- Да, любовь моя, сегодня я дежурю. Знаю, что весьма не вовремя и у нас были планы на этот вечер. Но ты же знаешь, я не могу отказаться. Прости! – печально произнесла Ева в трубку.
- Уговорила, прощаю. Удачно поработать! Если что - звони. Правда, будет шумно. Ладно, ребята уже подошли. Люблю тебя, – услышала она в ответ приятный баритон мужа.
- И я тебя, - мягко ответила она и завершила звонок. Ева не понимала этого праздника - Хэллоуин, День всех святых. В то, что в эту ночь приходят духи умерших людей, и их можно увидеть, ни она, ни её знакомые не верили. Да и, наверное, во всей стране не было в это верящих. Женщина считала, что эта ночь рассчитана на молодежь, любящую эпатировать окружающих своими вызывающими костюмами и пьяным видом. Себя она ощущала слишком взрослой для этого праздника, ей недавно исполнилось двадцать шесть лет.
Ева вздохнула, убрала телефон в халат, заправила за ухо выбившуюся светло-русую прядь волос. Хотела ли она работать в ночь на Хэллоуин? Женщина не могла себе ответить на этот вопрос. С одной стороны, нет, ночи она предпочитала проводить дома в объятиях мужа. С другой стороны, настроения было совсем не праздничное, хотелось тишины, спокойствия. Ева в какой-то степени была рада, что её вызвали на работу в эту смену. В больнице, как всегда, была нехватка персонала.
В ночи на выходные дни, а сегодня была ночь с субботы на воскресенье, женщине даже нравилось работать. Ведь в выходные операции старались не проводить, кроме экстренных, и часть пациентов уходила домой. Если ничего непредвиденного не случалось, то работы было немного: вечерний и утренний обход пациентов, измерение температуры, давления, выдача лекарств, да проставление на ночь уколов. В мужском отделении, в такие ночи, почти все спокойно спали до утра и ничего не происходило. Больница выглядела пустынной и заброшенной. Удавалось даже поспать.
Но в этот раз, что-то было не так, и Ева не могла сказать, что именно. Какое-то внутреннее нервное напряжение её тревожило. Медсестра, списала это на муки совести от того, что ей не хочется сейчас быть дома с мужем и друзьями.
В отделении на ночь осталось всего двадцать три пациента, шестерым из них провели операцию в пятницу. В основном это были среднего возраста мужчины, но был один молодой человек и один старик – Хаим Моисеевич.
Ева задумалась: «Возможно, дед у меня вызывает тревогу. Ленка из утренней смены сказала, что умрёт он в ближайшие дни. Операция прошла успешно, но он очень стар, целых девяносто пять лет. А в таком возрасте любая операция — это большой риск, нередки осложнения. Да и сердце у него барахлит, того и гляди сегодня-завтра откажет. Наверное, поэтому нервничаю. Неохота, чтобы кто-то умер в мою смену. Главное, чтобы дотянул до утра, а там уже не мои проблемы».
Обычно медсестре всегда было жалко таких вот одиноких стариков, к которым никто никогда не приходил. Они сидели потерянные на своих койках, с потухшим взглядом, в ожидании хоть какого-то к себе внимания и теплоты.
Но Хаим Моисеевич по-настоящему пугал Еву. Он почти не говорил, дни напролёт смотрел безжизненными выцветшими, будто стеклянными, глазами в окно, словно ждал кого-то. Непонятно правда кого, из окна кроме большого, сбросившего уже всю листву, ясеня ничего видно не было. И запах… Медсестра ощущала исходящую от пенсионера затхлую кислую вонь, так пахли пожилые перед скорой кончиной. Это был запах приближающейся смерти.
Да и внешне старик был неприятен Еве. Весь сморщенный, иссушенный. Сквозь редкие белые волосы был виден череп, густо покрытый старческими пятнами. Большой нос свисал до узкой, едва различимой, полоски верхней губы, что скрывала кривые жёлтые зубы. Выражение лица Хаима Моисеевича всегда было недовольным. А больше всего нагоняло страх то, как он оживлялся в её присутствии, с интересом вожделенно рассматривал медсестру, растягивая рот в масляной ухмылке. В такие моменты Ева чувствовала себя не в своей тарелке, хотелось как можно быстрее уйти из палаты.
И даже знание, что этот человек - ветеран Великой Отечественной войны, защищал Родину, прошёл через концлагерь, никак не могло заставить медсестру перестать нервничать в его присутствии.
Коллектив больницы, видя одиночество и замкнутость деда, подселили к нему молодого человека, чуть старше двадцати лет, – Евгения. Он негласно приглядывал за Хаимом Моисеевичем, да и просто составлял ему компанию.
Палату ветерана Ева решила оставить напоследок.
Обойдя остальных пациентов и получив с десяток комплиментов в свой адрес, медсестра нехотя зашла в палату к старику, передала градусник Евгению. Обоим надо было поставить уколы: юноше – обычное обезболивающее, а ветерану – наркотик, который и обезболит, и поможет пережить эту ночь.
Пенсионер сидел на кровати и смотрел в темноту окна, что-то невнятное бубня себе под нос. Погода на улице была мерзкой: к вечеру резко похолодало, подул сильный ветер и пошёл снег. Создавалось впечатление, что полчище белых червей копошится за окном, пытаясь всеми силами забраться внутрь помещения. Ева тряхнула головой будто отгоняла наваждение, а затем спросила, стараясь наполнить голос теплотой и соучастием:
- Ну как ваше самочувствие сегодня, Хаим Моисеевич? Кроме боли ничего не беспокоит? – вышло фальшиво.
Однако, ветеран никак не отреагировал, а спустя несколько минут хриплым грустным голосом сказал:
- В ту ночь тоже шёл снег. В ночь, когда она ушла…
- Она? – непроизвольно поинтересовалась медсестра.
Старик ничего не ответил.
- Это он про жену, - вклинился в разговор юноша, - печальная история. Пропала она ровно три года назад. Я так понял старческое слабоумие у неё было. Терялась она часто и всё забывала. Старик не уследил за ней: она открыла дверь и ушла. Он в окно её увидел, а когда выбежал - жены след уже простыл. Так и не нашли её. Вот теперь, каждый вечер ждёт, что жена вернётся, - и понизив голос, почти шёпотом таинственно: - Говорит слышал, как она ему сказала: «Приду вслед за голыми ветвями и снегом».
Ева в ответ лишь улыбнулась, и повернувшись к ветерану, - Хаим Моисеевич, давайте температуру измерим.
Она помогла пенсионеру управиться с градусником, и опять натолкнулась на его мерзкий вожделенный взгляд и похабную улыбочку. Медсестра наспех осмотрела повязки, они хорошо выглядели.
- У меня всё в порядке: тридцать шесть и восемь. Почти норма! - Евгений улыбнулся и протянул градусник Еве, а затем продолжил весело: - Я почти здоров! Ничего не болит, думаю могу уже без обезболивания на ночь обойтись.
Ева удивленно на него посмотрела. Выглядел юноша нездорово: болезненно бледная кожа, небольшие тёмные круги под глазами, худоба.
«Впрочем, это больница, да и с операции прошло всего три дня. Так что это нормально. Просто не хочет показаться слабым передо мной. Это очень мило», - решила она, а вслух мягко сообщила:
- Хорошо, Евгений Иванович, без обезболивающего. Но если что - я в сестринской, можете в любой момент подойти, и я вам сделаю укол.
Молодой человек утвердительно кивнул и потом добавил, слегка смущаясь:
- Можно просто Женя.
- Хорошо, Женя. Тогда и меня можешь называть просто Ева.
Юноша расплылся в довольной улыбке.
- Хаим Моисеевич, давайте посмотрим, что у вас с температурой.
Градусник показывал тридцать два и пять, но этого не могло быть.
Медсестра попробовала ещё раз измерить температуру, но старик наотрез отказался. Он недовольно пробурчал, что устал, его мучают боли, он спать хочет и, вообще, этот нерабочий градусник ему уже второй день подсовывают. Ева, скрепя сердцем, ощупала его лоб. Он оказался немного влажным и слегка прохладным. Однако, цвет кожи не был синюшным или пепельно-серым, дрожи так же не наблюдалось. Ветеран не выглядел вялым, да и говорил достаточно внятно. Артериальное давление было в норме.
Медсестра рассудила, что наркотик на градус повысит температуру и эту ночь поможет ему пережить. Да и градусник точно нерабочий, поскольку с такой температурой к смерти готовятся. А дедок очень даже живой, двигается, разговаривает больше обычного. Она поставила Хаиму Моисеевичу укол.
На выходе Ева задержалась около Жени, показала ему палец с обручальным кольцом. Лицо юноши вмиг погрустнело, и он шёпотом, с грустью в голосе, спросил:
- И дети, наверное, есть.
- Нет, детей пока нет, - на автомате ответила она.
Евгений расплылся в довольной широкой улыбке, зелёные глаза блеснули казалось радостью. Но увидев недоуменный взгляд медсестры, он тут же сник.
Ева подавила смешок, щелкнула юношу по носу, прошептав:
- У тебя вся жизнь ещё впереди, Женя! Девчонки сами будут бегать за таким красавцем, - и вышла.
По дороге медсестра заглянула в ординаторскую: дежурный врач уже громко храпел. Она ушла в сестринскую, где продолжила читать сборник рассказов Стивена Кинга, и сама не заметила, как уснула.
Проснулась Ева от непонятного шума. Открыв глаза, она никого не обнаружила, часы показывали три часа ночи. Прислушавшись, медсестра услышала завывание ветра, громкий глухой стук. Из коридора тянуло холодом.
Ева пошла на звук шума, по дороге зашла в ординаторскую, которая оказалась пустой. Искать источник звука пришлось в одиночку. Едва она вернулась в коридор, как свет впереди на несколько секунду исчез, а включившись стал мерзко с шумом моргать. Медсестра успела уловить едва видимое движение в темноте. В коридоре было значительно холоднее, кожа невольно покрылась мурашками.
«Напоминает, ужастик: мерцающие лампы, вымерший длинный коридор, завывание ветра, громкий стук, нарушающий мертвую тишину. По классике жанра, стоит мне приблизиться, как свет снова погаснет, а когда включится передо мной будет стоять исчадие из ада или маньяк с топором. Хотя, сегодня же Хэллоуин, так что это будет маньяк в маске и с большим ножом в руке», - подумала Ева, и нервно хихикнула картинке Майкла Майерса, что нарисовал её мозг.
Она тысячу раз проходила ночами по этому коридору, как-то раз вообще в полной темноте и дискомфорта не испытывала, но не сейчас. Медсестра ощущала, как страх медленно завладевает её телом. Сердце забилось бешено, руки и ноги стали ватными, во рту пересохло. Каждая клетка тела кричала не ходить в сторону неизвестного звука.
Ева попыталась себя убедить в том, что это просто воображение разыгралось и читать ночью ужастики было не самой лучшей идеей. Это помогло значительно снизить уровень страха, не дав ему перерасти в истерику. Но он никуда не делся, только затаился глубоко внутри, сжавшись в комочек. Страх заставлял её быть осторожнее, внимательнее, и двигаться медленно, бесшумно, будто дикая кошка на охоте.
Чем ближе медсестра подходила к источнику шума и мерцающей лампе, тем выше становился её пульс, а бешеный стук сердца, казалось, был слышен на весь коридор. Источником пугающего стука оказалось открытое окно, которое располагалось напротив палаты для ветеранов. Снег валил в помещение, на полу уже была большая лужа. Ева облегченно вздохнула и принялась закрывать окно.
Только она слезла с подоконника, как услышала скрип открывающейся двери. Страх гусиной кожей пробежался по телу, сердце пыталось вырваться из грудной клетки, крик застрял в горле.
Не успела
В самом начале автор делает "ложную петлю". Мол, рассказ про ночь на Хелоуин. Намекая, что всё это - розыгрыш. Вторая "петля" - это умирающий дедушка и его бабушка, которая "...сказала: «приду вслед за голыми ветвями и снегом»..." Особо торопливый читатель зевнёт и скажет: ну теперь всё ясно. Призрак бабули заберёт дедушку, а санитарка всё или часть увидит. Вот и вся история. Скушно, - скажет этот торопыга, и не станет читать дальше. А рассказ, повторюсь - хороший. Жалко. Как бы так не столь явно ложные ружья по сцене развешивать. Дабы не гадали лентяи и дочитывали до конца.
Вот как-то так...