Да, было, помню, мне вначале так обидно
Оставить этот мир, чарующий, но злой
И бросить всё: детей, друзей, работу, «Вид», но
Жизнь наша – торт, в ней горе, радость – слой на слой.
И я из новой, бесконечно странной сути,
С печалью лёгкой наблюдая вас, вздыхал,
И взгляд души моей, ещё подвластной смуте,
Увы, изрядно преломлённым проникал.
И я оценивал лишь то, что мне при жизни
Ласкало те пять чувств, которыми порой
Мы измеряем всё и всех, и в дешевизне
Приобретённых благ и видим душ покой.
И сытость жизненная медленно, со вкусом,
Скрывает складкой жировою в нас всё то,
Что нам с креста в сердца нашёптано Иисусом,
Всё, что и есть здесь наша суть и естество!
И пусть те годы, что прошли у вас, здесь – миги,
Но для меня они, как тысяч лет обвал,
Я всё давно простил вам: грязные интриги
И пуль плевки, что поразили наповал.
Нет зла к тому, кто, заказав меня, у гроба
Стоял, накинув маску-скорбь на лисий лик,
Довольства нету в нём, его душила злоба,
Он понял, как я, мёртвый, стал над ним велик.
Но как я рад, что то величье было кратким,
Оно моей душе – одёжка из свинца,
Лишь там, у вас, оно течёт нектаром сладким,
Но дёгтем брызжет после плотского конца!
Я вижу вас, таких холёных, толстых, сытых,
Час пик для ваших душ, как видно, не настал,
Но говорю от всех неправедно убитых:
- Я рад, что сам таким прижизненно не стал! |
