Ночью разразилась гроза.
От раскатистого уханья грома дрожали земля и деревья, звенела тонкими голосками хрустальная посуда, выставленная на стеклянные полки старого серванта. Вспышки молний выхватывали бледно-электрическим загадочно-синим демоническим светом на краткое мгновение знакомые предметы. И тогда они смотрелись совсем уж фантастически, поражая нереальной составляющей мистичности явного. Фасад кирпичного дома, изборождённый мелкими трещинами, в эти минуты походил на таинственный хрустальный череп, безразлично взирающего блестящими провалами окон-глазниц на суету мира. Пышные облака густой зелени кустарников, тревожимые ветром, походили на тревожное штормовое море. Монгольфьеры древесных крон старались оторваться от прочной связки корней, пронзивших насквозь землю, и унестись в непроглядный мрак разбушевавшегося неба.
Совсем не старый мужчина с пышной взлохмаченной, смесь соли с перцем шевелюрой сидел в кресле-качалке, укутанный в шерстяной клетчатый плед в комнате на мансарде. Его взгляд был направлен в большое полукруглое окно, за которым разворачивалась неожиданная трагедия ночного ненастья. Неподвижным взором светло-серых глаз мужчина следил за происходящим.
Тугие струи дождя с настораживающей настойчивостью били в оконное стекло, будто имели серьёзное намерение пробить в нём дыры.
Ночной воздух напитывался тяжёлой влагой и вскоре, помимо плещущейся вокруг воды всё остальное казалось несуществующим.
Неподвижность мужской фигуры не нарушилась даже тогда, когда рассохшиеся ступени деревянной лестницы, ведущей наверх, жалобно заскрипели под чьею-то нелёгкой поступью. Они не отвлекли его от созерцания превосходства торжества стихии над величием вселенского бытия.
Плед сполз, обнажил правое плечо и повис складками, касаясь обтрёпанным краем пыльного пола, но даже и сейчас мужчина не шелохнулся, чтобы поправить его, только кресло качнулось туда-сюда, обозначив небольшой амплитудой независимость от сидящего в нём человека.
Металлические петли фальшиво пропели, и приоткрытая дверь в помещение отворилась полностью. На пороге, контрастирующем сумраком с темнотой мансарды, размыто-светлым пятном материализовалась невысокая женская фигура. Длинный стёганый халат, пояс туго стягивает талию, шаль наброшена на плечи, седые вьющиеся волосы аккуратно собраны под тонкой нитяной сеточкой. Женщина постояла минуту, ожидая от сидевшего в кресле реакции, но, не дождавшись, прошла в комнату и остановилась за спиной мужчины.
Очередная вспышка вырвала жадным ртом из лап тьмы острый, с перекрестьем окна, клин серебристо-электрического света. Он раздвоился и двумя языками пробежал по потолку, упёршись острой гранью в верхний стык между потолком и стеной, и по полу, отбросив карикатурную тень от мужчины, сидящего в кресле, неправдоподобно искривлённую в месте соединения пола и стены.
- Не спится? – раздался за спиной мужчины ровный приятный женский голос. – Впрочем, можешь не отвечать.
- Почему же, - бесцветным голосом отозвался мужчина, холод и равнодушие сквозило в каждом слове. – Я сплю. Довольно давно сплю. И смотрю непрекращающийся сон. Сон, длиною в жизнь.
Поблизости, мощью децибел корёжа слух, пророкотал гром. По рабски, унизительно, отозвались оконные стёкла, резонируя низким звукам. Правый верхний квадрат стекла пересекла из угла в угол кривая линия, с характерным металлическим звуком.
- Разгулялась непогода, - то ли одобрительно, то ли с осуждением отозвалась женщина. – Никогда не жди от неё ничего хорошего. – Послышался звук пренебрежения, будто воздух выпустили через расслабленные губы. – Всегда одни убытки.
Мужчина не замедлил ждать.
- Стекло… Кх-хе!.. Мелочь!.. – недовольно проворчал он и неожиданно звонко и резко вскрикнул: - Не смей этого делать!
Женщина, было протянувшая руки по направлению к нему, резко дёрнулась.
- Я, всего-то хотела поправить плед.
- Мне не зябко!
Серебристо-синий, режущий глаза свет молнии располосовал небо, как скальпель в руке хирурга плоть оперируемого. Сквозь стекло послышались в саду неприятные звуки, следом раздался громкий хруст. В море взволнованных крон, одна, вскинув руки-ветви, просела. И тотчас донеслось до слуха постороннее журчание, звучавшее в диссонанс разбушевавшейся стихии. Сквозь трещину в стекле пробилась тонкая струйка воды и звонко ударила в деревянный пол. Под напором воды вылетели обе половинки расколотого стекла, бросив на стены прощальный блик отражённого света скрытых за облаками звёзд. И раздробились, раскрошились на мелкие осколки.
Женщина тихо вскрикнула. Мужчина повёл нервно плечами.
- Она сердится, - глухо заявил он.
- Она?
- Она! – мужчина резко повёл головой в сторону окна. – Ночь. Ей сегодня всего невтерпёж.
- А… - женщина на полуслове умолкла.
Дождь продолжал таранить струями, оставшиеся твердыни окна.
Гром, как показалось обоим, несколько отдалился, шутя, поигрывая мышцами перед красотками-облаками, вовлекая их в игру, известную только ему. Но в этих далёких ворчаниях и урчании не было и сотой доли того страха и ужаса, который внушал он, резвясь над головой. Но листва, беспокойно качаемая ветром и косыми струями дождя, продолжала свой взволнованный эмоциональный монолог.
- Где моя бесшабашная юность? Где веселье и задор? Где этот ярко пылающий эмоциями и впечатлениями костёр жизни? Где он, этот юноша; где я, бесповоротно растворившийся в серых буднях? Знаешь. Всё чаще мне кажется, что это вовсе не моя молодость прожита мною. Что это не она незаметно проскользнула мимо, не взлохматив пышный чуб нежной дланью, что это не она проскользнула в узкую щель в частоколе жизни и растворилась, затерялась посреди других, похожих, точь-в-точь, на неё: и внутренне, и внешне. Ничем особенным не выделяясь на сером фоне. Серость скрылась в серости.
Мужчина помолчал минуту.
- Между прошлым и настоящим возникла чёрная стена этой ночи…
Мужчина снова замолчал. Наклонил назад голову и поводил шеей, будто разминая мышцы.
- Никогда не ходил кругами. Всё прямо, прямо, да вот угодил в яму. Куда бы впоследствии ни шёл, что счастью, что несчастью было со мной по пути. В зной и дождь. В лютую стужу и вешней порой. Неутомимые попутчики, они, не будучи советчиками, одним присутствием низвергали возносящийся в горние выси дух в жутчайшую бездну. И всегда. Что от дома, что к дому, вели дороги. Дороги одних – нити, ведущие к клубку. Мои же так никуда и не привели. Ни тупика. Ни цели. Одна багровая полоска горизонта перед взором, образ некоей надежды на что-то невыполнимое.
На этот раз мужчина замолчал надолго. Он давненько не произносил длинные пылкие речи. Предпочитал молчать. Молчанием отвечать на вопросы, делая вид, что они не имеют к нему отношения.
Мужчина не произносил более ни слова. Молчала и женщина.
Послышался протяжный свист: грудь мужчины тяжело поднялась и опустилась.
- Нет костра. Угасли уголья. Серый пепел несбывшихся надежд развеет окончательно нынешняя буря, и дождь смоет следы.
Мужчина снова выдержал паузу, учащённо сбивчиво дыша, будто пробежал по крутому склону вверх на холм.
- Почему ты молчишь?
- Что я должна сказать?
Мужчина медленно покачал головой из стороны в сторону.
- Что-нибудь…
Женщина громко хмыкнула.
- Зная тебя, не думаю, что «что-нибудь» тебя устроит.
Вспыхнула молния. Кривая, уродливая, искалеченная тень скользнула по стене. Рысцой скакнула на потолок и затерялась посреди щелей.
Женщина испуганно подняла на уровень лба сложенную щёпотью кисть.
- Перестань! – послышался насмешливый окрик мужчины. – Прекрати! Это же смешно, прожить много лет и верить в предрассудки. Это просто тень, отброшенная мною. И ничего более.
Послышался шорох. Женщина потуже стянула платок.
- С детства бабушка вбила в меня эти суеверия… предрассудки… Как хочешь называй.
Скользнув взглядом по окну, она увидела отражение мужчины в стекле и разглядела, или ей только показалось, на его лице слёзы.
- Моя бабушка тоже, все старики похожи как капли воды, той же чушью забивала мне голову… Не бойся, внучок, говорила она, гром и молния – кара небесная… Хороших людей не трогает… - голос мужчины заметно дрожал. – Мне исполнилось пять… Летняя гроза… Бабушка спешила в сарай под навес укрыться от дождя, когда её поразила молния. Она была добрая, хорошая, ласковая, чем она провинилась, коли её так жестоко …
Женщина потеребила узел шали.
- Не всему есть логичное объяснение.
- Молчи! – взвизгнул мужчина.
Но женщина не обратила на него внимания.
- Не всему есть объяснение. Я тоже пытала бабушку, почему страдают только хорошие, отзывчивые люди, а злые и завистливые живут. Она отвечала , как твоя тебе, что тому, кто зовёт к себе в гости живущих на земле, приятнее видеть добрые и улыбчивые лица за столом, нежели искажённые злобой и ненавистью.
- Не перебивай, когда я говорю! – резко бросил он. – Я этого не люблю!
Заскрипели половицы.
- Ты куда? – беспокойные нотки прорезались в голосе мужчины. – Не уходи, останься.
Женщина остановилась.
Некоторое время мужчина старался сдерживать дыхание, чтобы расслышать её дыхание. В висках бешено колотились молоточки, лицо запылало, от жара грудь стеснила острая боль, переработанный в углекислый газ воздух рвался наружу.
И она заговорила.
- Я тебе благодарна… Да-да, действительно, благодарна. Признательна за то, что в отличие от многих мужей, блещущих знанием флоры и фауны, называя жён всеми видами животных и рыб, ты обходился местоимением «ты», был необоснованно груб, но за этим, я поняла со временем, ты скрывал истинные чувства, которые приобретали такую вот форму. Не расписывал неприсущие мне достоинства, когда говорил обо мне. Не снизошёл до этого любовного маразма: рыбка, щучка, плотвичка, киса, котя, зая… Да-да-да, уж лучше «ты», чем… - женщина горько усмехнулась, замолчав. – Ты меня слышишь?
Голова мужчины медленно склонилась к плечу и резко дёрнулась.
- Вот я и говорю, всё осталось в прошлом: и проказы, и веселье, и кураж, и чтение стихов под луной, и пробежки по первому снегу босиком… Куда всё делось? – за окном продолжали беспокойно шуметь деревья, всё также лил дождь. Сверкала молния, и ухал гром. – Я был лёгок на подъём. Завидовали все. Хвалили в глаза, а за глаза… Предостерегали, мол, смотри, остерегайся, сглазят. А я что? плевал и смеялся, думал, молодость будет вечной! И что в итоге? Тело, одряхлевшее и пронизанное болью, нет и сотой части лёгкости от былой, - послышался шлепок рукой по дереву. – Это старое чёртово кресло вместо седла и лихого скакуна!..
В стене послышалось попискивание.
Взметнулась рука мужчины. Об стену сухо ударилась книга и упала, как птица, беззащитно раскрыв крылья-страницы.
- Чёртовы мыши чувствуют себя, как дома! – возмутился он; шорох, пробирающий морозцем меж лопаток, на миг прекратился и снова раздался, уже под половицами, а там и вовсе показалось стук когтей и писк слышатся со всех сторон. – Можно подумать сотни мышей отправились в великое мышиное переселение. Ничего не боятся! И гром им нипочём! И кресло скрипит, а они всё… - что всё, он так и
