Из излагаемого мною никаких “моралей” не вывожу и обобщающим назиданиям не предаюсь.
Излагаю факты и – ничего кроме!
Пленный пилот
Когда началась война, мне было семь лет.
Отца (ему 45 лет) почти сразу же призвали в армию – в народное ополчение. Жили мы в Киеве на ул. Саксаганского 28 на пятом этаже многоэтажного флигеля, добираться из которого матери с двумя детьми до ближайшего бомбоубежища занимало немало времени. Хорошие наши знакомые предложили переселиться к ним на Тарасовскую: первый этаж, в доме оборудовано химубежище. Мать с благодарностью приняла это предложение.
Насколько я помню, жилые районы Киева немцы не бомбили, рассчитывали захватить город неразрушенным. Бомбовым налетам подвергались аэродромы (ближайший Святошинский – в первый же день войны), днепровские мосты, заводы и создаваемая оборонная инфрастуктура : окопы, танковые заграждения, зенитные позиции, площадки, с которых запускались заградительные аэростаты.
… “Моего“ первого живого немца я увидел спустя несколько дней после начала войны.
Был день, я играл во дворе дома, когда раздался крик : – Немца ведут!
Вместе с мигом собравшимися людьми я бросился в указываемом направлении – к Красноармейской улице. Бежать до нее было пару минут.
На тротуаре в окружении нескольких десятков человек стоял сбитый и плененный немецкий пилот и рядом с ним два конвоирующие его красноармейца.
Несмотря на прошедшие с тех пор более семидесяти лет, вся сцена стоит буквально перед моими глазами.
Два жалко выглядевших щуплых конвоира в помятых гимнастерках и с обмотками на икрах, вооруженные “мосинками” с примкнутыми трехгранными штыками, явно
растеряны : видимо,боятся самосуда над пленным.
Немец, выше их на голову, молодой мускулистый блодин в черной коже и кожаном же шлеме, со сдвинутыми на лоб пилотскими очками презрительно и хладнокровно, но с некоторой долей любопытства взирает на кишащих вокруг него людей.
Наконец, красноармейцам удалось уговорить толпу расступиться и они продолжили свой путь ввех по направлению к площади Толстого.
Руди
Только в 1946 году спустя несколько времени после окончания войны с Японией отец был демобилизован из армии, прибыл в Иркутск, где мы находились в эвакуации, и наша семья начала готовиться к возвращению на родину, в Киев.
...Наш дом разрушен.
Отец ищет работу, могущую обеспечить хоть каким-нибудь кровом над головой.
Ему предложили работу главным бухгалтером на шиноремонтном, полуразрушенном (в 41-м оказался на линии огня) заводе, поселили нас в какой-то покосившейся хибаре на территории этого же завода. Прямо рядом с нашим жилищем – чисто поле, пересеченное осыпающимися и зарастающими бурьяном окопами первого года войны.
Продукция завода востребована : его восстанавливают и расширяют силами военнопленных немцев.
Каждый день их – несколько десятков человек, охраняемых двумя стрелками, – приводят на завод. Они рассредоточены на всей территории завода, так что перемещаясь по ней, с ними постоянно сталкиваешься лицом к лицу. Немцы разбирают завалы, роют траншеи под трубопроводы, пилят деревья и корчуют пни. Сильно их не охраняют : бежать им некуда.
Среди них оказался веснушчатый, тонкий, как жердиночка, юноша Руди (Рудольф), выделявшийся своей худобой даже из далеко не упитанных своих товарищей. Показывал фото своей семьи : мать, отец, сестры. Отец – пекарь, мать домохозяйка, сестры школьного возраста. Время от времени получает от них письма и пишет им. Живут они в Западной зоне оккупации Германии.
Моя мама при малейшей возможности подкармливала его и зазывала в дом отогреться. Общалась с ним по-немецки (окончила частную гимназию и два вуза). Он все порывался чем-то отблагодарить, приносил воду от колонки, ведра с углем с угольного заводского склада, предложил брить отца (который и сам успешно справлялся через день с этой нехитрой процедурой). Чтобы его не обидеть, мать уговорила отца согласиться, и он, вначале поколебавшись, вручал Руди опасную бритву и подставлял голову.
Герр Руффинг
В конце 1999 года наша семья (теща, жена, сын, я и кошка Мума) выехали на ПМЖ в Германию.
В настоящая время я и жена живем здесь со статусом еврейских эмигрантов, сын уже несколько лет – гражданин Германии.
По прибытии нас поселили в одной большой комнате в центре приема “нашего” контингента, где мы прожили более 4-х месяцев, поставили на социальное “довольствие”, определили на бесплатные шестимесячные курсы немецкого языка.
Общежитие постоянно находилось в ”динамическом равновесии" : одни люди находили себе жилье вне его пределов, заселялись вновь пребывающие.
Стала эта проблема и у нас.
В бесплатной еженедельной городской газете постоянно присутствует рубрика с адресами, телефонами и тактико-техническими данными сдаваемых квартир, предлагаемыми как фирмами-владельцами недвижимости, так и частными владельцами жилья.
В нашем же конкретном случае существовало, как нам объясняли многие доброхоты в общежитии, некоторое осложняющее обстоятельство, вызванное наличием кошки в нашем семейном составе. Превалирующее мнение было такое : “немцы не любят брать жильцов с домашними животными”.
Наша соседка, с которой мы жили в общежитии рядом в одном двукомнатном блоке, недавно нашла квартиру в частном секторе, была очень довольна как самой квартирой, так и условиями проживания, а также и самими хозяевами, жившими неподалеку.
Мы попросили ее снестись с ними и, не упоминая о животном, поспрашивать их о возможности сдачи нам пустующей квартиры в этом же доме. (Теще в это время уже была найдена квартира, подыскивали мы квартиру и сыну).
Нам были назначены место и время для знакомства.
Он – Отто Руффинг, она – Эльза Альфассер-Руффинг.
Держатся приветливо. Оба сильно пожилые.
Чтобы сразу расставить точки над “и”, сообщаю им, что мы еврейские эмигранты. Слышу ответ : – Uns ist es egal !( для нас это не имеет значения).
Итак, выяснены, казалось бы, все вопросы : мы подходим им, их условия подходят нам.
Но остается...
– Мы привезли с собой кошку.
– Katze? Dann nein! – это Отто.
Я и жена подымаемся и направляемся к выходу. Герр Руффинг провожает нас. Не доходя до двери, задерживает меня и спрашивает :
– Lieben Sie Ihre Katze ? Is sie schoene ?
–Ja!
Он колеблется, и ...наконец:
– Ich bin einvestanden! (я согласен!).
Нашей радости не было предела.
Потом мы раззнакомились с Руффингами поближе.
Он бывший летчик-истребитель люфтваффе, летал на Западном фронте, его авиасоединение базировалось в оккупированной еще в ту пору немцами Дании.
Подчеркивал : в России он не воевал.
В самом конце войны при вынужденной посадке на запруженное трафиком шоссе в Берлине, приземлился неудачно, сильно разбился, лежал в госпитале, по выходе из которого был направлен в летную школу инструктором.
Я спросил как-то его мнение о лучшем истребителе Второй мировой. К моему удивлению (ожидал ответ : "мессершмитт") он ответил : "харрикейн" (английский).
В первый или второй год нашего пребывания в Германии случился терракт в Дюссельдорфе, направленный против еврейских эмигрантов: на остановке городского транспорта был взорван заряд, ранены несколько человек.
При встрече я сказал Руффингу :– Мало, видимо, оказалось одного Нюрнберга!
Он отреагировал: – Что Вы хотите? Подонки(Der Abschaum) есть везде!
Обычно на Рождество Руффинги и мы обменивались подарками : конфетами, вином, сувенирами. Он заходил к нам ("Wo ist unsere Katze? – Где наша кошка?"), мы наносили ответные визиты. Эльза всегда приглашала к столу, выставляла собственную выпечку (была большая мастерица!), марципаны, напитки.
Отто доставал семейные альбомы, пояснял, кто есть кто.
Его отец и деды были крестьяне : " Это мои деды, бабушки, родители, брат и сестры. А вот мое родовое гнездо, это конюшня, это хлев, это моя конфирмация (Руффинги – католики), школа, училище пилотов(Руффинг в военной форме), это мой брат (погиб на войне)".
В альбоме вообще много мужчин в форме вермахта поры Второй мировой, но ни одного фото мужчины в форме СС я там не обнаружил.
Несколько лет тому Эльза умерла от рака легких, ее домовладения (несколько доходных домов) перешли к племяннице и племянникам, Герр Руффинг переехал жить к дочери от первого брака, обитает в недалеко расположенной от нашего города деревне. Обмениваемся при оказии через племянницу Эльзы приветствиями.
2013.
