Суть легендарной "русской души" у классиков.

Когда речь заходит об образе "настоящего русского", мне часто ссылаются на классиков - Гоголя с его "Мертвыми душами", Некрасова с его "Кому на Руси жить хорошо", на ряд произведений Достоевского и мн др. Если суммировать эти образы, то что получится? Стараниями классиков создан следующий стереотип: 1) русский человек ленив и безладен. При этом, он обречен выполнять ту же самую работу, которая постоянно валится у него из рук, превращая всю жизнь в сизифов труд. Удачливый мастеровой или добротный крестьянин - скорее исключение.  2) Русский человек трудяга, но не создатель. Возможно - ввиду своего консервативного склада. Создателями и новаторами предстают те, кто обучался заграницей. 3) Русский человек заморочен на некую идею или поиск высшего смысла. "Тварь я дрожащая или право имею?", "кому на Руси жить хорошо?", "когда же добрый царь появится?", "где на земле правду сыскать?" Не прилагаю практически никаких усилий для того, чтобы приблизиться к ответам, он, тем не менее, заморачивается всю жизнь. И мужики Некрасова, отправившиеся искать ответа на свой вопрос ("кому на Руси жить хорошо?") или Раскольников Достоевского, начавший воплощать свою идею "правоимца", но позорно ее сливший своим раскаянием - скорее исключения, суть которых, однако, из правила не выбивается. 4) Ввиду безладности, бесполезности жизни и вечной замороченности на поиск высшего смысла, русский человек пристрастен к хмельному, которое дает ему иллюзию собственной значимости или успокоения. Казалось бы - плюнуть на такое убожество, да укатить на "неметчину" или просто люто барствовать в "немытой России" (по выражению Лермонтова), держа народ за скот, а интеллигенцию - за фигляров (что некоторые и делают). Но есть еще одна черта, которая умиляет мыслителей, заставляет их держаться своего народа: 5) Русский человек набожен до фанатизма. Как ребенок он доверчив и патетичен. В приступе веры он способен на самопожертвование ("Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!" (Гоголь), на тягчайшее преступление (по "Олесе" Куприна)... Даже из своей смерти русский норовит сделать неимоверно патетическое представление.
Вот таким и выходит у классиков русский человек - безладный, замороченный, пропитый, но набожный.
Подражание этому образу я часто видел в период коммунальной жизни: безработные или подрабатывающие люди собираются на кухне вечерами, чтобы за бутылкой поговорить "за жисть", а в дату православного праздника - надеть лучшее рванье и побежать в церковь. Казалось, что так живут десятилетиями целые кварталы у Обводного, целые районы вроде питерской Коломны...
Часто хочется задать миру два вопроса:
1) это и есть тот идеал, к который стремятся сейчас внедрить в народ с одной стороны правительство (законы и постановления) и РПЦ (идеология) с другой?
2) может, в первые года советской власти коммунисты запрещали классиков не по причине своей обыдленности или мифического "несоответствия идеям марксизма-ленинизма", а просто по причине того, что не хотели, чтобы русский человек брал за пример безладного и ленивого алкоголика-суевера?

Нет, классиков я люблю читать, анализировать, сравнивать их идеи... Но культивировать - увольте. Я предпочел бы видеть русского человека творцом, мыслителем и воином, примером для всех других народов. Многим из классиков мне хотелось бы ответить на их труды словами Салтыкова-Щедрина, понимавшего эту среду как никто другой:

«Отчего же, эти жгучие вопросы не представлялись тебе так назойливо прежде, как представляются теперь? Не оттого ли, что ты был прежде раб, сознававший за собой какую-то мнимую силу, а теперь ты раб бессильный, придавленный? Отчего ты не шел прямо и не самоотвергался? Отчего ты подчинял себя какой-то профессии, которая давала тебе положение, связи, друзей, а не спешил туда, откуда раздавались стоны? Отчего ты не становился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно?
Из-под пера твоего лился протест, но ты облекал его в такую форму, которая делала его мертворожденным. Все, против чего ты протестовал, — все это и поныне стоит в том же виде, как и до твоего протеста.
Твой труд был бесплоден. Это был труд адвоката, у которого язык измотался среди опутывающих его лжей. Ты протестовал, но не указал ни того, что́ нужно делать, ни того, как люди шли вглубь и погибали, а ты слал им вслед свое сочувствие. Но это было пленное раздражение мысли, — раздражение, положим, доброе, но все-таки только раздражение. Ты даже тех людей, которые сегодня так нагло отвернулись от тебя, — ты и их не сумел понять. Ты думал, что вчера они были иными, нежели сегодня.
Правда, ты не способен идти следом за этими людьми; ты не способен изменить тем добрым раздражениям, которые с молодых ногтей вошли тебе в плоть и кровь. Это, конечно, зачтется тебе… где и когда? Но теперь, когда тебя со всех сторон обступила старость, с ее недугами, рассуди сам, что́ тебе предстоит?..»