Впервые за весь год я смог выспаться, но при этом рано встать. На дворе было шесть часов утра. Я натянул майку и джинсы, взял в руки кроссовки и вышел из дома. Дед Еремей уже был на ногах и с деловым видом латал старый улей. Я полной грудью вдохнул влажный утренний воздух, пропитанный запахом леса.
— Ну что, Сашок, выспался?
— Да, — выдохнул я.
— Тогда хватай вёдра и беги в деревню за водой, колодец наш забился.
— Запросто!
Я подхватил два ведра, протянутые мне дедом, и пошёл в сторону села. Трава приятно щекотала босые ноги, солнце нежно припекало, а утренняя роса заботливо смачивала стопы. Я наслаждался этим летним утром.
Дед Еремей жил в большом удалении от села, но всегда его дом считался частью деревни. Жители знали его, он знал их. Дед говорил, что раньше деревня была больше, и здесь стояли дома, потом их постепенно стали сносить хозяева, уезжавшие в город. Еремею Прокоповичу предлагали переехать поближе в деревню, но тот предпочёл остаться между лесом и озером.
Уже через пять минут я шёл к колодцу по главной дороге села Рогатое. До него оставалось метров тридцать, как вдруг из дома, находящегося неподалёку от колодца, с криками выбежала белокурая девушка.
— Больше ноги моей не будет в вашем доме, бабушка! Это просто дикость!
— Да и пожа-а-алуйста! Не сильно-то и хотится! — криво отозвалась её собеседница.
Сама девушка выглядела современно: короткая стрижка, макияж. Одета она в рваные джинсы и цветастую майку, на шее у неё блистало массивное украшение. Я остановился у колодца и начал набирать воду. Девушка тем временем еле тащила за собой чемодан и раздутую спортивную сумку, а за ней, пиная пакеты, вышла её бабушка с потрёпанным веником. Выглядела она по-деревенски: обычная бабулька в платочке одетая в длинное чёрное платье с бордовым передником. Она была недовольна поведением её внучки, что явно показывала своим видом.
— Чудная девка! Чего тебе тут не любо?!
— Я не могу вынести вашего маразма! — девушка кричала на всю улицу, будто хотела убедить в своей правоте всех жителей села.
К тому времени я уже набрал воду и решил просто понаблюдать за этой сценой. Девушка пыталась одновременно ухватить все свои баулы и оскорбительными фразами отбиваться от бабушки, замахивающейся на неё веником.
— Да и чеши в свой город!
— Вот и поеду из вашей сумасшедшей деревни.
— Ты не уважаешь ни меня, ни наше село, ни памяти бабы Мани! Грубиянка!
— Бабы Мани давно нет. А ты уже совсем из ума выжила!
— Тикай отсюда! Дикарка!
Девушка, пиная спортивную сумку и еле волоча за собой чемодан с пакетами, хлопнула дверцей калитки и пошла по дороге в мою сторону. Я уже собрался подхватить вёдра, как в пяти метрах от меня она уронила все пакеты, из которых тут же посыпались вещи.
— Вот блин!
Я осторожно подошёл к ней.
— Могу помочь?
— Помоги, если сможешь, — она окинула меня придирчивым взглядом карих глаз.
— Меня Сашей зовут.
— Очень приятно. Наталья.
— А ты в город уезжаешь?
— Типа того.
— А чего кричишь? — подняв пакеты, я встал на ноги.
— Да… бабка совсем с катушек слетела, — Наташа притворно закатила глаза.
— Давай помогу тебе эти баулы донести до станции.
— Давай. А вёдра твои?
— Не пропадут, не бойся.
Я взял вещи, и мы пошли к станции по главному пути из села.
— Ты прикинь, бабка совсем ку-ку…
— А чего это она так?
— Да вообще… Слушай, она до меня по поводу внешности, компика докопалась. Вообще… Ну про манеры мне говорила, про стиль речи. А позавчера я зеркало на стене повесила, у бабы Дарьи-то зеркал нет…, но есть одно, это не важно. Так вот… я зеркало повесила, а она разоралась на меня. Говорила что-то про память бабы Мани, про ещё что-то и…
— Понятно, — выдохнул я, пожалев, что связался с Наташей, которая всё ещё мне что-то говорила.
Проводив Наталью до станции, я вернулся к колодцу. Действительно, мои вёдра никто не тронул. Взяв их, я отправился к дому. Подходя к калитке, можно было увидеть деда, сидящего на лавочке и смотрящего на водную гладь озера.
— Что-то ты долго, Сашок. Али ты заплутал? — с усмешкой спросил дед.
— Помогал одной болтушке вещи донести до станции, — я сел рядом с дедом Еремеем и всмотрелся в серебряный диск озера.
— А она не наших будет? — поинтересовался он.
— Приехала на каникулы к бабушке, по-моему, Дарье. И вот скоропостижно уехала.
— Все городские рано или поздно уезжают из нашего села.
— Последней каплей стало зеркало.
— Ну, тогда Дарьку понять можно. Видать, внучку сама прогнала.
Я вопросительно уставился на деда. Тот лишь лукаво усмехнулся, ощущая свою правоту.
— В её доме нет зеркал. Есть только одно, да и то всегда накрыто чёрным махровым платком.
— Она не любит на себя смотреть? — усмехнулся я.
— Нет. Я-то тогда ещё мальчишкой был, наверное… История эта случилась перед Рождеством…
…Ну и зима тогда была у нас в селе! Любо глядеть! Снега насыпало - мать не горюй. Все дома стояли в белёсых платьях да в сверкающих шапчонках. Деревца приоделись в наряды узорчатые, Морозом вытканные. А вот это озеро сковало льдом, блестит, всем очи слепит. А по небесам солнце красное катится, смехом звонким заливается. Колотун за нос щиплет да за щёчки.
Настал сочельник. А нам, детям, лишь бы забавляться. Мы как давай в санях кататься. У нашего деда Николая были большие сани. Ни у кого в селе Рогатое отродясь таких не было. Вот он с утра в них запрягал тройку, а мы до ночи всей деревней катались. Снежную бабу, помню, лепили. Смастерим её справную и обзовём Зоськой, соседкой нашей. А она-то как выскочит с помелом да как запустит его в нас, а нас и дух простыл. В снежки мы играли да дрались в сугробах.
Весь сочельник у нас прошёл в молодецких забавах. Вечер настал, а мы колядовать пошли. Рядились все… Кем могли: кто чёртом, кто медведем, кто коровой, а кто и кобылицею. Причудливо всё это было. Вот так и ходили по домам да пели колядки. А хозяева нам угощения давали: коврижки, пироги да блины. Вот заприметим мы дом, где лучина горит, да и стучимся туда. Хозяйка выйдет, мы ряженые стоим и как запоём:
«Коляда, коляда — накануне Рождества!
Блин да лепёшки под среднее окошко!
Кто не даст пирога — того корову за рога!
Кто не даст пышки — свинью за лодыжки!
Не дадите вы кишок — мы хозяина в мешок!»
Так нам сразу всем домом собирают угощения, а то и в избу зовут потчевать.
Мы колядовали, а девки гадать собирались. То, значит, сапожок за ворота кидали, то колечко крутили. Ночью бегали в баню да засовывали руки. Кого за руку мохнатая лапа потрогает, та и замуж в этот год выйдет. Так парни и прятались в эти бани да девчонок пугали. Бывает, дёрнут за руку, так и затащат в тёмную баню да водой обольют. А девицы кричат, пугаются. А парням смехота! Так ещё и на нитках гадали. Поджигали девицы нитки, из платков своих выдранные, у кого первой сгорит, та первая и выйдет замуж. Так они на свой черёд и гадали. А самые отважные гадали пред зеркалом на суженого.
Самой отважной из них была Манька, той бабы Дарьи сестра. Собрались в полночь они с подружками да сёстрами в избе, хотят погадать, а все боятся. Вот Манька и решила сама попробовать. Села одна посреди избы, расплела русые косы. Эх, Манька была красавицей неописуемой: очи карие, уста алые, щёчки румяные, коса до пояса — любо на такую девушку глядеть. Статная, идёт неслышно, будто по воздуху плывёт… Поставила она друг напротив друга два зеркала, а по бокам две свечи зажгла. Села, значит, прислушалась. Чу! Слышит, в сенях девушки копошатся, ждут, когда она начнёт. Притихли. Приготовила она полотенец вышитый, чтобы зеркала накрыть вовремя. Повела плечами, чует, как страх к сердцу девичьему подкрадывается. Прогнала Манька думы дурные от себя и стала нашёптывать:
— Суженый мой, ряженый, покажись мне.
А сама на зеркала смотрит, пытается разглядеть образ молодецкий. Сидит сама, а сердечко юное так и скачет в груди, выпрыгнуть готовится. Вдруг пламя свечи колыхнулось, вздрогнула девица и присмотрелась к коридору зеркальному. Видит… идёт молодец! Сам румяный, крепкий, наряженный. Смотрит девице прямо в очи да как подмигнёт. Не выдержало сердце девичье. Побежала Манька прочь от зеркала, даже полотенец выронила. Выскочила в сени к девкам, а в глазах страх пляшет. Стали они её расспрашивать, а она и слова не молвит, только трусится. Тут-то Манька и вспомнила, что в страхе забыла зеркало полотенцем накрыть. Так и зарыдала девка на руках у сестры старшей, всё ей рассказала. «Что ж будет-то теперь?». Дарья, сестра её, не верила ни в каких суженых, приказала Маньке идти в дом и спать ложиться. Как ни хотела Маня, а супротив сестры пойти не решилась. Вошла девица в хату, а сама на зеркала глядит да подойти к ним боится. Подхватила полотенец вышитый с пола и кинула на них, а сама на постель легла.
Заснуть Манька целую ночь не могла, всё ворочалась, боялась, что суженый из коридора зеркального выйти мог. Разрывалось сердце юное. В муках встала она с постели и пошла по хате. Развернулась… А за окошком стоит молодец румяный. Так Маньку к окну-то и потянуло. Глядит она в эти очи милые, смотрит на волосы волнистые, на стан прекрасный. А молодец ей подмигнёт. Смутилась девушка, испугалась. Захлопнула ставни деревянные. Мил ей молодец, только вот он из зеркала выходец. Приоткрыла Маня ставни, а парня-то и след простыл. Скатилась слеза по щеке её румяной. Страх и досада взяли девицу.
На другой день ходила Манька понурая. Все кругом плясали и веселились, а девице не до того было. Утекли куда-то и красота её юная, и пыл девичий. Прежде она наперёд всех бы веселилась. Теперь ходила Маня в боязни, если не в ужасе. Всё она думала о прекрасном молодце. Было ей не до праздника великого.
Все гулять пошли, праздновать, а девушка дома горевала по выходцу из зеркала. Свет померк для молодки, дом родной был не мил. Чу! Услыхала Манька звон колокольчиков. Да чует, что не с улицы тот звон. Обернулась. Слышит, будто звенит от зеркал, ночью накрытых. Сняла девушка полотенец вышитый, а там… суженый-ряженый. Так и остолбенела красавица. Налились щёчки её прежним румянцем, заалели уста сахарные, засверкали очи девичьи. Не нарадуется на гостя драгоценного. А молодец ей подмигивает, улыбается да как молвит:
— Поедешь со мной, красна девица? Полюбил я тебя всем сердцем молодецким. Жить не могу.
Манька глядит, а за парнем сани, тройкой запряжённые. Хочется ей поехать с любимым. Свет ей не мил без дорогого сердцу человека!
— Поеду! Поеду с тобой, добрый молодец.
К вечеру только воротилась домой Дарья, а сестры-то и след простыл. Поняла девка, что Маньку выходец из зеркала забрал. Поняла, да только поздно уж было.
Когда дед закончил, уже начало смеркаться. Потемнела водная гладь озера, птицы полетели в лес на ночлег. Я вспомнил об утренней истории, и мне невольно стало жаль бабушку Наташи.
— А если бы она накрыла зеркало платком, всё бы по-другому вышло?
Дед лишь задумчиво вздохнул. Стало понятно, что ответить на мой вопрос он не может.
