Служили на эскадренном миноносце послевоенной постройки командир - капитан 3 ранга и его помощник - старший лейтенант по имени Рома.
Жили они счастливо, пока не встретили друг друга в училище, попав в одну роту и в один взвод. После окончания военной бурсы им бы к чертям собачим разбежаться по флотам, но по закону подлости они попали не только на один флот, но и на один корабль. Для полного «счастья» их семьи впоследствии получили квартиры на одной лестничной площадке.
Звание старшего лейтенанта они получили одновременно, а вот капитан-лейтенанта - командиру дали, а помощника за пьянство Командующий разжаловал до звания «лейтенант» и отправил на снабжение. Очередное звание они получили опять вместе. Командиру присвоили «капитана 3 ранга», помощнику - «старшего лейтенанта».
Со временем характеры друзей портились все больше и больше. Особенно у командира, который уходил от одного триппера к другому, делая перерыв для успешной сдачи кораблем курсовых задач. Триппоносец о болезни сильно не беспокоился, зная, что на флоте от триппера еще никто не умирал.
Однажды в госпитале каптри хотели ампутировать его «хомячка», которого жена называла «хорьком», но хирург сжалился:
- Пусть живет! Если не он будет командовать флотом, то кто?
Рома радовался болезни одноклассника и любил невзначай, но со значением в голосе, промурлокотанить в его присутствии:
- Лучше иметь мягкий характер, чем твердую гонорею!
У помощника по-старинному баталера и подшкипера в одном лице, то есть «заведующего провизией и раздачей водки», было взысканий как у дурака фантиков. Наказания клубились над ним, улетали, возвращались и снова, словно шершни впивались в его зад. После очередной командирской клизмы баталер всегда отвечал:
- Выговор не сифилис, не передается!
Сказать, что Рома пил - это ничего не сказать. Он был катастрофой. Можно было бы написать, что он пил, словно сапожник, но так как история морская, то напишу - пил как рыба. Мужик не раз заколдовывался от пьянства, но друзья как волшебники его расколдовывали. Командиру за помощника доставалось от комбрига, после чего каптри, сея опустошение, начинал орать на подчиненного еще на пирсе. Старлей все придирки командира переносил спокойно, зная флотский постулат - «Начальник наказан и подчиненному хорошо!», но всякому терпению приходит конец.
После очередной вздрючки Роме бы поспать и все забыть, ан-нет, он не выдерживает и в кают-компании, за обедом ковыряясь вилкой в пробегающем по столу таракане, трезвым как никогда голосом мурлокотанит командиру:
- Будешь меня еще доставать - покончу с собой! Назло тебе. Попомнишь тогда меня - почерпаешь тогда дерьмо ложками!
- Вот удивил ежа голой задницей. Иди, удавись - на флоте на одного придурка будет меньше, - ответил командир и, повернувшись лицом к помощнику добавил. - Куда тебе? Ты же кроме своего «келдыша» в руках давно ничего не держал.
«Раз так, я тебя родной проучу! Пристрою к могилке!» - выпустив воздух через глаза, подумал в суицидальной прострации помощник, забыв, что думанье приводит к выговорам, суду чести и увольнению с флота.
Начинается занимательная история из жизни флотских самоубийц. Щурясь от счастья нагадить командиру, Роман с лукавой улыбкой идет как чума на лыжах внутрь корабля в неподвижно сумрачную провизионку, где хранится продовольствие. После корабельного шума и лязга наверху - в каптерке сказочно тихо, холодно и сыро. Тянет прелой ветошью и сыростью. Приторный запах тухлой рыбы здесь не выветривался даже при включенной вентиляции.
Помощник садится на куль с картошкой, чуя ее живую гнилую плоть, чтобы перекурить и обдумать простой вопрос кем стать? «Подснежником» - то есть зимние трупом, найденные после таяния снега или «Арбузом» - раздувшимся трупом? А может «Поплавком» - утопленником или «Аменхотепом» – мумифицированным трупом? Думал, думал и решил стать «Парашютистом», то есть висельником, благо что за плечами уже имел три ознакомительных прыжка на парашюте до училища.
Далее - «Как повеситься и не умереть?» Дососав окурок, решительно встает и из пятилитровой канистры с надписью «Мышьяк» наливает себе для смелости кружку неразбавленного спирта. Стоя, не кряхтя, выпивает залпом. Занюхивает обшлагом замасленной «кольчужки». Хрустит, будто сушеным тараканом, соленым огурцом, выловленным в синюшной бочке. Высморкавшись одной ноздрей в угол, начинает действовать-злодействовать.
Переодевается в хрустящую робу аспидного цвета, чтобы если что, не испачкать дерьмом брюки. Берет бухту каната, отрезает шкерт - флотскую веревку. Изучающе смотрит на подволок-потолок баталерки. Выбирает крепкий бимс - поперечную балку, которая должна выдержать его вес. Перебрасывает через нее веревку и закрепляет морским узлом за неработающий пожарный гидрант в углу провизионки.
Берет пустую цинковую банку из-под макарон, переворачивает вверх дном и ставит под болтающейся веревкой. Примеряясь, встает на самодельный эшафот - вес держит. «Это хорошо!» - радостно думает чудак. Не спеша, будто всю жизнь это делал, сноровисто вяжет пеньковую петлю на веревке, смазывая ее мылом. Как бы профессионально проверяет на растяг. Над офицером появляется сияние как над придурком. Рома с удовлетворением опять присаживается на мешок и закуривает как бы «последнюю» сигарету для рокового прощания.
Доцедив окурок, встает и к петле присобачивает страховку - вторую веревку, которую пропускает сзади под робой и крепко привязывает ее к ремню брюк. Конец петли привязывает прямо к бимсу. Встает на плаху эшафота, подтягивает «страховку» к пупку и сует в петлю голову. Напоследок озирается вокруг, помня флотский постулат - «Оглянись вокруг себя, не «имеет» ли кто тебя!»
Сворачивает на плечо бестолковку с красной рожей, похожей на одинокий пионерский галстук и решительно выбивает подставку из-под ног. Душа Ромы квакает, смиренно повисает портянкой на второй веревке и окаменевает укором всему живому. Тишина замолкает. «Жмурик», прикрывшись самим собой, начинает в одиночестве покачиваться на страховке. Мудрые люди меня поправят: Одиночество - это не когда ты один, а когда тебя некому забрать из морга.
Помощник ждет друга-командира. Висит не портянкой на заборе, а как настоящий покойник. Служебные заботы постепенно выходят из него. Чтобы скоротать время для достоверности ситуации живой «жмурик» тренируется заострить лицо и примеряет новое положение рук. В полумраке голова на обессиленной шее валится набок как у настоящего повешенного. Жуть. Вместо того чтобы задуматься о том, как бросить пить и начать служить, Романа начинают тараканить риторические вопросы: «А если бы я вправду умер, что делали бы мои обормоты? Как бы организовали похороны? Не зажали ли бы их? «Смертного» узелка, как у нормальных людей, с нижним и верхним бельем, полотенец, на коих гроб должны будут понести, у меня тоже нет. Кто, что говорил бы и как себя вел? Скорбели бы мои архаровцы, убиваясь о безмерной потере?»
Поправив веревку под затекшей шеей, Рома, прикрыв глаза черным юмором, пытается заглянуть в бездну. Хочет представить, как поедет на кладбище, и как его там будут хоронить.
«В старорежимные времена все было бы просто. Плотно обернули парусиной, еще не разложившийся труп, зашили, привязали колосники к ногам, рассеянного корабельного попа с молитвой в изголовье. Пару слов и бульк, скажет морская вода своеобразному морскому гробу за бортом, - мужик переводит дыхание. - Сейчас посложнее, но хоронить, наверное, будут, так как служим - весело, с матом и флотскими закидонами. После первого нерва тело быстро-быстро завернут мешком в простыни. На труповозке законопатят в морг госпиталя, если там будет место, для встречи с патологоанатомом».
«Жмурик» вздрагивает. С потолка-подволока на висок падает одинокий таракан и, заглянув в ошалелые глаза «покойнику» со страха пропадает в штанах мужика. Роман вспоминает случай на соседнем корабле. Там старшего артиллериста, неожиданно скончавшегося на боевом посту от инфаркта, завернули в ковер, взятый из кают-компании. Положили на багажник на крышу стареньких «Жигулей» секретчика и повезли в морг. По дороге от переживаний сопровождающие завернули в забегаловку с горя остограмиться. Поставили машину под окнами. Выходят, а ковра на багажнике… нет. Веревки срезаны. Три дня весь гарнизон искал труп. Когда нашли ковер, то воров не посадили. Они были седые.
«Командир, в сердцах выругавшись, «умер, гад, чтобы не служить», начнет думать, кого пристегнуть к этому тусклому делу. Все станут ждать, когда придет за телом жена. Старпом озадачится мыслью - где взять гроб?» - Рома думает правильно. Не зря же Александр Сергеевич Пушкин в свое время говорил: «Живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет!» В военно-морской базе конторы по ритуальным услугам не было, поэтому на флоте жизнь и смерть обеспечивают твои товарищи.
«Далее выпишут в тылу два пустых ящика из-под порохов и боцман на свой рост, не снимая мерки, соорудит гробовину. Обобьют сверху кумачом, взятым у боцмана и черным крепом, роль которого будет играть подкладка тужурки. Внутри постелют простынь, под голову положат старую свернутую шинель, на дно сушеных водорослей, чтоб было помягче. Чем не классическое последнее пристанище для настоящего моряка? Это лучше, чем в футляре от контрабаса, как это было однажды в Доме офицеров, когда скончался дирижер базового оркестра. - Рома, продолжает похоронить. - Интересно, во что меня оденут и положат в гроб? - вслух спрашивает «живой труп». - Костюма у меня то нет. Парадная лейтенантская тужурка давно «переведена» в повседневную и лоснится как шпроты в банке.
Ну ладно, бог простит! Зато белая тужурка новая, - продолжает вслух рассуждать Рома. - Орлы могут ее на меня напялить для разнообразия. Дешево, празднично и весело. Главное, чтобы трико не одели, а то все подумают, что на футбол собрался, - Рома печально усмехается. - Обувь должна быть правильной - черные полуботинки, а то могут с дуру натянуть по горло белые тапочки, что бы палуба не скрипела. Вот незадача, черные брюки с «парадки» тоже засалены. Ничего - в гробу жопу не видно, хотя, конечно, лучше бы похоронили бы в недавно купленном югославском плаще, в пику жене, а то достанется ее новому мужу, - так проходит час, никто на корабле «жмурика» не ищет. - Что потом? Если приедут мать с отцом, тогда придется «ехать» на родину «грузом 200», а если нет - зароют, засранцы, в скалах на мысе Могильный. Правда, там места мало, но ничего, притулюсь как-нибудь с краюшку.
Цинковый ящик кто будет паять? Боцман? Или на плавказарме? - опять помощник задает себе вслух риторические вопросы и сам же на них отвечает. - Лучше бы наш Петрович, он добросовестный, не то, что эти лодыри в мастерских. Будут ли крест и венки? Напомнить, чтобы не забыли иконку в руки вложить! Кого пошлют в морг? Дружка Валерку на старенькой полуторке или чумного Саню-минера на мотоцикле с коляской? Правда, они понимают в ритуальных делах как фазаны в библии, но другие знают и того меньше.
