VI
– Все веселее и веселее у тебя семейка с каждым рассказом, – покачал головой Володя. – Как вы все раньше в дурку не угодили?
– Вот как-то не сподобился.
– Веселое у тебя детство было, – сказал Андрей Иванович.
– И не говорите, – криво усмехнулся Виталий, – у меня с самого детства жизнь была веселой. Еще помню, в Покровке случай был. Там отец был помощником колхозного агронома, а мать в декрете. Она заболела сильно: воспалился безымянный палец на левой руке, поврежденный рыбьей костью. Заражение дошло до того, что начала гнить косточка грудью. Кормила меня бабушка Дуня, мать отца. Она делала из коровьего молока и разной ерунды заменитель материнского молока. Видать не зря есть такая поговорка: «Любите внуков! Они отомстят за вас вашим детям!»
Через месяц косточка прорвала кожу на пальце матери и та, наконец, попала в больницу. Торчащий вбок конец злосчастной косточки так и остался у нее, думаю, видели. Бабушка Дуня уехала в свою деревню, поэтому я остался на полном попечении отца. Папенька, как вы знаете, ленив как мерин, а так как тогда активно увлекся чесночными клизмами, то ему некогда было даже переодевать на мне испачканные колготки. К клизмам он перешел после безуспешных попыток уничтожить потенциально угрожающих ему глистов с помощью молока и селедки. Глистов он стал травить после того, как кто-то из родственников рассказал о нашей двоюродной или троюродной тете, уже не помню, погибшей из-за них. История там крайне странная произошла. Она никогда ничем не болела, но вдруг на шестидесятом году жизни решила провести профилактику от глистов методом селедки с молоком. Открывала плотно закрытую банку молока и умудрилась как-то ее раздавить и порезать себе сонную артерию осколком. Так и погибла, залитая алой артериальной кровью. А папа мой, будучи здоровым как сорок тысяч баранов, весьма и весьма мнителен во всем, что касается его драгоценнейшего здоровья.
Когда мать, помахивая облезшим пальцем и спертым у соседки по палате томиком Ги де Мопассана, вернулась из больницы, то обнаружила провонявшую чесноком квартиру, мирно спящего со спринцовкой в заднице и горчичниками на спине папашу и меня, молча бродящего по сырой осенней улице в загаженных колготках. Молчаливым я был потому, что лет до пяти вообще молчал. То ли разговаривать мне с ними было не о чем, то ли еще какая-то веская причина на то была. Говорить начал только после рождения Коли.
Так что тому, что я молчал, мать не удивилась совершенно, а вот обосранными колготками, была неприятно поражена.
– Вить, почему ребенок шляется по улице в обосранных колготках?
– Я откуда знаю? Наверно, моцион совершает перед едой. Кто их, детей, поймет? Как говорится, акселераты.
– Вить, до чего же ты бесчувственный! А вдруг бы с ним что-нибудь случилось на улице?
– Да что с ним может случиться то? И вообще, я на работе устаю, мне не до него. Тут еще глисты эти…
– Какие глисты??? У тебя ребенок сам на глиста заморенного похож и тебе нет дела до этого!
– Отстань!
– Вить, какой же ты пень бесчувственный! Вот Леник – дядька, а и то, когда менял колготки, то на газетку Виталика клал. А ты же батя!
– Вот и пускай себе его забирает!
– Да как ты можешь? Это же твой сын!
– Кать, отстань. Я отдыхаю! Хватит уже с меня твоих нотаций.
В придачу к заработанному за это время раздражению кожи, плавно перетекшему в дерматит, оказалось, что у меня двухстороннее воспаление легких, и я близок к тому, чтобы покинуть негостеприимный мир. Меня экстренно госпитализировали в райцентр, где разрешили матери лежать со мной в палате.
После выздоровления мы с матерью вернулись домой. Будучи натурой утонченной и по-змеиному мстительной она решила отомстить бесчувственному супругу, едва не обрекшему её на участь безответственной матери, потерявшей первенца. Упрекать толстокожего ирода было бесполезно, в чем она в ходе двухдневного скандала убедилась. Одобренный ЗАГСом подлец просто послал её на тот символ, с помощью и посредством которого появляются дети и, фальшиво насвистывая модный мотив из ритмов зарубежной эстрады, удалился в спальню, помахивая неразлучной спринцовкой. Хотел нанести очередной удар по гипотетическим глистам.
Маменька, хотя и набита под завязку предрассудками и суевериями, как бочка солеными огурцами, будучи с рождения хитрой как лисица, решение нашла оригинальное, но верное. Она приготовила на ужин пельмени на курином бульоне.
– Вить, я пельмени приготовила. Есть будешь? – позвала из кухни.
– Конечно, буду! Грузи в миску! Да побольше мне, побольше! И сметану ставь на стол! – ради пельменей даже такой комлевой лежень не считал зазорным слезть с кровати и, как умывающуюся муха радостно потирая руки, грузно прошлепать босыми ногами на кухню, переваливаясь при ходьбе как антарктический пингвин.
Пока он, исподлобья глядя на меня, хлебал большой деревянной ложкой, которой время от времени в воспитательных целях любил бить меня по лбу, наваристое жорево и сиплым басом рассуждал о внешней политике СССР, начиная со времен «нашего ответа Чемберлену», мать умудрилась завладеть его резиновой забавой и щедро добавила в клизму толченого красного и черного перца. Того самого, натыренного отцом из столовой.
– Спасибо, вкусные пельмени были! Но мало! Умеешь же, когда захочешь!
Когда уничтоживший полную кастрюлю пельменей отец развалился на кровати и прочно утвердил в задранной к потолку заднице клизму, справедливость восторжествовала. Будучи человеком воспитанным не берусь приводить все те слова, которые он выкрикнул.
Не знаю, какие изменения произошли в мозгу папаши, но клизмами он после этого больше не баловался. Где-то с неделю после этого укола судьбы он ходил, сильно нахохлившись с топорщившимися волосами и нелепо переваливаясь при ходьбе как обманутый селезень-переросток.
Не прошло и недели после, как я сам умудрился приобрести похожий опыт: я вопреки категорическому запрету матери выскользнул на балкон. И там умудрился влететь в большую кастрюлю с горячей водой. Обварился очень сильно. И мало того что обварился, но убегая от боли, умудрился упасть в кучу стекловаты, откуда-то натащенную отцом.
– Внушает, – кивнул Володя.
Березово-осиновые перелески сменялись заросшими васильком полями с торчащими кое-где, словно вехи, останками сельхозтехники: торчал то ржавый комбайн «Нива», то мамонтом выглядывал трактор ДТ-75, то похожий на отощавшего бегемота «Беларусь». Поля сменились светлым сосняком, а потом черная лента асфальта нырнула в поле.
– Притормози, отлить схожу, – попросил Виталий.
Игорь обернулся к Андрею Ивановичу и, получив утвердительный кивок, съехал на обочину.
– Я быстро, – Виталий вышел из машины и, спустившись с дороги, пошел к тонкой линии защитной лесопосадки.
– А если он псих? – Володя озвучил давно мучивший его вопрос.
– Да, – кивнул Игорь, – если он на всю голову больной?
– Я не психиатр, – терпеливо сказал Андрей Иванович, – диагноз ставить не умею и не могу…
– А если он нас всех ночью зарежет? – спросил Игорь.
– Вот именно, – поддакнул Володя, – если?..
– Хочу вам напомнить, братья-кролики, что вытащить Виталия из больницы было вашей идеей.
– Идея наша, – промямлил Игорь, – но кто знал, что он того? Думали, что просто шифруется, чтобы на зону не угодить.
– В любом случае, назад мы его не повезем. Просто присматривайте ненавязчиво и все.
***
Виталий, помочившись, задумчиво смотрел на ствол елки. Кора и сучки до боли напоминали человеческое лицо. Казалось, что в стволе застрял смутно знакомый человек и силится выбраться наружу. Выбраться, что бы…
– Предостреччччч, – словно прошептал ветер, запутавшийся в темно-зеленых колючих лапах.
Виталий задрал голову. Вверху было тихо – никакого ветра, вершины елок застыли в неподвижности. Взгляд снова опустился на «лицо».
– Берегисссссь, – шептала елка.
– Чего беречься?
– Харчччччччевня.
– Какая харчевня?
– Вперррреди…
– Беречься харчевни, которая впереди? – уточнил на всякий случай. А почему нет? Ежели дерево что-то подсказывает, то грех не прислушаться. Иной человек дуб дубом, а корчит из себя мудреца и даже берется руководить. А тут простая елка.
– Даааааааа.
– Заметано. Спасибо за информацию, – пожал ближайшую ветку. Подумал и достал из кармана носовой платок. Оторвал полоску, привязал на сучок. – Спасибо, – и не спеша пошел к машине.
– Долго ты, – недовольно проворчал Игорь.
– В следующий раз пойдешь со мной.
– Зачем?
– Подержишь, а то я после больницы. Сам понимаешь, тяжести нельзя поднимать.
– Да ну тебя! – раздосадованный Игорь завел двигатель.
«Девятка» устремилась вперед.
– Там харчевня впереди будет, – небрежно сказал Виталий.
– Ты откуда знаешь? – удивился Володя.
– Так тут уже наша считай территория, – спокойно объяснил Виталий. – Подзабыл ты, дядя Степа, пока в Германиях был.
– Это да, территория наша, только пару лет назад тут никакой харчевни не было. да, Игорь?
– Я не помню, – виновато признался Игорь.
– Не важно, – оборвал Виталий. – Короче, можно там перекусить. Вы как?
– Что скажете, Андрей Иванович? – спросил Володя.
– Почему бы и не перекусить горяченького. Деньги у нас есть, вполне можем себе позволить поужинать. Тем более, неизвестно, когда случится поесть в следующий раз.
– И даже выпить, – сказал Виталий, – я водку из квартиры прихватил. В сумке бутылка лежит.
– И даже немного выпить, – кивнул Андрей Иванович, – сугубо для снятия стресса, грамм по пятьдесят.
– Такой стресс пятьдесят грамм не снимут, – хмыкнул Володя.
– Хорошо, сто пятьдесят, – согласился Андрей Иванович. – Но только тем, кто не за рулем.
Кафе под вывеской «Харчевня» возвышалось над дорогой на небольшом холме. Рядом неуместно торчала стальная рама для осмотра машин снизу.
– Они что, и тачки тут ремонтируют? – удивился Игорь, выруливая на небольшую заасфальтированную площадку перед кафе, на которой уже приткнулся подержанный жигуль-шестерка.
– Может мастерская тут была? – предположил Володя и, выйдя из машины, с наслаждением потянулся. – Сейчас шашлыка возьмем и супа-харчо, – потер руки, – да под водочку.
– Не спеши, – тихо сказал вылезший Виталий, – что-то тут не так…
– Что не так? – насторожился Андрей Иванович.
– Пока не знаю…
– Игорь, ждешь в машине, – велел следователь. – Виталий, ты вперед.
Виталий подошел к двери, подергал ручку:
– Закрыто, – постучал.
– Что надо? – дверь приоткрылась, явив всклокоченного небритого кавказца в испачканном кровью переднике.
– Поужинать хотели, земеля.
– Сколько вас?
– Четверо, а что? – ответил подошедший Андрей Иванович.
– Закрыто у нас, не обслуживаем.
– А машина чья?
Пока работник общепита растерянно молчал, Виталий рванул дверь на себя.
– Ты чего? – возмутился кавказец, но Виталий, не обращая на него внимания, шагнул мимо.
– Ты чего, брат? – крикнул ему в спину кавказец.
– Не брат он тебе, – Володя протиснулся в кафе. – И вообще, лучше его братом не быть, поверь.
Андрей Иванович зашел за товарищами. За столиком у окна сидела молодая женщина. Столик был накрыт на две персоны. Следователь повернулся к кавказцу:
– Их, значит, обслуживаете?
– Э… они… э…
– Нас тоже накормите, – жестко отрезал следователь и пошел к столику, облюбованному
