Когда поэт вконец оголодает,
То он лежит на старой раскладушке.
О встрече с дамой яростно мечтает,
Но не идут давнишние подружки…
Ау, Марина! Где ты, Виолетта?
И Любы нет… Запропастились бабы.
Безлика жизнь голодного поэта.
Стихи выходят откровенно слабы.
В них нет того былого эротизма,
Который раньше пёр из каждой строчки.
Сошла на нет могучая харизма.
Без дам поэт совсем дошёл до точки…
Вот раньше как? Он черпал вдохновенье,
Кусая мочку восприимчивого ушка,
Даря руки своей прикосновенье
Нагому лакомству от бюста и до брюшка.
Чуть погодя, ещё чуть-чуть пониже
Рукой своею шаловливой добирался.
Ведь чем пониже, тем к «шедевру» ближе -
Поэт ведь для стихов своих старался…
---
Какие рифмы в голове роились!
Метафоры, эпитеты и строчки!
Какие чудные стихи родились
Из ягодиц, грудей и ушка мочки!
Воспеты были выпуклости бюста
И мягкий нежный ворс атласной кожи.
Расселина, волнующая чувства…
А завиток? И он, конечно, тоже.
---
А что сейчас? Представьте, ничего…
Поэт лежит на ломкой раскладушке.
И вдохновение покинуло его,
И некого, увы, куснуть за ушко…
---
Поэт от недостатка женщин голодает -
Нейдут на ум фривольные стишки.
Лежит на раскладушке и страдает
От голода и каменной тоски. |
Был и сыт я, и пьян когда-то,
В табаке подбородок и нос…
Но теперь, я скажу, ребята,
Просто шерстью какой-то оброс!
---
Развалил раскладушку намедни
Имитируя страсть, кувыркался…
Не сочтите все это за бредни,
Я без бабы теперь вот остался!
---
Раньше сами совали мне в рот
Где-то пальчик, а где-то и ушко…
Блин! Хочу я сейчас бутерброд,
Табака, хоть плохого, понюшку!
---
Я погладить хотел бы животик,
Но на тощем брюхе рука…
Поласкать бы мне бюст и ротик…
На груди что-то шерсть жестка!
От того видно дыбом встала,
Что не мылся давным давно!
И такая тоска, блин, напала,
Но уж видно теперь суждено
---
Обходится без женщин и мыла,
Про расселинку тоже забыть…
Эх, житуха! Поэта убила!
Не пойму, как теперь мне жить!
---
Я махну раскладушку на лавку,
Ту, что в парке соседнем стоит…
А еще, я убью эту Клавку,
Ту, что строчки такие строчит!