глава 3
каждый сверчок пусть знает свой молчок,
а вот и жуткие мгновенья
похмелья, дальше круг проблем
и постоянство ощущенья,
то занимаешься не тем:
- Привет
– Салют
(рукопожатья
бравада, споры ни о чём),
твоё застиранное платье,
глаза, застиранные в нём…
все эти прошлого страницы
зачем листаю я, зачем?
там невозможно измениться,
там всё всегда без перемен,
слова – это мыслей бриз,
как в кучу ни собирай их,
они обретают смысл
лишь становясь стихами,
сказками, признаньем в любви
или другим откровеньем,
возгласом:
– Не убий, –
собственным мненьем,
мысли всегда при нас
и неприглядны в гриме,
но их искажая подчас
ты создаёшь имя
себе – это тоже дар,
правда отнюдь не божий,
а фильтровать базар
поверь мне не так уж сложно,
чужую твердя речь,
всем улыбаясь:
– Здрасьте, –
совет лишь один: «Не перечь
ни дуракам, ни власти»,
можешь критиковать
то что давно известно,
по головам ступать,
ну и получишь кресло,
далее ждут – почёт,
Канары, коттедж, дача,
только простой народ
не по тебе заплачет,
неважно чего ты хотел –
тянуться вверх или растить пузо –
гроба твоего размер
не повлияет на громкость музыки,
не верю, что кто-то меня понимает,
не верю даже когда обнимают,
когда говорят с придыханием:
–Здравствуй,
как жизнь, как дела? –
отвечаю:
– Пре-кра-сно, –
а мысленно:
– Шли бы вы к бениной маме
и жили бы там по полной программе –
пили, кутили, здоровую печень вам,
но только идите подальше, навечно, –
мне рукопожатье как рукоприкладство,
знаю – нет в мире свободы и братства,
а равенство может быть только пред Богом
и кто его знает, что там за гробом…
я жил на вокзале, я спал на скамейке,
были друзья, когда были деньги:
– Да мы для тебя без ОВИРа – полмира…
– Да мы для тебя и жену, и квартиру, –
да только друзьями они лишь казались,
захлопнулись двери – я жил на вокзале,
среди алкашей, ворья, проституток
пытался шутить, но не было шуток,
к кому я ни шёл только, где только ни был,
везде предлагали открытое небо,
с похмелья подохнуть была перспектива,
попал в КПЗ – посидел, отпустили;
на кой я им сдался (корми ещё сволочь),
дали пинком, как водится, в полночь,
я чуть не погиб, хоть в слезах, но поднялся,
веришь? – от звуков школьного вальса,
цветущей сирени и детского смеха,
для многих я умер, для прочих уехал,
я видел лишь спины, закрытые двери,
не верю друзьям, врагам только верю,
мы мысленно представляли девушек всех – голыми,
мы презирали тех, кто носил галстуки,
сумма углов в нашем далеко не любовном треугольнике
равна была 40 градусам,
мы любили Леннона, а верили в Ленина
и гордились своей необъятной Родиной,
но больше всего хотелось грехопадения,
а не изучения дорог КПСС пройденных,
на свадьбы мы надевали костюмы двубортные,
но джинсы «Levis» были основой имиджа,
мы с удовольствием шли на субботники –
там всегда было можно болтаться выпивши;
хулиганы, оболтусы вслед часто кричали нам,
но мы избегали полемик и митингов,
мы уважали Павку Корчагина
хоть рядом с собой такого не видели,
гитары звенели и бунт пророчили
и нас опасались, когда шли ночью мы,
нас не любили и в вино-водочном –
мы всегда там брали без очереди,
мы носили крестик и волосы длинные,
на танцплощадке мы не были скромными,
на опорный пункт вели нас дружинники,
а за что – уже и не помнится…
доходило дело до отдела особого,
потом примиренье литрухой белого,
мы почти привыкли, мы приспособились,
ах, перестройка, что ты наделала?
кто же теперь будет вязать веники?
я давно всё открыто сказал телику:
– Мы ведь почти, мы почти поверили
в СССР, а не в Америку…
уже другие вёсны,
друзья, стихи, апрель,
да что там вёсны – звёзды
не те уже – поверь,
не ввысь глядим, а в лужи,
там тоже небеса,
на вид они не хуже,
чем двадцать лет назад,
другие только цены
на хлеб, вино, штаны,
а эти перемены
в глазах отражены,
как жить никто не знает,
заботам нет числа
и криво отражают
улыбку зеркала,
посланец кювета,
тобой брезгуют тюрьмы,
дервиш ты или ветошь
вечный поклон урне?
жизнь то мнёт, то итожит,
а ведь столько сулила…
кто ты? шут? или может
тень короля Лира?
поднимаешь ты вежды –
нет не ждёт тебя Мекка,
не понять по одежде,
из какого ты века,
сколько лет тебе – триста?
или тысяча даже?
кто прогнал тебя пристав?
или новые стражи?
ты ведёшь себя смирно,
солнцу, ветру внимая
и стоишь у ОВИРа
словно всех провожая,
будто в школе за драку
удалили из класса,
ты пошёл и отплакал,
но осталась гримаса…
от помойки к помойке,
от бутылки к бутылке,
в ожидании двойки,
позабытый училкой,
снится упрямо,
хоть я не болен,
город Ульяновск
пуст как Чернобыль,
лишь в скверах остались
статуи (Ленин),
руки устали
держать направленье
и опустились
головы ниже,
вот так приснилось –
статуи дышат,
статуям мнятся
залпы Авроры,
гул демонстраций,
гневные взоры,
вижу идут,
площадя покидая
в город Ульяновск
толпы без края –
не помещаются
на дороге –
статуи-руки,
статуи-боги,
вот собрались
и застыли в молчанье,
готовы кажись,
встретить речами,
кто б не явился,
раньше ли позже,
как же их много,
сколько их Боже…
лишь на заре,
притащился как ссыльный,
наш мавзолей,
одинокий и пыльный,
вдаваясь в подробности, частности,
жизни года итожа,
видишь сумму случайностей –
всяких – плохих, хороших,
за ними стоят истории –
встречи, бутылки, трусики,
катятся в разные стороны
потерянных дней бусинки…
сколько ещё отпущено
дней этих без итога?
не хочется быть идущим
за временем и без Бога
в ногу со всеми странами,
поочерёдно в ересь
впадая, с моими данными
на это я не осмелюсь…
голосом Паваротти
или породы сучьей,
что мне ещё пророчит
за поворотом случай?
что сделано то и сделано,
открылось за эти годы –
ни за какими стенами
не обрести свободы,
свободы что на все стороны
четыре и нету лучше,
чего бы это ни стоило,
что мне готовит случай?
шут с ним – вперёд, с песнями,
а не сидеть слизнем –
больше грешат бездействием,
а не поступком в жизни;
вот потому отчаянно
прошу у судьбы малость,
чтоб сумма моих случайностей
в конце не нулю равнялась,
здесь я такое вычислил,
хоть к Богу иди с повинной,
познал – не в одном количестве
единственной половинка,
в лицо заглянув данности,
можно там обнаружить –
женщины не случайности –
хуже…
мы видим их всех с нимбами
в стихах, да ещё в праздник:
«Мы убиваем любимых», –
как написал классик, –
в постелях, на кухнях с кафелем,
поступками и словами,
действуя целенаправленно,
мы убиваем их,
но это не вся истина,
есть ещё непреложней –
мы убиваем издревле
других и себя тоже,
ждём от науки подарка мы,
чтоб греться века на печке,
меняя тела старые
на новые – жить вечно,
жить и кричать:
– Не смейте,
жизнь не ведёт к итогу, –
что же такое бессмертье,
как не пощёчина Богу,
как не попытка Страшного
избегнуть суда? знаете,
мы избираем старшего,
чтоб презирать его…
те выбыли, а те прибыли
на роли бомжей, сиятельств,
нам не даёт выбора
стечение обстоятельств:
– Что же такое Родина? –
спросят, прижав к стенке,
когда выбирать приходится,
всегда выбирают деньги
(во времени нашем в частности)
и это кому-то надо,
вижу сумму случайностей,
ведущих к вратам ада,
вечны судьбы излучины,
тратятся на них годы:
– Что же важнее случая?
– Только души ноты,
в разрез с музыкальными модами,
падением или высью
пишется ими мелодия,
увы не любой жизни…
словами, словами какими,
выразить скорби пуще,
зачем остаются немыми
многие из живущих?
кого-то ведёт Всевышний,
кому-то дано иначе,
о чём едва появившись
на свет мы так горько плачем?
мы не томимы жаждою
язык изучать птичий,
хоть душу открыть каждого
можно ключом скрипичным…
потерянных дней бусинки
катятся мимо длани,
от нас кто-то запер музыку,
словно дитё в чулане, |