Буря.
Лютуют холодные осенние ветра. Рвут облака, комкают – обрывки друг другу кидают. Посерело-поседело ясное небо, нахмурилось. Подступают к серому небу серые башни, каменной грудью отражают морось, каменной стопой в берег уперлись. Налетел на одну ветер сослепу – ушиб крыло. Озлился, почал на башне силу пробовать: и так налетит, и эдак, повалить тщится. Щурит башня подслеповатые бойницы, щерит булыжные зубы – ломай, ломай свои кости, коли лишних много.
На серой воде, на желтом листе стоят кораблики, жмутся к причалу. Ходит по дну водяник – лапает деревянные их днища, качает суденышки – лодьи бокастые, ушкуи шустрые, долбленки тяжелые, да заморских гостей – шнекку длинную да когг пузатый. Эх, потерпите, милые, скоро вынут вас из воды корабельнички, просмолят-всконопатят вам частые досочки, да в причальные клети поставят – спать кораблям зимой до конца ледохода, как медведям в берлогах. Зябко дрожат борта под ветром. Скорее бы на зимовку.
Склонилась к стылой воде девица. В короткий серый плащ кутается, шапочку соболью рукой от ветра держит. Коснулась волны русая коса. Улетел ее милый друг ясным соколом бить в далеком походе черных воронов – степняков. Боязно девушке. Чует – на речных камнях точат по русскую кровь степняки свои кривые сабли. Пряжей ложится на волну девичья мольба-заклятие:
- Донеси ты, волна, слово мое до далекой земли. Не урони, не теряй его и крохи малой. Передай чужой земле, как скажу сейчас. Ты земля – железу мати. Утишай, заминай свое детище. Выйди ты, железо, из степнячьей сабли во сыру землю. Там лежи, на рать не спеши. Крови не пей русской, иначе станешь рудой тусклой. Слово мое крепко, дело мое верно, как скажется – так и сбудется!
Понеслись от берега до чужой земли кораблики – листья дубовые, листья рябиновые. Тяжкий груз почестный несут – любящего сердца обережное заклятье.
Поспешает домой девица. От ветров-задир домами хоронится. Дождь мелкий с одежды отряхивает.
Ох, тепло дома. Ребятишки лихие – угольки алые, в печной пасти притомилися: сонно жарят, чуть дышат. Язычки лучин к потолку тянутся – охота им дом свысока поглядеть.
Тихо в жилье. Убаюкала людей буря, приласкало тепло. Спят. Лишь шуршит в руках отца по дереву клыкастый нож-гуляка. Режет мужик чурку. А что будет – сам покуда не ведает. Только рук своих слушает. Всколыхнулась завесь на полатях – малышне лихо во сне привиделось. Зашуршались ребята на печи мышками. Свесили растрепанные головенки.
- Тять! А доможирушка сейчас тут?
Улыбается отец:
- Тут мохнатый. Под печкой, чай, третий сон видит. Ночью встанет – и ну хозяйствовать. Брошенное уложит, уложенное – бросит – везде свой порядок наведет.
- А запечная мара?
- То жена его. Прялкой по ночам скрипит, мужу рубаху готовит.
- А вазило?
- О конских ногах. В хлеву-конюшне, при лошадях. Он от них – ни на шаг.
- Тять, а баенник?
- В бане, вестимо. Он, когда пару нет, гостей к себе зазывает – лесовых, полевых, межевых, ледащих, боровых, болотных, лесавок да мавок. Бражничает нечисть в бане – носу туда казать не смей. Враз под пол утянет.
- Тять, а шерстатый – злой?
- Да не злой, баловливый. Все бы ему кошкой невидимой на груди человека спать – любит слушать, как сердце стучит.
Завозились-завошкались мальцы, да затихли – снова сморило. Отложил отец нож, погасил светец. Сам лег.
Кикимора беспятой курицей из-за печного столба прыгнула. Подхватила лапками чей-то сон, будто орех, клюнула, да под печь бросила – не понравилось. Стрекотнула сорокой – в подполье ускакала.
На улице ограда охнула – походя жердяй на нее навалился от ветрячьего подзатыльника. Погрозил долговязый нескладной рукой обидчику, да пошел дозором дальше.
Гонит Стрибог-ветровой воевода лихого своего жеребца. Ай да конь! Цыган Мара-конокрад все пальцы себе обкусал – не свести, не украсть скакуна, а ведь каков! Через лес скачет – не оглянется, по реке бежит – копыт не смочит, гору встретит – перемахнет играючи! Ай, цыгану горе! Ай, нет нигде таких коней! Сказывают люди – родились Стрибог да конь его братьями у далекой степи-матери!
Скачет по небу конь – грива по земле стелится. Задела грива мельничьи крылья, замахала мельница, ровно молодка рукавами на танце. Зажужжали в утробе ее жернова-детушки:
- Во Киево! Во Киево!
Только старый жернов, что днепровского камня сын, стучит-ворчит на младших братьев:
- Как тут, так и там! Как тут, так и там!
Крепко сжимает ногами конские бока Стрибог. Любо ему с солнцем наперегонки гоняться. Тесно старику даже в самом сердце степи. Шапка-клобук на седых волосах в бок сбилась. От тегиляя бронного аж пар валит. А всадник все язвит пятками конские бока – швидче, швидче!
Во догон отцу ветры мчатся. Молодые, лютые. Рубахи их рваные, плеточки семихвостые. В турьи рога дудят – потешаются. Тянут луки тугие. Держит их отец дома на литой цепи, не дает весь свет в лоскуты порвать. А присмиреют чуть – волю дает. Те и рады – летят над землей, играются. И Посвист-полуночник с заиндевевшими усами, и чернолицый Полуденник, и Подага-западник в мокром плаще, и Погода-восходник с камышовой жалейкой. Все в отца – неспокойные.
А был Стрибог молод – злее лиха лих был. Налетал на степь хмурым ястребом, мял-ломал деревца да травы не глядючи.
Собирались в степи люди конные, как отцу несли роту-клятву Стрибогу. Как и он – буйные, как и он – непоседливые. Коль у края земли чужой дым видят – сразу тесно им.
Ворожили прислужники Стрибога – по земле да воде, да по конской узде. Спознали, выведали, как у матери-земли кровь-руду поднять, как с руды меч стальной сковать. Оружалась вольница, похвалялася, во след солнцу сквозь степь устремлялася.
Мчится ватага – как река по весне разливается. Злые кони удила грызут. Злые мечи у седла дремлют. Жеребята-стригунки во след матерям скачут, расти поспешают. Да летит над народом своим Ветряной воевода. Нет ему равных. Сто народов под коней легло, да сто народов пред мечами склонилося. В силу свою орда уверовала. Мчатся дальше за солнцем. С неба сдернуть похваляются.
Скочило солнышко за реку широкую – Стрибог следом рванул. Скочить-то скочил, да беду нашел. Жили по реке люди вольные. Сильные да оседлые. Солнце, огонь да гром им хозяева, а пуще того – Мать Сыра Земля. Ограждает ту землю стена-невеличка: высотой всего двадцать саженок, да ушла в двести верст по реке.
Как скочил через нее бог степной, провалился его конь по самое стремя. Не успел опомниться Стрибог, а лежит уж сам на земле, обручами медными, точно бочка, окрученный. Поднял Стрибог глаза на обидчика, слово бранное кинуть хотел, да не осмелился: нет ему сил без седла конского, без меча вострого, да на земле чужой. А стоит над ним Сварог-кузнец, медь да бронзу каленые руками, что клещами мнет:
- Быть тебе, вору-находнику, тут наказанным. За солнце, что сдернуть хотел, за землю нашу, что конем потоптал!
Закричали, загикали степняки ветровы. Хотят на конях своих на стену въехать, да нет им пути: ломают на валах степные кони тонкие свои ноги, не дотянуться мечами булатными до края стены. А защитнички-оселяне знай стрелы мечут, приговаривают:
- Есть у нас каждому татю-находничку дани-подарочки. Вместо хлеба белого – вот вам вострые стрелы, вместо червонного злата – будут вам на лицо могильные платы, если ж нужен мед – меч гулять пойдет. И земли нашей дадим вам вдоволь: сколько вас в ней уляжется – вся ваша!
Разбежались в степи люди Стрибога. Нет им более веры в себя. А без веры такой – нет и народа.
Повинился Сварогу Ветряной воевода. Поклонился кузнецу стальным своим мечом. Обещал земле новой службу верную.
Поднял Сварог-кузнец полонянина, оковы медные с него сбросил. Отпустила земля ветряного коня.
С той поры на земле русской Стрибог службу несет: стругам-кораблям ветрила алые наполняет, вести-дозоры в степь посылает.
Остепенился ныне, состарился. Сыновей завел. Ох, погулять они любят! Норовят дело забыть да в догонялки сыграть, а отец на них – цыц! Да цепь стальную кажет. Хоть сто раз лих да смел, а против родителей чтоб не смел! Крепко ораву свою держит, в строгости. Помнит, чья земля ему разбой простила, да дом дала.
Тихо в жилье. Лишь девица у окна над блюдцем с водой склонилась – ворожит на любимого.
- Сохраните ветра моего сокола! От лютой стужи, от поветрий недужных, от звериных клыков, да от вражьих клинков.
