А нам в лицо летят века... Памяти Софии Юзефпольской-Цилосани.

Удивительная книга... 

"Паша!!! Спасибо тебе огромное! Ты когда-то один из первых окрестил меня на выход в свет!!! Софи..."

Нельзя сказать коротко о творчестве Софии Юзефпольской-Цилосани… Если в вашей жизни не было расставаний или вы привыкли к пустым фантикам многих современных авторов, отложите эту книгу — она не для вас. Эта книга — для думающего читателя, не разучившегося мечтать, гордящегося самостоятельностью своего существования в этом мире. София позволяет читателю быть рядом, показывает ему происходящее и в то же время разрешает каждому видеть и оценивать его по-своему, это дорогого стоит… 

«…Гербарий засушить, разгладить утюгом, живя в календаре осеннего распада…»

Часто взгляд замирает на её строках, мысль рисует образы пережитого тобой, и ты понимаешь, что тебе дана возможность вернуться на миг в Юность. Вспомнить, что твои детские мечты исполнились, а ты вырос и принял их как должное.

Мне все мечталось: утонуть, забыться, сгинуть,
напрасно: мы собой меняем берега.
Как календарную страницу перекинуть,
так просто время распахнуть, струясь через века...

Taк переверните эту страницу и наслаждайтесь образами. И не скрывайте слёзы, не стесняйтесь их…

Софи умерла 22 ноября 2017 года в Нью-Йорке...


Рождественское

Рахманинов снега поднимет - на распах
иx выпустит из-под полы буранной
над крышами, взметнет - и станет странно,
что ноты можно пролистать, как шаг -
Раскольникова с топором в руках.
Рахманинов хранит в себе размах
классических, у камелька, романов,
в сугробах - Гофмана огни,
как в толстом томе Манна,
пробьет безумью честь в «Колоколах».

Но музыка, ах, музыка - одна,
как из подполья, боса, не одета,
по пласту снежному, как девочка, до света...
Рахманинов за ней шаг в шаг идет.
Идет, как франт, как кот,
не уступая.
Как тайный код,
он тростью тень взвинтил
в крыле сугроба - ласточкиной стаей
все то, что снег намел на левый бок,
летит, вздымается, волнуется - кричит.

...Но тень мелькнет -
тиха, как сна глоток.
Как лишний гость...
Как тень, в снегах размыта!
Кто тенью спрятался в запястьях дивных рук?
Нет - никого. Рахманинова свита
лишь золотая трость,
как лебедят - софитом,
ему нас не разбить - не сцена, снег - не пух.

Да, снег - не пух, он строг,
да, снег его, как гвоздь.
Но лиха крестного не хочется и страшно.
Быстрей, быстрей листают судьбы вслух!
И пианисту не хватает рук;
руно - в слезах,
звезда над ликом,
дважды
пути окольного
здесь не найдешь.
Лишь - Дух.
Сюжета нет.
Как на снегу - отважно!


Рождество



1. Предрождественское

Свет сузился, ночь объемлет,
как бархатом, томной тьмой
метельный фонарный лепет,
но мы - неподвижны. Стой,
прохожий, спешащий на праздник
еловой густой волны!
Здесь все светофоры маски
наденут, а улицы - рвы;
в сто унций неона свечи
зажгут - театральный бред.
И не разберешь, кто далече,
а кто у сердца, и нет
факира на этой сцене,
коробка его пуста,
и кто возвратит нам Время
сквозь бархатный ящик - в темя
города? Ты ль - звезда?



2. Звездочка

Спит метель. В утробе - снега блики,
в холоде личинки - звезд без меры...
Лишь один звоночек - слышишь? - тихо
за шнурок раскачивает небо.

- Звездочка моя, здесь так промозгло,
мне никак в утробе ночи не проснуться.
Не открыть дверей, - колечко воска
мнут и мнут светящиеся руки.
Дверь взломали? С Рождеством тебя, наследник!
С хлебным, хлевным, кровным нашим адом!
Посмотри: направо день и сласть от лести.
А налево - ночи вор с крылом распятым.
Ну а сверху, сверху - сонмы, сонмы
ораторий и кантат под управленьем
звездного звоночка, штурмы, штормы,
небо сорвано с петель, растерзанные кроны
храмов и осин (цена прозренья)...



3. Стрелочник

Тулупчик, телогреечка - животное тепло,
овчинка, чайник с печечки - я в желтое окно
пустоты мира вижу, цистерны снега, пар,
наш человечий домик из снежных ширм и рам
и рельсы в разны стороны, которые куда -
неведомо. Но ходит там, как стрелочник, звезда.
Сияют ее часики, отбрасывают тень;
метельные компостеры билетиков синей.
И там же на скамеечке, на самой откидной,
семья из трех пристроилась, и с кружкой волхв седой
бредет в своем тулупчике - и хрупко так тепло,
и щелкает, и щелкает названьями табло.



4. Нью-Йорк

Отзвенела, оттренькала звездочка - с этого звука
прибывать начинает по капельке солнечный свет;
нам уже не придется встречать в темноте окончательной,
в полной разрухе
Новый год, мы, возможно, успеем на праздник
и купим с тобою билет
на «Щелкунчика»,
будем глядеть, как Король там Мышиный
побежден был,
как девочка Маша добра и храбра,
как уродец стал принцем, как пачку снежинки одела не фея -
залетная муха.
Снег в Нью-Йорке не выпал, и в шортах валит детвора
разновозрастной пестрой толпой по Бродвею,
и визгом щенячьим
заливается Christmas, все Merry гуляют, не помня уже,
церемонных объятий, и меряют новые платья:
каждый - сам - руки в брюки, для каждой - сама по себе.
Знаешь, лучше я тут постою - что поделать с одышкой? -
заглядевшись на трех толстяков в ресторанной рекламной
бурде,
под гирляндой шаров. Бедолага Суок из неоновой вспышки -
вдруг возникнет? - танцует, танцует, над площадью Времени;
тише!
Тише, тише - тогда и она не растает в идущей на убыль звезде.



5. Поэзия

В стекляшках праздничных - и треск, и взлом стекла.
И морщит лобик свет тысячелетий.
Пеленок ворох, как забытая листва,
и пуповина мира бьется в сети
снежинок. Но услышь: ребяческий восторг
первичен перед снежною пустыней!
Так нас поэзия родит: в сырой овчине
для тех восторгов, что из холода сошьёт.



Поздравление ангелу


Знаете, он ко мне в этом году так и не добрался, мой ангел... 
А ведь как старался, как спешил:
и башмачки натирал искрящимися кубиками снега,
и крылышко заштопал, одолжив нитку с иголкой с соседней
звезды,
и уши примерял то зайца, то лисички и никак не мог на слух
подобрать... у него ведь, как у меня, со слухом-то - не очень...
Хуже всего, конечно, дело обстояло с бархатной накидкой
и запонками:
те хоть и сияли, но больше напоминали позолоченные
кнопки для развешивания дешевых иллюстраций с претензи-
ей, а сама накидка от старости ворсилась до этих самых - чер-
ных и страшных космических дыр, и лоск материи получался
какой-то до неприличия поношенный, как из соседней комис-
сионки «Доброй воли», и ни запонки, ни накидка под ретро
звездного неба уже никак не канали.
«Ох эта творческая самодельность», - вздыхал ангел,
вспоминая гораздо более смекалистую в этом деле Поппинс и
задумчиво скусывая с указательного пальца заусенцы, из кото-
рых уже никогда не получатся бабочки моих стихов.
А телефон все звонил и звонил, и какая-то дамочка визгли-
во кричала:
- Это редакция? Редакция? Рукопись уже готова к само-
сожжению.
- Это не к нам, мы лампочки продаем, - тихо пугался мой
ангел, хотя жил он совершенно один на той улице Нью-Йорка,
[i]где вместо неба над головой ходит поезд и где,