Пишу на заказ пародии — стихи, пьесы, рассказы и даже оратории. После чего произведение автора и свою пародию выставляю на своих сайтах и в лит порталах. Примерный образец такой пародии на ораторию.
САНКТ — ПЕТЕРБУРГ — ПЕТРОГРАДУ — ЛЕНИНГРАДУ и опять САНКТ — ПЕТЕРБУРГ
ОРАТОРИЯ
Действующие лица:
Мужчина — автор.
Много женщин и мужчин — хор
Скифы, печенеги, викинги, князья, цари, императоры, вожди мирового пролетариата, генеральные секретари, президенты и олигархи. — галлюцинации.
ПЕРВЫЙ АКТ
На сцене декорация комнаты, заваленной пустыми бутылкам, окурками и прочим хламом. За окном виднеется нарисованная театральным художником, запойным пьяницей Стрелниковым картина. На ней изображен какой-то мрачный зимний пейзаж. Среди сцены стоит стол с бутылками, на котором каким-то чудом поместились полная окурков пепельница и несколько исписанных листов бумаги. На стуле сидит мужчина, видимо автор, он курит и что-то в задумчивости бормочет себе под нос:
... Так что же там среди тех отголосков дней,
Осталось в памяти прокуренной моей?
И вообще, история рождается здесь как?
Налил, бухнул, курнул... и всё ништяк.
Автор, тушит окурок и тут же подкуривает самокрутку с дурью. Потом резко встаёт, и подходит к окну, долго смотрит на пейзаж за окном. Потом раздраженно произносит:
Какая серость здесь царит и скудоумие
Художник, видимо болел на слабоумие.
Пошляк и циник, видно эмигрант,
Он скрылся сразу, получив свой грант.
Подонку, здесь на исторической арене — места нет,
А мне вот надо постараться свой оставить след.
Вступает хор:
Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,
И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.
Как у него рождается история, что будет жить в веках?
Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.
В клубах дыма появляется второй мужчина, одетый в кожаные одежды. В руке у него скифский меч акинак. Он подходит к столу и наливает из бутылки в грязный стакан. Выпивает и поёт:
Бом, бим, бом, терлим бим, бом,
Мы выпьем, снова и опять нальём.
За царство скифское я песню пропою,
И золотую пектораль с другим царём скую.
В ней укажу в своём дворце сокрытый клад,
Потомок, что найдет его — обрадуется гад.
Автор, стоящий у окна, замирая прислушивается к чему-то и, потом, опять начинает бубнить:
Услышал я, закрыв свои глаза от неги,
Шум битвы и как стонут скифы-печенеги...
Виват, победам скифским всем — виват!
Здесь не мешало б, даже вставит мат.
Выпускает очередной клуб дыма и, подойдя к столу, диктуя самому себе, пишет на листке:
Недели, месяца, года — весь исторический тот ряд
Я к предкам уведу и возвращу их всех назад...
Деянья их судить и вспомнить нам здесь стоит,
Того глядишь и нас немного честью слава удостоит.
Вступает хор:
Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,
И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.
Как у него рождается история, что будет жить в веках?
Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.
Дописав мужчина, налил себе вина, выпил и отошел курить к окну. Выпустил клуб дыма, и картина за окном начала оживать — по заснеженному полю помчалась монголо-татарская конница. В клубах дыма появляется мужчина. Одет он в как монгольский воин. В руке у него кривая сабля. Он подходит к столу и наливает из бутылки в грязный стакан. Выпивает и поёт:
Вышли мы все из степного народа,
И потому нам дорога степей свобода.
Несём культуру людям мы в Европу,
А кто не с нами — пусть проваливает в жопу!
Автор, стоящий у окна, прислушивается к чему-то и, потом, выпустив облако табачного дыма, опять начинает бубнить:
В степных просторах слышится мне речь родная,
В Европу прёт, на всех парах, орда Чингиза удалая.
Потом мужчина, чтобы не упустить мысль, быстро подходит к столу, наливает из бутылки и диктуя себе, с жаром пишет на бумаге:
Московией навечно суждено им славно править,
Мой долг себя, орду, Чингиза и Россию славить.
Чингиз, я твой потомок и вассал,
Тебе, талант я свой сейчас отдал.
Тобой по праву, здесь гордится мать-Россия.
От рабства твоего у нас гужбан и эйфория.
Орды Чингиза нравится нам всем уклад,
Он всей братве, внатуре, кровный брат.
Виват, братан, тебе от нас виват!
От вас пошел исконно русский мат.
Вступает хор:
Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,
И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.
Как у него рождается история, что будет жить в веках?
Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.
В клубах дыма появляется третий мужчина, одетый в кольчугу с рогатым шлемом на голове и мечом в руке. Он подходит к столу — наливает из бутылки вгрязный стакан. Выпивает и грозно поёт:
Там, тарам, тарам, тан, тан...
Мы захватим много стран...
Берегись честной народ,
Викинг с севера на вас прёт.
Автор, стоящий у окна, прислушивается к чему-то и, показывая кому-то, что-то, якобы, за ним, опять начинает бубнить себе под нос:
Пришли на Русь к нам иноземцы,
Не то хохлы, а может даже немцы,
И начали окраину делить и разделять,
Сказать что можно? Проеб их в душу мать!
Выпускает очередной клуб дыма, шатаясь, подходит к столу, падет на стул и, диктуя самому себе, пишет на листке:
Деянья их туманны и зело кровавы
Такие уж в то время были нравы.
Ходил с мечом на брата — кум и брат,
Рубили головы всем людям невпопад.
Хоть без воды и с неба будет камнепад.
Кровавый сабантуй устроить каждый воин рад.
А тут на Русь народные крещенья с князем подоспели...
И боги праотцов с днепровских круч в реку слетели.
Мужчина не торопясь забивает новый косяк и, подкурив его, встает из-за стола. Подойдя к окну, он выпускает облако табачного дыма и оживленно бормочет себе под нос:
Гуляй рванина в кабаках от гривны до рубля,
Царь бросил взор, со стен московского Кремля.
Московию назвал Российской он империей,
И расхерячил шведов всех своею артиллерией.
В облаках табачного дыма появляется одетый в камзол, с трубкой в руках мужчина, он набивает свою трубку табаком и затягивается и, выпустив дым, говорит речитативом:
По берегу гуляя у Балтийских стылых волн,
Решил я: «Здесь будет град мой Питер заложен,
С него в Европу прорублю большое я окошко,
И насую херов, тем европейцам полное лукошко
Ужо я покажу боярам грёбаную, европейскую свободу,
Побрею бороды — во благо своего забитого народа.
Отдам детей их в европейскую морскую, флотскую науку,
А дочерей в публичные дома, достаточно терпеть им скуку».
ВТОРОЙ АКТ
Пейзаж за окном меняется. По морю плывут парусные суда, и туманно виднеется город. Видимо в перерывах между запоями художнику Стрелникову, всё-таки удалось закончить свою картину-марину, над которой он работал последние пять лет. Автор всматривается в туманную даль, хочет что-то рассмотреть в том город. И вдохновленный внезапно нахлынувшей мыслью, спешит к столу и начинает лихорадочно писать на бумаге.
Царю, народ свой в хомут, как-то, удалось запрячь,
И понеслась убогая Россия по ухабам в ту Европу вскачь.
И триста лет Романовы своей Россией стали править
И все года — они Европе той мозги пыталась вправить.
Войной ходили, с нею воевали. Немного, правда, торговали,
Пока самим им в феврале по шапке Мономаха лихо дали.
Вступает хор:
Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,
И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.
Как у него рождается история, что будет жить в веках?
Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.
Автор встаёт из-за стола и начинает лихорадочно ходить по комнате, потом подходит к окну и всматривается в туманную даль. Пейзаж за окном окрасился в кроваво-багрянные тона, в городе пылают костры и виднеются люди с винтовками, красными флагами и транспарантами на которых написано «Долой войну!», «Хлеба и зрелищ!», «Свобода или смерть», «Долой всех!» В комнате, среди табачного дыма, замелькал человек в кургузом пальто, с фуражкой в руке, он истерически — то ли кричит, то ли поёт:
Стою на броневике с фуражкой в пальто, налегке, я обутый,
Товарищи, я Ленин, как вы — царизмом по ссылкам в задницу пнутый,
Долой всех сатрапов! Землю народу. Советам всю власть,
Доколе нас будут, товарищи, во имя царей на фронтах убивать?
Закончим войну, отберём у буржуев всю землю, заводы и власть.
Доколе они на нашем хребту будут жировать и пьянствовать всласть!?
Все на баррикады. Даёшь нам всю власть до капли... и точка.
План ГОЭЛРО, Магнитка, ГУЛАГ — вот к коммунизму цепочка!
Пейзаж за окном снова меняется, видны взрывы, слышна канонада. По полю — лава на лаву — скачут всадники и с тачанок строчат пулемёты. Слышны истошные вопли: «Ура-а-а!! Даёшь!! Ешь макарёшь!!»... и льётся песня...
«Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
В табачном дыму появляется силуэт усатого грузина. Грузин одет в полувоенный френч, но с погонами генералиссимуса, в руке он держит трубку. Долго её держит, видимо думает мысль, потом раскуривает трубку и пафосно изрекает свою надуманную мысль:
Прошли года, исчезли царские столетья,
Мы победили кулаков, фашистов лихолетье
Народ наш выстоял, сковав свою Победу,
Ура мене! Я на коне в историю, как Македонский въеду.
Принял страну я с ложко-сошкой деревянной,
С Москвой и экономикой патриархальной,
А оставляю я своим потомкам мирный атом.
Так хочется пройтись по всем пендосам матом,
А может взять и скинуть им на головы бомбешку,
И превратить их сраную державу в головешку!?
Ведь не оценят ратный подвиг мой потомки... Скоты!
Загнать бы всех их в лагеря и тундры вечной мерзлоты.
Неожиданно в табачном дыму появилась круглая как колобок голова в соломенной шляпе с початком кукурузы в руке, ставит на стол бутыль мутного самогона-первача, наливает, выпивает и, грозно, начинает петь:
Кончай, грузин, здесь колотить свои понты,
Провалюй в ад, готовы там тебе с угля манты.
Культ личности он, понимаешь, здесь развёл,
А сам как был, так и остался глупым тем ослом,
Ужо погодь... Тебя мы с Мавзолея-то турнём.
Даешь — партийную ревизию и кукурузу на поля!
А в хлеб народу здесь пойдет и с отрубями конопля.
Догоним и перегоним пятилетками своими мы Америку
И не посмотрим, на либерастов и пендосов мы истерику..
И, вообще, наши дети уже будут жить при коммунизме,
Сколько можно уже здесь строить этот социализм...?
Автор подходит к столу и, устало, шлёпнувшись на стул, с подозрением смотрит на бутыль самогона. Задумчиво молчит, потом махнув рукой, как бы приглашая невидимого собеседника присоединиться к творческому процессу, наливает самогон в свой стакан и с отвращением его выпивает... опять наливает и опять выпивает. Потом задумчиво сворачивает из окурков «козью ножку» и, подкуривая её, начинает писать:
Минуло уж на матушке Земле полсотни лет,
А толку здесь от «кукурузника», и не было, и нет.
Пришел бровастый секретарь в кремлёвские чертоги,
И вытер об агрария-мечтателя свои загаженные ноги.
Пришел в страну застой. И водка с пивом потекли рекой.
И стали люди жить и наживать свой капиталв застой.
