Елена Ширман (1908-1942)
Елена Михайловна Ширман родилась 3 февраля 1908 года в Ростове-на-Дону в русско-еврейской семье. Её отец был штурманом, впоследствии стал служащим, мама учительницей, затем музейным работником.
Елена с детства страстно любила литературу, сочиняла стихи, неплохо рисовала. Поступив в библиотечный техникум, Елена с шестнадцати лет публикуется в ростовских, а потом и в московских изданиях («Октябрь», «Смена» и др.) В 1933 году поступив в Ростовский пединститут,начала работать в библиотеке. И всё время писала стихи — о родине, о поэзии, о любви.
В 1937 году Елена Ширман поступила в Литературный институт им. Горького и посещала творческий семинар И. Сельвинского.
С начала Великой Отечественной войны Елена Ширман — редактор выходившей в Ростове агитгазеты «Прямой наводкой». Она писала агитационные листовки и открытки. В 1942 году был издан стихотворный сборник Елены Ширман «Бойцу Н-ской части».
Подробности ее гибели более двадцати лет были неизвестны. В июле 1942 года в составе выездной редакции ростовской газеты «Молот» Елена Ширман выехала в один из районов области. В станице Ремонтной она была схвачена гитлеровцами со всеми материалами редакции. Фашисты ненавидели ее за сатирические стихотворения и карикатуры. На глазах Елены расстреляли отца и мать, приказали ей самой вырыть им могилу. На следующий день казнили уже саму поэтессу, заставив перед этим вырыть самой себе могилу.
О жизни и гибели Елены Ширман рассказано в повести Татьяны Комаровой «Старости у меня не будет…», выпущенной в 1967 году Ростовским книжным издательством.
Там же напечатано и послесловие Ильи Львовича Сельвинского, где он написал о Лене: «Елена Ширман делала большое боевое дело. Я преклоняюсь перед героизмом Елены, она погибла, не унизив страхом ни себя, ни Родины…».
И о её поэзии он написал: «… Она широка и отважна… Перед нами замечательный поэт, сочетающий в себе философский ум с огромным темпераментом и обладающий при этом почерком, имя которого — эпоха».
Елена Ширман переписывалась с начинающими авторами. Стихи одного из них произвели на неё сильное впечатление. Юношу звали Валерий Марчихин и между 15-летним поэтом и 29-летней журналисткой завязалась переписка. Были даже две встречи в 1939 году - в станице Лабинской и в Полтаве, где Валерий служил в армии, а всё остальное - письма и стихи Елены об этой любви.
Их переписка продолжалась шесть лет. Валерий погиб в самом начале войны, летом 1941 года, но Елена о его смерти так и не узнала. Ему же она посвятила самое известное свое стихотворение. Этот верлибр считается одним из самых пронзительных в русской любовной поэзии ХХ века.
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждый днём удаётся всё хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастные скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
Ты это понял прочнее и раньше, чем я.
Потому твои письма, после полтавской встречи,
Стали конкретными и объективными,
как речь докладчика,
Любознательными, как викторина,
Равнодушными, как трамвайная вежливость.
Это совсем не твои письма. Ты их пишешь, себя насилуя,
Потому они меня больше не радуют,
Они сплющивают меня, как молоток шляпу гвоздя.
И бессонница оглушает меня, как землетрясение.
… Ты требуешь от меня благоразумия,
Социально значимых стихов и весёлых писем,
Но я не умею, не получается…
(Вот пишу эти строки и вижу,
Как твои добрые губы искажает
недобрая «антиулыбка»,
И сердце моё останавливается заранее.)
Но я только то, что я есть, — не больше, не меньше:
Одинокая, усталая женщина тридцати лет,
С косматыми волосами, тронутыми сединой,
С тяжёлым взглядом и тяжёлой походкой,
С широкими скулами, обветренной кожей,
С резким голосом и неловкими манерами,
Одетая в жёсткое коричневое платье,
Не умеющая гримироваться и нравиться.
И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,
Бездарны, как моя жизнь, как всё
чересчур прямое и честное,
Но я то, что я есть. И я говорю, что думаю:
Человек не может жить, не имея завтрашней радости,
Человек не может жить, перестав надеяться,
Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.
Поэтому я нарушаю все запрещения
И говорю то, что мне хочется,
Что меня наполняет болью и радостью,
Что мне мешает спать и умереть.
… Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Всё красивое на земле мне хочется называть
твоим именем:
Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака с розовато-желтой каймою —
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои — конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории,
Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,
Нормированные и обезжиренные, как консервы,
Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.
(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)
… Как в объёмном кино, ты сходишь ко мне
с экрана,
Ты идёшь по залу, живой и светящийся,
Ты проходишь сквозь меня как сновидение,
И я не слышу твоего дыхания.
… Твоё тело должно быть подобно музыке,
Которую не успел написать Бетховен,
Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,
Захлебнуться ею, как морским прибоем.
(Эти стихи последние и мне ничего больше
не совестно.)
Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы её будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)
… Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твоё сердце,
Как твоя шинель, застёгнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.
1941
Алексей Тимофеевич Прасолов (1930—1972) — русский советский поэт, журналист.
Родился 13 октября 1930 года в Воронежской области.
В семнадцать лет поступил учиться в педагогическое училище После окончания полтора года учительствовал в сельских школах. Работал корректором в воронежской газете «Молодой коммунар».
Писать стихи Алексей Прасолов начал рано. Первым оценил его поэтическую одаренность редактор газеты «Заря коммунизма» Б.И.Стукалин. По его инициативе юношеские стихи Прасолова публиковались сначала в россошанской, а затем в воронежской газете «Молодой коммунар».
«Профессиональным» писателем Алексей Прасолов смог сделаться лишь в последние годы жизни. Он занимал разные должности (начиная с корректора), а также печатал очерки, рассказы, фельетоны во многих городских и сельских газетах Воронежской области.
В 1964 году стихи поэта были опубликованы в «Новом мире».
Через два года в Воронеже выходит его книга «День и ночь», а в Москве, в «Молодой гвардии», — небольшой сборник «Лирика». Затем в Воронеже были изданы еще две книги
12 февраля 1972 года Алексей Прасолов добровольно ушел из жизни.
Мать наклонилась, но век не коснулась,
Этому, видно, ещё не пора.
Сердце, ты в час мой воскресный проснулось –
Нет нам сегодня, нет нам вчера.
Есть только свет – упоительно-щедрый,
Есть глубиной источаемый свет,
Незащищено колеблясь без ветра,
Он говорит нам: безветрия нет.
Мать, это сходятся в сердце и в доме
Неразделимые прежде и вновь,
Видишь на свет – в темножилой ладони
Чутко и розово движется кровь.
Видишь ли даль, где играют, стремятся,
Бьются о стены и бьют через край,
Реют, в извилинах тёмных змеятся
Мысли людские… Дай руку. Прощай.
1969
Евгений Иванович Блажеевский (5 октября 1947, Гянджа (бывш. Кировабад) — 8 мая 1999, Москва) — русский поэт, трагический голос которого стал одним из символов русской поэзии конца прошлого века. Песня на стихи Блажеевского «По дороге в Загорск» (это магистрал одноименного венка сонетов) прозвучала в исполнении иеромонаха Фотия на "Голосе-4".
О нем известно крайне мало, можно сказать, вообще ничего.
Евгений Блажеевский был почти не замечен критикой, «ибо не участвовал в игрищах на ярмарке тщеславия, он, Поэт милостью Божьей, достойно прошел свой крестный путь, творя Красоту и Поэзию из всего, к чему бы ни прикасался. Те, для кого русская поэзия - смысл жизни, знают, кого они потеряли. Иным еще предстоит открыть для себя этого блистательного лирика...»(Некролог в газете «Московский комсомолец» 11 мая 1999 года)
* * *
Когда-нибудь настанет крайний срок,
Для жизни, для судьбы, для лихолетья.
Исчезнет мамы слабый голосок
И грозный голос моего столетья.
Исчезнет переплеск речной воды,
И пёс, который был на сахар падкий.
Исчезнешь ты, и легкие следы
С листом осенним, вмятым мокрой пяткой.
Исчезнет всё, чем я на свете жил,
Чем я дышал в пространстве оголтелом .
Уйдет Москва – кирпичный старожил,
В котором был я инородным телом.
Уйдёт во тьму покатость женских плеч,
Тех самых, согревавших не однажды,
Уйдут Россия и прямая речь,
И вечная неутоленность жажды.
Исчезнет бесконечный произвол
Временщиков, живущих власти ради ,
Который породил, помимо зол,
Тоску по
Поэты забытые! Снегом покрыты
Могилы, куда вас свела неудача.
Как ваши могилы, и книги забыты –
Все те, что писали вы, гневаясь, плача.
Вы радостно с вешним цветеньем встречались,
Любили вы прелесть зимы и до боли
Неправдою, гнетом, нуждой возмущались.
Лохмотьями нищих, цепями неволи.
Ни разу людей не лишали вы хлеба,
Вовек не свершали убийств и насилий,
Вам нравилось лунное, звездное небо,–
А большего вы для себя не просили!
Кайсын Кулиев
Спасибо, Ляман!