Мой друг, наркоман и Рок-н-Ролл, имел счастье иметь бабушку по имени Клава. Хотя однажды, я, наркоман и Старик Яков, понял, что Клаву зовут вовсе не Клава, а Автоклава – её подлинное, истинное имя на первом языке, на том языке, на котором «было Слово». Я приходил к Рок-н-Роллу ясно понимая, что пришёл в Автоклавную и лучшее, что со мной здесь может произойти – полная и безоговорочная стерилизация. Но это было не важно – себя есть можно долго, а если ты, вдобавок ещё и стерилен, как нечто безликое, то нет риска отравиться.
Я приходил в Автоклавную дрожа и цепенея, страшась и желая, напрочь гильотинированный, но живой – я предвкушал встречу с Автоклавой. Автоклава любила встречать меня ласковым словом: «Опять мальчика привёл, сволочь проклятая!» Конечно, она обращалась не ко мне – к Рок-н-Роллу, но я чувствовал себя причастным и почти членом семьи.
Рок-н-Ролл не понимал моих чувств – он не знал, что наши с Автоклавой симпатии взаимны, что наши души слиты в одну ноту, чистую и высокую «ЛЯ», и даже если кто-то порой брал диез «БЛЯ», камертон любви, один на две души, пинками загонял души обратно в небо и соединял, склеивал их солнечным светом и посылал на хуй!
Рок-н-Ролл этого не знал. Он старался загнать Автоклаву в чрево её комнаты и запечатать сургучом уста её жилищу – припереть шваброй двери. Автоклава сопротивлялась изо всех сил, она стремилась укусить меня за ухо, нежно, но сурово залезть в штаны, выдернуть зубами волос в паху и засунуть палец туда, куда нормальный мужчина может позволить засунуть палец только женщине или проктологу.
Пот горячими ручьями тёк у меня под мышками, но Рок-н-Ролл этого не знал. Спокойно переступая через дурно пахнущую безногую собаку, которая жалобно скуля несложную гамму, помогая себе влажным, черно-розовым пятнистым носом и обрубленным, вместе с ногами, хвостом, ползла топиться в натёкшую возле унитаза лужу, суровый и большой наркоман с высохшими ногами бесцеремонно и неумолимо заталкивал Автоклаву в её заросшую седым мхом пещеру, заставляя свернуться в ноль. Ноль, баранка, дракон пожирающий собственный хвост – символ Вечности… Автоклава не могла тягаться с ним в терпении и выносливости, она очень быстро теряла волю к борьбе и веру в победу. Бессильно, не очень складно, почти по-детски, ругалась, слабая и женственная – ускользала от меня в свой высокий, сказочный терем…
Однако я был спокоен, я знал, что мы расстаёмся ненадолго – никакие наркоманы и рок-н-роллы не смогут нас разлучить и даже сквозь стену, Автоклава будет разглядывать, сверлить глазами мои молодые грязные ноги. Ничего, что из просверленных отверстий течёт кровь, я знаю – она течёт тихим ручьём в коридор и обязательно затекает под дверь любимой, омывает её, никогда мной не виденные, но, конечно, по-японски изящные ступни. Ярким облаком кровь моя взлетает, попадает вместе с дыханием в эротично-серо-зелёные лёгкие сказочной феи и Автоклавы… Любимая!
Рок-н-Роллу не дано было этого понять. Послав последнее «Сам ты дурак!», моя Белоснежка уходила к грёзам о свободной любви и мечтам о коммунизме.
Не важно что я говорил, не важно благодаря каким галлюцинациям я попадал в Автоклавную, попадал в любовь, попадал в жизнь! И жизнь была глубже лунного света и объёмней ночи. Благодаря ей.
Автоклава ломала запоры и вырывалась на солнце свободы, вырывалась только потому, что ей не давали заснуть, не давали успокоиться – моя кровь и сера в моих острых ушах. Хватая всё, что попадётся под руку и уничтожая всё на своём пути, Автоклава серой сморщенной грудью прокладывала дорогу ко мне, к любимому. Все те, кто вставал на её тропе – пали! Мой друг, наркоман и Пинк Флойд, был умерщвлён не единожды и в том, что я иногда и ныне здороваюсь с ним, виновата его бесплодная тяга к самовозрождению. Моя подруга, наркоманка и Наташка, частично хиппушка и полностью в моём длинном свитере, была окрещена «Рыжей цыганкой» и загнана в шкаф. Даже Рок-н-Ролл терял мужество и эмигрировал. А я, глупый, наивный, розовый юноша мечтал умереть от рук любимой, мечтал умереть на её кухонном столе, омытый слезами и мочой самой пленительной старухи во Вселенной. Я знал, что бессмертен и только ложь могла помочь мне.
Я выходил на широкую трассу и, видя приближающуюся издалека Автоклаву в облаке пыли, кричал, подражая голосу коноплянки: «Я сын генерала! Я генеральный сын! Я – не Старик Яков! Яа… Аа…»
Ослеплённая потом, пылью, яростью и любовью, Автоклава направляла на меня луч своего бластера, но тут же отводила в сторону – меня выдавал стук сердца. Автоклава не слышала стука сердца врага! Наши сердца стучали в унисон и, воплощённая любовь, она принимала стук моего сердца за стук своего. Автоклава бросала оружие в вулкан, любовь затмевала луну и прекрасная амазонка вмиг становилась ещё более прекрасной Золушкой! Она протягивала руки ко мне, губы наливались морковным соком и…
Наркоман и Рок-н-Ролл заламывал руки любимой за горб и бросал её во мрак темницы. Я знаю, что чувствовала Автоклава в тот момент, почему ела пачками радедорм и засыпала на столетия – принцесса в хрустальном гробу в ожидании молочно-розового, тёплого и живого принца… Я знаю! Я чувствовал это же самое много раз! Миллион раз! Раз за разом! Тысячелетиями!
Я предал нашу любовь. Я перешагнул через труп, брошенной на алтарь нашей любви, безногой собаки – я ушёл из Автоклавной и шапкой замёл следы за собой.
Прости меня, моя любовь! Прости. Знаю, что ты ещё не сдохла. Я чувствую это! Смерть не разлучит нас и я найду дорогу обратно – мёртвая ты будешь ещё изящнее и зеленее!
