А пытка стихами продолжалась. В них – в стихах – было все: неожиданные метафоры, искрометные эпитеты, сложная завораживающая звукопись. И читала поэтесса совсем не так, как обычно читают авторы свои тексты – то завывая, то бубня себе под нос, периодически омерзительно взвизгивая в самых неподходящих для этого местах. Низкий грудной голос поражал богатством тонов и обертонов. Он то возвышался почти до благородного крика, то становился подобием журчащего подземного источника, то напоминал далекий гул грозы в горах. Абсолютно не ощущалось диссонанса между смыслом, музыкой стиха и его исполнением. Она действительно ИСПОЛНЯЛА свои стихи. Исполняла виртуозно. И, тем не менее, в голову настойчиво стучалась мысль: а пытка стихами продолжалась…
Её аудиторию составляло около десятка молодых, известных только или почти только друг другу поэтов. Совсем еще мальчики и девочки с чистыми открытыми лицами. Перед каждым лежала либо аккуратненькая тетрадочка, либо стопка листочков с написанными или напечатанными текстами. Посреди большого прямоугольного стола, по периметру которого поэты размещались, гордо покоился не очень пухлый, зато проклеенный и официально зарегистрированный в издательстве второй альманах их стихов, прозы, переводов и критических статей. Альманах приятно грел душу: у кого-то это была первая публикация, у кого-то – вторая, у некоторых – третья! Бесспорное доказательство в количестве ста экземпляров их состоятельности, а, возможно, даже и чьей-то гениальности.
Первые минут пять её слушали внимательно, втягивая жадным слухом каждое слово, каждый звук, каждую метафору. Кроме того, внешность поэтессы была настолько поэтическая, что дух захватывало. Сказывалось к тому же естественное человеческое любопытство к новому человеку.
Но через десять минут сознание начало периодически отключаться. В голову неожиданно приходили странные мысли, совершенно не относящиеся к предмету. Например: «Ой, неужели я забыла на столе в аудитории книжку!»; «Завтра суббота. Как здорово! Высплюсь. А потом можно весь день дурака валять!»; «Надо бы по дороге домой бутылочку пивка купить…». Первыми не выдержали самые юные. Одна девочка написала другой записку. Вторая прочитала, тихонько захихиала. Обе настороженно оглянулись, сделали ужасно серьезные лица. Но через несколько секунд упрямая рука второй девочки снова потянулась к карандашику, что-то чиркнула на листике и протянула подружке. Подружка засмеялась уже совсем неприлично, резко покраснела, воровски исподлобья метнула испуганный взгляд на поэтессу. Облегченно вздохнула: кажется, никто абсолютно ничего не заметил. Быстро написала ответ.
Ещё через десять минут комната напоминала душную аудиторию, набитую слушающими (точнее, старающимися из всех сил слушать) скучную лекцию первокурсниками. Привычки выбирать необходимое и не очень пока нет, но поскольку никто не делает замечаний и не ставит «двоек», все понемногу начинают гудеть и заниматься своими делами. Одни перебрасываются записочками. Другие просто перешептываются – сначала почти неосязаемо, но постепенно шепот переходит в голос. Кто-нибудь обязательно вытаскивает кроссворд и, тщательно шурша им, разгадывает. Непременно находится кто-то, кто начинает цинично издеваться над преподавателем, богатейшей мимикой отзываясь на каждую озвученную мысль. Правда, есть и такие, которые, в силу ничем не пробиваемого хорошего воспитания, старательно внимают (или делают вид, что внимают). Экзамен все же сдавать. А там, того гляди, и мелькнет в сознании преподавателя светящееся безграничным интересом к лекции лицо. Изредка не грех и головой страстно покивать.
Итак, комната напоминала душную аудиторию, до отказа набитую изнывающими первокурсниками, через каждые две минуты судорожно посматривающими на часы – словно если смотреть на них, время потечет быстрее и раньше раздастся вожделенное: «Но об этом мы поговорим в следующий раз. Есть вопросы? Ну, если вопросов нет, то разрешите с вами попрощаться».
Поэтесса же напоминала разгоряченного лектора, дорвавшегося наконец до прочтения лекции по только что защищенной диссертации. Она словно… Да нет, она действительно ничего не замечала. Ни все более угрожающе громкого шуршания бумажек, не усиливающегося гула уже не шепота, но голосов, ни красноречивейших взглядов, все чаще и чаще швыряемых в её сторону.
Она не заметила и того, как белокурый молодой человек спросил у рядом сидящих девчонок, как называется состояние, в котором поэты пишут стихи… из одиннадцати букв.
Она не замечала ничего. Потому что она исполняла свои стихи. Потому что стихи были написаны в русле так удачно сформулированной и обоснованной в предисловии к очередному сборнику стихотворений концепции. Потому что она была автором нескольких поэтических книг, которые были по достоинству оценены писательской элитой. Потому что она уже несколько лет являлась членом Большого Союза писателей. Потому что… потому что ОНИ НЕ МОГЛИ ЕЕ НЕ СЛУШАТЬ И НЕ ВОСХИЩАТЬСЯ ТЕМ, К ЧЕМУ ОНА ТАК ДОЛГО, ТАК МУЧИТЕЛЬНО ШЛА и что наконец-то выстроилось в необычайно стройную непротиворечивую схему, аналогичной которой, кажется, не существовало в истории мировой литературы. Они не могли, не имели права ее не слушать. Она это знала. Она была уверена… она…
И пытка поэзией продолжалась.
