На третий день Курт проснулся со всеми клетками на своих местах и в полной готовности к началу нового действа. А действо за окном завораживало головокружительной белизной, в которой, казалось,танцевали все женщины мира, и это окончательно успокоило Курта. Страшно ругая безумства прошлых ночей, он нырнул в шубу из шкурок молочных чертят, с воротником из кроликов, отстрелянных в брачный сезон, и вышел на улицу, прихватив маленький радиоприёмник, с которым никогда не расставался. Падал фиолетовый снег. Старые платаны поскрипывали. "Зверский снегопад,- думал Курт,- я готов поклясться, что в прошлом году снег падал исключительно доброжелательный. Если это безобразие сегодня не кончится, город будет замурован..." Поддавшись мальчишескому соблазну, он пнул одну из бочек около "Пончиковой" на перекрёстке. Из-за бочки выглянул облезлый пёс с большой костью в зубах. В пятках защекотало желание пнуть и облезлого, но тут появился дворник, хромой, под стать своему псу, с завернутым в газету куском сырого мяса.
- А хорошая выдалась в этом году зима, что скажешь ?- прохрипел хромой.
"Шел бы ты... в дремучую скарлатину,- мысленно огрызнулся Курт,- и пусть она будет ядовито-зеленая".
- Не забудь доложить куда следует, что позавчера я вернулся домой в четыре утра вдребезги нетрезвый,- процедил он и двинулся к площади Великого Собрания, уже не слушая хромого.
- В три тридцать пять, уважаемый, в три тридцать пять, хе-хе! В тот день, когда тебе захочется биться башкой о стены, я подарю тебе компас, чтобы ты не перепутал направления.
На площади, куда стекались пять улиц,- три швырялись потоками автомобилей, четвёртая - вереницами людей с серьёзными намерениями и пятая - стайками наехавших из пригородов девиц, призванных научить маленьких детей смеяться по-взрослому, - Курту привиделось волшебное. Посреди площади, на маленьком пятачке, обтекаемом пятью потоками, кружилась на одной ноге огромная птица, и ее крылья сочились тревожными волнами дыма и хлопьев.
- Это очень опасно,- многозначительно произнес Курт, смакуя каждый выдох. Уступив дорогу высокой даме в черном пальто с большими красным пуговицами,он хотел, было, что-то крикнуть ей вслед, но тут же забыл, очарованный панорамой тысяч освещенных окон в их трогательной попытке изорвать преждевременный занавес ночи. Курт слышал, как на крышах шумят леса из папоротников чьих-то сказок, почему-то ужасно знакомых. Сотни микроскопических стрел пунктирно вонзались в матовость фонарей и витрин, манекены кланялись и улыбались, мужчины вежливо приподнимали шляпы, женщины игриво вертели тонкими лодыжками.
И вдруг все фонари по мановению невидимой руки повернулись к луне, плывущей над островом большой птицы с дымящимися крыльями, над потухшими шарами кафе на углу за "Пончиковой". Курт остановился,вдыхая запах лимонов и кофе с ванилью. Шоколадный старик держал в руках корзину с засахаренными персиками . Курту пришло в голову купить его и выслать Матильде, аккурат ко Дню всех святых. Шоколадный человечек отлично вписался бы в интерьер с чучелом оленя и лисьими изумрудами на его рогах, изумрудами, подаренными Матильде прошлым летом на Больших Озерах в дни их безоблачного уединения.
"Ничего я ей не вышлю,- решил Курт,- идиот из замурованного города, отравленный миндалем гулких переулков".
Он пересек улицу и оказался на Березовом бульваре. Все экраны окон заело, как заедают старые виниловые пластинки,- на одном кадре - падал фиолетовый снег. И вдруг, как из старой сказки Матильды, ему послышался звон бубенцов с березовых верхушек.
- Сани с бубенцами!- крикнул Курт, упав коленями в снег, не опасаясь сойти за сумасшедшего.- Каково вам проехаться через меня?
Издалека булькали бубенцы, стремительно приближаясь. Курт вытянулся в снегу , сцепив пальцы на затылке, в волнующем ожидании саней,- они впечатают его в снег, его ладони, его лопатки, его позвонки. В трех шагах от него бубенцы оглушительно звякнули и смолкли. Подхватив на лету хохочущий клубок, Курт помчался по березовой аллее. Клубок отряхнулся и явил миру мордашку с косичками. Обвив его шею, девочка кричала :
- Нно, моя лошадка, но !
Курт бежал, фыркая и брыкаясь, к церквушке в конце аллеи. Одолев скользкую лестницу, он вошел. Внутри непривычно пахло свежей краской и розмарином.
- Мадемуазель, - торжественно начал Курт. Девочка на плечах притихла,- говорят, здесь растет солнечный цветок, у него пятьсот лепестков, и повернут он всегда к алтарю. Мы хотим его увидеть, не так ли, моя королева?.. Как тебя зовут?
- Лорелай, - ответила девочка.
- Скажи, Лорелай, ты видишь цветок солнца?
- Да,- сказала Лорелай, - в том углу, где дрожат занавески. Он высокий и у него пятьсот один лепесток.
- Пятьсот два, моя маленькая богиня.
Под ногами скрипел снег. В этих сугробах, думал Курт, должны быть стеклянные кружева, похожие на синие кружева Матильды. Мимо него шли веселые люди. Ветер впечатывал льдистые искринки в клочья дыма.
На бульваре Возрождения, там, где на закате слетаются все голуби города, Курт остановился, изумленно глядя перед собой. Его зрачки ширились, фосфоресцируя. Губы дрожали. По обеим сторонам бульвара все деревья горели разноцветными огоньками, как в давнюю карнавальную ночь, устроенную по прихоти Матильды в середине лета.
"Вот, -сказал себе Курт,- я знал, знал зачем шел сюда". Предчувствие несло его неверными тропами к фейерверку иллюзий и надежд, света и музыки. Снег, пульсируя под желтыми, синими, красными куполами света, казалось, шел из тех ночных морей, где обшивки затонувших кораблей прорастали лесами ливанского кедра. Курт включил радиоприемник. Ему невыносимо хотелось музыки. Для затонувших кораблей.
" Горы, - прозвучал из приемника низкий голос Матильды, отделяясь от вьюги, - горы - это взбунтовавшаяся часть полей, взобравшихся на спины допотопных китов в поисках фиолетовых дождей и снегов. Когда-нибудь они снова будут полями или дном морей, но это произойдет не в человеческий век, а в век зубра, когда они сомкнутся аркой, и полетят из под них золотые орлы. Забыв запах пшеницы, горы покроются кедровыми лесами, отарами овец, легендами и буранами. В ту волнующую вековую ночь земная псина будет грызть серебряную кость, и рядом, в густом тумане будут шаманить тени затерянных племен.
Горы наших сердец, запечатанные лунным воском в девственные снега, в шелке закатного часа деревянными саблями отбивают лунную дробь.
Символ нашей тысячелетней глухоты, горы спускаются иногда в поля, и мы говорим с богом, запросто и задушевно, невидимые с обратной стороны, и наша тоска свивается в песнопения. Их доносят до вас ветры любви. И фиолетовой боли.
И потому все колосья в июле покачиваются в тихой молитве. И горы дышат горьковатым запахом и разверзаются каменоломнями, из которых разлетаются стаи птиц в теплые струи желтых полей.
Все горы были полями и когда-нибудь снова превратятся в поля или в их изнанку. И это произойдет за один век зубра. А до тех пор - это вертикальный океан, где гуляют наши оранжевые радости и где гром рассыпается, так и не дотянувшись до сверкающих вершин.
В эту ночь горят фосфорные головешки, серебро смешивается с травой и кораблями.
Горы наших сердец вырастают на рассвете, прекрасные как в первый день творенья.
Горы с обзором пшеничных полей.
Горы, взобравшиеся на спины китов.
Горы ливанских кедров.
Горы, где мы никогда не расстались.
Горы фиолетовых снегопадов".
Из каменоломен летел снег. И Курт уже не знал, кто и когда произнес эту заповедь счастья. Ему чудилось, что его обнюхивают и пробуют на вкус олени Больших Озер, его кровь расцветала фиолетовыми хлопьями.
