7. ВЫБОР КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА
7.5. СВЯТАЯ РУСЬ ПРОТИВ РУСИ ЯЗЫЧЕСКОЙ
I
Русские летописи – главный и наиболее надёжный источник сведений по истории Древней Руси. И всё же некоторые исторические эпизоды выпадали из поля зрения летописцев. Тогда приходится восполнять недостающие факты из иностранных письменных источников, постоянно помня об их фрагментарности и тенденциозности. Некоторые подробности о князе Владимире сообщил немецкий епископ Титмар Мерзебургский (1009-1018):
“У него было три сына; одного из них он женил на дочери князя Болеслава, нашего гонителя, и поляки прислали вместе с ней Рейнберна, епископа Кольберга <…> Названный король, услышав, что сын его подстрекаемый Болеславом, тайно готовится восстать против него, схватил его вместе с женой и названным отцом и заключил их, отдельно друг от друга, под стражу. Будучи под арестом, достопочтенный отец, то, что открыто не мог совершить во славу Божью, совершал втайне. В слезах принеся жертвы постоянной молитвы, он от чистого сердца примирился с высшим священником, после чего, освободившись от тесной темницы тела, радуясь, отправился к свободе вечной славы.
Имя названного короля несправедливо переводится, как “власть над миром”; ведь совсем не то, что нечестивцы держат друг с другом и чем владеют жители этого мира, зовётся истинным миром <…> Болеслав же, узнав обо всем этом, не преминул отомстить. После этого названный король, исполненный дней, умер, оставив всё своё наследство двум сыновьям, тогда как третий до сих пор находился в темнице; позднее, улизнув оттуда, но оставив там жену, он бежал к тестю”
(Титмар Мерзебургский “Хроника”, кн. VII.72-73, с. 163, М., 2009)
Степень достоверности сообщения немецкого хрониста невысока, потому что сведения к нему доходили в чужих пересказах и сильно искажённые. Чувствуется резкое предубеждение хрониста против князя Владимира, а порой выплёскивается нескрываемая злоба. Владимир ничем не повредил Германии и лично с ним хронист знаком не был, но достаточно одного того, что Русь не подчинилась римскому престолу. Обширная территория осталась недоступной для католической экспансии, но Титмар не мог открыто признать агрессивные замыслы своей церкви, и ему оставалось только клеветать и порочить политического противника. И всё же, в его речи проскальзывает подтверждение могущества и международного престижа Руси, когда он называл Владимира королём, ведь единоверец Болеслав для него оставался только князем. Это придаёт вес предположению, что царский титул, принятый Владимиром, получил европейское признание.
Титмар не знал, сколько на самом деле сыновей было у князя Владимира, тем более не знал их по именам, а говоря о трёх сыновьях, он просто выбрал фольклорное число. Сведения о Руси он получал через поляков, чьи рассказы не отличались правдивостью. Но от Титмара мы знаем, что сын князя Владимира Святополк, которого позднее немецкий хронист всё-таки назвал по имени (там же, кн. VIII.32, с. 177), женился на дочери польского Болеслава I. Без согласия Владимира брак был невозможен, а следовательно, великий князь не возражал. Вот только намерения обоих правителей различались диаметрально. Владимиру требовался мир на западной границе, чтобы успешнее обороняться от печенегов. Болеслав стремился внедрить на Руси своих агентов влияния, а в перспективе, когда Святополк станет киевским князем, в чём не было сомнений, использовать его к выгоде для Польши. Пока же он намеревался воздействовать на русского наследника через жену и её духовника. Родную дочь не пожалел ради политических расчетов.
Так с чего Титмар вздумал возмущаться? Ведь он даже не пытался отрицать, что Болеслав и епископ Рейнберн подстрекали Святополка к заговору против отца. Хронист как верный слуга римского престола хвалит их за коварство, потому что с его точки зрения, строить пакости для выгоды католической церкви – богоугодное дело. По законам любого времени Рейнберн – преступник, он приехал в чужую страну, где принялся интриговать и гадить, добиваясь государственного переворота в интересах враждебного государства. И Владимир поступил справедливо, расправившись с зарвавшимся негодяем. Игра в гуманизм к добру не приведёт, почувствовав безнаказанность враги вконец обнаглеют. Нет, с врагом надо поступать именно, как с врагом, и не заморачиваться поповскими бреднями.
Титмар весьма туманно уверял, что Болеслав, узнав о провале заговора, дескать, отомстил “насколько мог”. А насколько Болеслав “мог”? Ни один русский письменный источник не зафиксировал враждебных действий Болеслава до самой смерти Владимира. Просто соотношение сил сложилось так, что Болеславу надлежало затаиться и не сердить русского князя. В качестве доказательства мести Болеслава обычно используют фрагмент из сочинения Титмара Мерзебургского:
“После этого он с нашей помощью напал на Русь. Опустошив большую часть этой страны, он приказал перебить всех печенегов, когда между ними и его людьми случилась размолвка, хоть те и были его союзниками”
(Там же, кн. VI.91.(55.), с. 128)
Фрагмент содержит рассказ о событиях предшествовавших посещению Руси Бруно Бонифацием, то есть, до 1008 года. Уже из этого видно, что к истории со Святополком этот рассказ не имеет никакого отношения. И не на Киевскую Русь нападал тогда Болеслав (что было бы для него самоубийством), а помогал германскому императору (вассалом которого он являлся) в завоевании поморян и пруссов. Большую часть Руси он мог опустошить только в одном случае – если эта Русь была маленькой и доступной для одного похода. Такая Русь, расположенная между Краковом и Пруссией, обозначена в польском документе “Dagome iudex” (“Дагоме юдекс”) // Щавелева Н.И. “Польские латиноязычные средневековые источники”, с. 28, М., 1990). Масштабы события были невелики, потому и хронист упомянул о нём мимоходом. Печенеги на службе у Болеслава не могли составлять целую орду, тогда они опустошили бы всю Польшу, да и перебить их не представлялось возможным. Скорее всего, Болеслав нанял отдельный печенежский отряд, ну а то, как он обошёлся с союзниками, характеризует его с весьма нехорошей стороны.
Польские хронисты считали местью нападение Болеслава на Русь в 1018 году. Причём, местью не за обиженную дочь Болеслава, о которой тот уже успел забыть, а за якобы отвергнутое сватовство, о котором на Руси и не слышали:
“… как славно и великолепно отомстил он за свою обиду русскому королю, который отказался выдать за него свою сестру. Король Болеслав, придя в негодование, храбро вторгся в королевство русских…”
(Галл Аноним “Хроника и деяния князей и правителей польских”, с. 35, М., 1961)
Если отказ породниться поляки считали достаточной причиной для войны, то они показали себя примитивными бандитами с больным самолюбием. Обвинения в адрес Ярослава нелепы ещё и потому, что у него в принципе не было возможности удовлетворить амбиции польского монарха. Обращаться с просьбой о сватовстве следовало к киевскому князю, но Ярослав-то княжил в Новгороде, и сестра оставалась вне его юрисдикции. А потом события завертелись. В 1016 году Ярослав воюет со своим братом Святополком, а Святополк после поражения бежит к Болеславу, и они совместно начинают готовить поход на Киев. Намереваясь вернуть Святополку киевский престол, Болеслав рассчитывал договариваться с ним, а не с младшим братом. Не было никакого сватовства, польские хронисты бессовестно врут. Байку про мифическую обиду поляки позаимствовали из русской былины про сватовство Дуная и использовали для оправдания польского разбоя на Руси. С предложением породниться Болеслав мог обратиться только к Владимиру, когда отправлял к нему посольство (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 64, М., 2000). Но тогда получается, что Болеслав много лет прятал своё “негодование” и лишь после смерти Владимира, когда на Руси началась смута, он вдруг вспомнил про давнее унижение и, пользуясь удобным случаем, “храбро вторгся в королевство русских”. Болеслав предстаёт существом злопамятным, мелко мстительным и трусливым. Что касается Святополка, то смерть Владимира застала его в Киеве и на свободе (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 127, Рязань, 2001). Очевидно, во время следствия ему удалось оправдаться и доказать свою непричастность к интригам Болеслава.
II
Отказ Ярослава платить Киеву дань определялся не его личным желанием, а стремлением новгородской знати ликвидировать опеку центральной власти. Едва ли он посмел бы пойти против отца, но реальная сила была в руках бояр:
“В лЪто 6522 (1014). Ярославу же сущю НовЪгородЪ, и урокомъ дающю Кыеву двЪ тысячЪ гривенъ отъ года до года, а тысячю НовЪгородЪ гридемъ раздаваху; и тако даяху вси посадници Новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимеръ: “требите путь и мостите мостъ”, хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболЪся”
(Там же)
Ярослав причислен к посадникам, то есть, Владимир не раздавал сыновьям княжения, он их ставил там в качестве временных наместников. Неподчинение должно быть строго наказано, Владимир собирается в поход на Новгород и вдруг подозрительно скоропостижно умирает. А ведь он ещё не стар. Подозрительнее всего реакция летописца на смерть киевского князя: “Бог не вдасть дьяволу радости” (там же, с. 127). Летописец откровенно радовался смерти князя Владимира.
Выпад летописца, казалось бы, не имел разумных оснований. Но он, будучи монахом, подчинялся своему церковному начальству. Которому почему-то представлялось выгодным покончить с политическим курсом князя Владимира на создание русской самостоятельной церкви и подчиниться константинопольскому патриарху. Иноземная власть для страны – однозначное зло, но правители никогда не заботятся о стране, они её используют в своих шкурных интересах. Есть такой закон природы: дерьмо всегда всплывает наверх. Чтобы общество не загнивало, требуется время от времени сливать накопившийся мусор. Торговые прибыли заслонили собой национальный суверенитет. Хотя формально считалось, что во главе государства стоит князь, но вся элита – родовая знать, богатейшие купцы, церковные иерархи – не была безучастной массой, потому что в их руках сосредотачивались богатство, влияние, информация, и не считаться с такой силой было невозможно. Борьба правящих группировок подчиняла князей, возвышала угодных, а неугодных свергала. Но ответственность за государственные катаклизмы неизменно возлагалась на князей, истинные же виновники предпочитали не выходить на свет. Очередным козлом отпущения сделан Святополк: “яко изобью всю братью свою, и прииму власть Русьскую единъ” (там же, с. 136). Но как раз Святополку не было резона убивать своих братьев, хотя книжники очень постарались превратить его в исчадие ада:
“Володимиръ имЪяше сыновъ 12 не отъ единоя жены, нъ отъ раснъ матеръ ихъ. Въ нихъ
