы вы ни были, и какое-бы огромное расстояние вас не разделяло.
Я не верил в волшебность подарка, но само его присутствие, и то смутное представление о ценности его сдержало меня от насмешки над ним и тем, чему поверила Эдельмина. А ещё, ещё где-то в глубине души я тихонько любовался своей подругой, не платьем её, не украшениями. Но лицом её, и то чувство которое я испытывал к ней, было мне не понятно и ново, и было таким, что заставило меня покраснев отвести взгляд от Эдельмины, и смотреть в щёлки меж досок лодки. Сердцу стало тесно, оно еле справлялось с током крови. Я лёг и полуприкрыв глаза смотрел на неё, продолжавшую свой рассказ, но слышал ли я его? Голос да, но смысл, смысл ускользал, как песок, как свет, как эхо.
