глава 12
самое страшное на Земле слово – «поздно…»,
не знаю как, но знаю босиком
приходят к Богу чтоб его услышать;
мы улетали в небо высоко,
но Бог всегда оказывался выше;
ах, Боже мой, да что же я сказал –
сегодня в мире главное потеха,
но все пути в конце приводят на вокзал
откуда никуда нельзя уже уехать;
там в шёпот переходит раньше крик,
там нет желанья поменять обои,
кто осознал, что впереди тупик
невольно озирается в былое –
тупик, стена, а за тобою век,
из прошлого холодный дует ветер,
ни влево, вправо – можно только вверх,
с надеждой что тебя там кто-то встретит;
это вопрос бесспорно ключевой –
уйду на небо и найду свой парус,
но даже если нет там ничего
я всё равно в стихах своих останусь;
откуда же уверенность сия?
не знаю… только кажется, что где-то
уже звучит мелодия моя
и в ней слова стучат как кастаньеты,
и вечер разбивается в окне
на звёзды и прохожих силуэты,
метеорит упавший, он на дне –
моя для возвращения монета,
фонарь и ива плачут в два ручья,
а в три ручья рыдает где-то Маша …
не говорите: «Родина моя, –
я заклинаю, говорите: «Наша» –
слова имеют точный адресат,
порой черны или слепят как солнце,
произнесите слово «Листопад»
и лист кленовый тут же вас коснётся …
я вечно возвращаюсь к теме: «Жизнь»,
туда где были взлёты и паденья,
цель человека собственная мысль,
художника остановить мгновенье,
презреть забвенье, славы жалкий плен,
поверить больше не в слова, а в Слово,
но для начала нужно встать с колен
и отряхнуть с них прах былого,
похоже, что я в позу становлюсь,
нет, хуже – на трибуну лезу,
вещать и обещать всегда боюсь
(а всё влиянье радио и прессы),
не все дороги нас приводят в Рим,
но все дороги нас приводят к Богу,
а человек он должен стать другим
в бессмертье выбирающим дорогу,
и я скажу, простите мою прыть,
и как угодно понимайте фразу:
– Поэтом можешь вовсе ты не быть,
ну, а Великим просто быть обязан, –
легендарный, огромный вроде,
с дерзким взглядом насмешливых глаз,
ты для нас был просто Володей
и таким ты остался для нас,
отхрипел твой бурлацкий голос,
оборвалась судьба-струна,
ты в то время для нас был совесть,
как известно совесть одна;
ни газеты, ни радио – криком
весть летела, жестоко жгла,
мир играл в Олимпийские игры,
а страна на Ваганьково шла –
наизусть твои зная песни,
не из книг, не из школы, нет…
как же долго мы были вместе
сам себя издавший поэт,
а потом, а потом мемуары,
передачи, пластинки все,
рвётся парус, цветы подарком
на нейтральной ждут полосе,
вдоль обрыва несутся кони,
корабли ложатся на курс,
рвут канаты кожу с ладоней,
ты сдержал слова: «Я вернусь»,
я люблю эту Землю любовью святою,
я б любил её всю, но без войн и границ…
только ветер истории шепчет такое,
шелестит миллионом кровавых страниц;
было время копытами зло било в Землю,
как лохмотья по ветру неслось вороньё
и от горя седели, старели и слепли
жёны павших солдат, прорастало быльё –
покрывало могилы, не память людскую,
вновь война, и война к нам врывалась в судьбу:
– Я по солнцу, любви, я по детям тоскую, –
в каждой женщине слышу я эту мольбу,
сквозь стрельбу, канонаду, сквозь чёрные взрывы
мне доносится голос такой молодой:
– Я хочу быть любимой, хочу быть счастливой,
я хочу быть невестой, хочу быть женой, –
это голос любви, это юности голос,
он идёт сквозь века, сквозь пожары войны,
но встаёт алфавит – это павшие строясь,
смотрят в нас из прошедшей войны,
мы живём не в раю,
мы живём на грешной земле,
но здесь птицы поют,
ищут губы друг друга во мгле,
мы живём на Земле,
нашей горестной, милой, одной
и на нашем столе
хлеб лежит и садятся дети гурьбой,
и приходит весна,
как обычно вся в солнце, цветах,
и большая война
похоронена в этих полях;
так не дай же нам Бог
видеть небо сквозь чёрный прицел,
мир ослеп и оглох,
мир уже позабыл как горел,
мир готовит солдат,
так неужто опять
будет смертью плевать автомат,
будет плакать чья-нибудь мать?
мы живём не в раю…
мы живём на грешной Земле…
мы стоим на краю…
ищут губы друг друга во мгле,
пора бы, давно пора бы
вспомнить что есть душа,
из детства плывёт кораблик,
юность чеканит шаг,
зрелость мечтает в отпуск,
старость манит рукой,
что же не успокоюсь?
видимо я другой –
так скажет наверно каждый,
кто к смерти ещё не готов…
давай постоим на страже
утренних звёзд, цветов…
быть одиноким плохо,
с тобой быть ещё трудней…
давай попросим у Бога
что-нибудь для людей…
не для себя родного,
что-нибудь для других,
для тех, кто стоит закован
в цепи – смирён и тих,
для всех в этом сраном мире –
героев, шутов, бродяг:
– Дай, им любовь и квартиру,
как на трамвай пятак… –
пусть мы пришли и вышли,
но на исходе дня,
дай нам других услышать
словно самих себя,
с высоких крон,
из дальних лет,
мне сто ворон
орали вслед,
желали,
чтобы я упал,
а я скрижали
начертал:
«Пока творим
должны идти,
пока горим
звезда свети,
свети в пути
сквозь кутерьму,
сквозь пепел, тьму,
где нам идти
по одному,
любить, скорбеть,
переживать,
не верить в смерть
и умирать», –
но на беду,
я знаю Бог
мне дал звезду –
не дал дорог,
если талант не таран –
это всегда трагедия:
как правило нищий или же эмигрант,
и не дано ему третьего,
мы все хотим избегнуть темени,
мы строим башни, роем ямы,
но всё становится со временем
вновь безымянным…
нам неизвестна цель конечная,
и в этом главная обида,
напрасно говорим о вечном мы
у пирамиды…
ну вот дадут нам всем бессмертие,
все эти годы без предела,
тут и в короткой жизни, верьте мне,
всё охренело
и многие досрочно выбыли,
они я думаю устали,
другим важнее что мы выпили
и почему их не позвали?
те восклицают:
–О-о-о! Мгновение!!! –
поют и задают вопросы,
но всё становится со временем
вновь безголосым;
мы смотримся порою трусами
на фоне той доски и мела,
для нас приказывать, как музыка:
– Иди и сделай, –
какое это к чёрту равенство?
ведь мы же зрячи,
все поголовно врут и правильно –
детей бы не было иначе,
все поголовно врут, а путь ещё
не завершён стихотвореньем,
и что мои мечты о будущем
когда нет денег?
несу быть может околесицу
и в сущности зачем мне деньги,
когда я превратился в лестницу,
для ног ступеньку?
всё в этом мире очень просто ведь –
на всё есть цены и тарифы,
воздать за счастье жизни Господи
могу лишь рифмой,
но счастьем собственным не делятся,
а делятся обычно горем.
всё измельчит секунды мельница
и крикнем хором:
– Прости нас Господи пожалуйста,
и дай возможность стать другими… –
мне кто-то говорит:
– Не жалуйся –
украсят нимбом,
легенды сложат и предания,
стихи напишут, может книги… –
когда просил я подаяния,
то видел фиги,
хотя возможно это нервное,
так потихоньку бью на жалость,
о чём я думаю наверное
все догадались –
о том, что в мире всё бессмысленно
без доброго, а также злого,
и наказуемы за искренность
любовь и слово,
я жгу свечу,
не тороплю строк,
я очень хочу
чтоб был Бог,
я очень хочу,
чтоб Он знал
о чём я молчу,
о чём промолчал,
что я успел,
что упустил.
я очень хочу,
чтоб Бог был,
я устал твердить:
– Дважды два четыре, –
я устал говорить:
–Совести мало,
нужно что-то делать не только в квартире, –
система меня сломала;
я хочу заменить слово «знаю»
на: «быть может», «возможно», «наверно» …
после рождения ставится запятая
вслед за нею сразу же нервы,
крики, истерики, расставанья,
лица, годы, сомненья,
улицы, скверы, деревья, зданья,
собрания, диспуты, мненья,
романы, повести, очерки,
делишки, дела, кастрюли,
описи, подписи, почерки,
стремление к точке пули…
что бы там звёзды ни обещали,
кто б ни тянул тебе помощи руку,
не получается жить по спирали,
получается лишь по кругу;
можно смотреть, можно лишь слушать,
ни в чём не участвуя (даже в преньях),
но время всегда казнит равнодушных,
обрекая их на забвенье;
как от зёрен полову
отделяет, сдувая в Лету
и целует в лоб непутёвых:
музыкантов, бродяг, поэтов…
чёркаешь строки, страницы
и тут посещает дума:
– А может тихонько влиться
в большое молчание умных? –
в прениях не замеченных
(это не их стихия),
умным сказать нечего,
если вокруг глухие,
если всегда решка.
умные много знают –
на лицах у них усмешка,
этакая кривая,
та что сродни печати,
это слегка бесит,
у умных в глазах печали,
те что нельзя взвесить,
смешны им стихи, розы,
манит одно – дорога,
миру не нужен лозунг,
кроме: «Побойся, Бога», –
хватит с нас революций,
у мира от них ломка…
молчи – если все заткнутся,
послышится плач ребёнка,
послышится птичье пенье,
шум моря и снегопада,
кто здесь выступает в преньях,
кто подоспел с докладом?
речи бы все скомкать,
с просьбой ко всем:
– Тише! –
горе молчит громко,
если глаза слышат,
там, где мокнет пристань,
волн где причитанье,
отрекусь от истин
(много их читали),
правда мало жили,
правда мало знали,
напустили пыли,
а потом сказали:
– Прошлое ошибка,
прошлое пропало,
золотая рыбка
обещать устала –
золотые горы,
золотые реки… –
улетай за море
навсегда, навеки –
всё здесь плохо, жалко,
пошло, не умыто…
только очень жалко
старого корыта,
воплотить бы все замыслы,
как мечтал, как хотел,
а потом можно занавес,
а потом хоть расстрел,
а потом хоть на плаху,
хоть на вечный позор,
без сомненья и страха
я б взошёл на костёр,
на котором сгорели б
все пожары Земли,
чтобы после запели,
те, кто петь не могли,
не знаю, что сказать о прежнем,
куда ни глянь так сплошь обломы,
при «Перестройке» хоть была надежда,
теперь лишь в телевизоре апломбы…
когда приходит время аллилуйя
я для себя беру отсрочку,
живу и просто ставлю запятую,
но ощущение что кто-то ставит точку
и этот кто-то вовсе неповинен,
что нет пути и нет уже возврата,
весь этот мир он так располовинен,
что главными становятся солдаты,
второстепенными искусство и культура,
вся жизнь в патриотическом аврале,
несоответствие де-факто и де-юре
народ воспринимает как: «Нормально» –
страна не разрешаемых вопросов,
век тупиков и век сюрпризов,
бардак придуман нами – это способ
переживать и революцию, и кризис;
мы этот мир покинем со словами
обычными, привычными в народе:
– Скажите, кто последний? Я за вами... –
от прошлого останется лишь вроде:
«не состоял», «не привлекался», «не был»,
а новости как хроника из ада…
мы отстояли свою очередь за хлебом
не только на руинах Сталинграда…
ты этот мир когда-нибудь покинешь,
когда-нибудь осенним, зимним, летним,
жаль неизвестно что такое финиш,
куда стремятся все прийти последним
и я не знаю, что сказать о мире –
две стороны медали не иначе,
хоть радостно сияет свет в квартире,
мне кажется в потухших окнах плачут,
когда посылают к матери,
прикуривая от сотенной,
а глаза ребёнка на паперти –
я ненавижу Родину,
когда говорят о совести
эти «слуги народа»,
все как-то сразу становятся
какого среднего рода,
все эти диспуты, митинги –
только людей свалка,
когда о вас ноги вытерли
уже никого не жалко;
во власть идут как в предатели,
в надежде урвать тоже,
другие хотят продать тебе
всё что продать можно…
в счастье конечно верится…
жалко случается редко…
мир этот странно вертится –
как колесо рулетки;
в игру принимают каждого,
в игру принимают всюду…
в выигрыше будут граждане
не из простого люда
и ни к чему бурчание,
жалобы, плачи, всхлипы…
счастье оно случается
только когда выпил,
уйти без следа,
уйти в никуда,
уйти как вода,
в песок навсегда,
не пулей в висок,
а видно уж срок,
оставь адресок
зыбучий песок…
мечтал я вдвоём
в дверной окоём –
ни ночью, ни днём
нет меня в нём,
множество лет
ждал я ответ
есть ли билет
в там, где нас нет?
водка, стихи,
годы – хи-хи,
собрались грехи
из чепухи,
очи разуть
в этом ли суть?
не обессудь,
просто забудь,
нам с тобой по дороге,
собирай руки в ноги
или ноги и в руки,
что ты замер в испуге?
лопай глазами, лопай
мир переживший потопы,
вместе с его рассказами
несуразными,
разными,
праздными,
вместе с его иллюзией
из хаоса сделать музыку;
что он создал великого,
сжигая храмы и книги?
что он создал нового
законы или оковы?
нужна ли ему Библия?
предсмертный вопрос:
– А был ли я? –
извечен вопрос Гамлета,
давай наступи на грабли
ядерного распада,
только в глазах ребёнка слышу мольбу:
– Не надо, –
стоит за лоском парада
кровавая правда –
солдат суровые лица,
в руках автомат-убийца…
в красоты танка не верьте,
вы чем любуетесь – смертью?
мы падая режем стропы,
к нам мир повернулся (оп-па!!!)
вновь неприглядным местом,
ох, как жить интересно
в цвета хаки и левой,
право плёвое дело
шагать согласно приказу,
прикрывшись извечной фразой:
«Равенство, Братство, Свобода»,
только в огне нет брода…
что там опять по телику?
как обычно – истерика?
Ближний Восток? санкции?
на какой нам сходить станции?
где край, за которым пропасть?
мы, падая, режим стропы…
считать, что убийство победа
это… не знаю… это…
мне скажут:
– Защита Родины, –
да не об этом я вроде бы,
даже в древнем геройстве
был обряд очищенья войска –
казнили каждого сотого,
ощущали вину за что-то…
мир – это мир условно –
история писана кровью,
пощупай его за вымя
мир, которому имя –
«Деньги» и всё перемешано,
ползёт через мир трещина,
ты по какую сторону?
по ту и другую вороны
клюют испокон, не давятся,
какая им блин разница,
они лишь в одном разбираются,
где глаза, а где задница;
война – это чьё безумие?
неужто мир только суммы –
доходы, расходы, убытки,
а как же те, кто убиты?
надежд что с кого-то спросится,
нет у меня вовсе,
сыплю опять бисером –
так от меня ж зависит всё
и от тебя, от каждого
тут уж не до рубашки
той что вросла в тело…
рисует ребёнок мелом
солнце и свою маму,
разве этого мало,
чтобы принять близко
вечный огонь обелисков?
не на свадьбе кричу:
– Горько! –
всех волнует вопрос:
– Сколько? –
все бегут, все спешат в дамки,
кто не влез в стандарты и рамки?
кто опять оказался лишним?
как обычно – Всевышний,
мучает жизнь на околице,
славы хотите немедленно?
не стоит так беспокоиться
скоро писать будет не для кого…
спросите:
–Как же музыка,
живопись, как же личности?»
– Всё заслонят трусики
или без них – приличная…
будет вообще весело –
отбросив веков сомнения
все запоют песенку
про радость совокупления,
изгонят любовь как пришлое
(о чём там пииты плакали?)
будет не до Всевышнего
в давке большой за благами,
да и теперь я думаю
просто всё как мычание –
жизнь измерять суммою,
горюя над вычитанием…
ну а закон наверное
один – беспредел, вольница,
вырваться нужно в первые
по головам, как водится, …
бьёт над Землёю колокол,
а мысли разлива местного,
жить хорошо олухам
им на Земле не тесно,
налево идти, направо ли, –
неважно – такое мнение,
смеётся над нашими правдами
новое поколение,
над нашими идеалами,
над нашими направленьями,
над нашими звёздами алыми,
знамёнами с ликом Ленина,
начнём мы бурчать, горбиться,
клеймить, низвергать, да мало ли…
на выпускной школьницы
форму наденут мамину,
выстроятся красивые,
весёлые и с букетами,
о чём бы их ни спросили,
на всё у них есть ответы –
уклончивые и дерзкие,
как у преступника злостного,
поступки их будут детскими,
да спросят за них по-взрослому…
в поисках места уютного
в Америке ли, в Италии
стихи мои вы в компьютере
найдёте – не дочитаете…
да что это я выдумал
будто низверг Пушкина –
писать на воде вилами
мне навсегда отпущено…
я собирал коллекцию
глупостей мироздания,
примите не как лекцию,
как старческое ворчание…
жаждете изобилия?
да так, чтоб губа треснула?
как с телефона мобильного
голос:
– Вне зоны действия, –
пью теперь одно молоко,
жизнь пахнет осенью,
голуби засрали весь балкон
и Ленка бросила,
в комнате пыль, бардак,
бутылки, женские волосы,
книги читаются вовсе не так
как в нежном возрасте –
им больше не веришь, как и себе,
как радио, прессе, телику,
зачем я в юности дал обет
Европу открыть и Америку?
лишь слово одно царит: «Виноват»,
и всё ж не пора каяться,
сердце долго в режиме набат
стучать не может – взрывается…
я не про это совсем, я про то,
как всех нас здесь разом высекли…
куда идёт время не знает никто –
ни астрономы, ни физики,
я не про это совсем, я про то –
все мы по несчастью товарищи,
куда идёт время не знает никто,
возможно идёт на кладбище,
главное всех за собою ведёт,
невзирая на лица и звания,
не оглядывается, не ждёт,
не предлагает заранее
сбирать пожитки, а что сбирать?
балкон, голубей, Ленку?
даже пушинку нельзя забрать,
не то что тарелку,
даже мгновенье не взять взаймы,
не нужно просить:
– Подайте, –
все накопившиеся:
– Пойми… –
равны одному:
– Прощайте, –
хоть и немало сделано
глупостей в одночасье –
жаль, что в забеге за девами
больше уже не участвовать;
поле моё ты, полюшко,
жизнь ты моя прожжённая,
жалко уже из горлышка
не хлебануть дешёвого,
не путать Маринку с Катенькой
(обеих любя отчаянно),
даже послать к матери
как-то не получается…
память хранит бережно
дерзкое что-то, частное…
куда ж ты ушло безденежье
в котором мы были счастливы?
любовь там берёг не шибко я,
в центр
её не ставил
и
работая над ошибками
не изменял правилу
на грабли ступать четырежды,
а впрочем – до бесконечности,
покуда на камне не вырежет
смерть цифры от делать нечего;
слово скажу негромкое:
– Жизнь – это цепь случайностей, –
зачем нам нужны надгробия
в которых лежит молчание?
его не взломать хакерам,
они не имеют доступа
и времечко наше всякое
хранится на файлах Господа,
так что придётся Судного
ждать дорогие граждане,
любовь – это дело трудное,
не по плечу каждому,
милые вы, хорошие,
к вам я иду за помощью,
жалко уже истошное:
– Люди!!! –
не крикнуть полночью,
не лезть напролом сквозь очередь,
не втискиваться в троллейбусы,
пред женщиной как пред Высочеством
не преклонять колени…
каждый как может прыгает,
хоть годы уж за плечами,
из жизни не сделать выводов
вот что всего печальнее,
жизнь сапогом кирзовым
бьёт и шута, и гения,
жалко, что можно выразить
только лишь сожаление,
жалко своей повести,
многое жжёт, мучает
и не вернуть поезда
можно лишь сделать ручкою,
в жизни не так всё сложно
если познал рубище.
нужно жалеть о прошлом,
чтоб не жалеть о будущем,
я правде стремился глядеть в глаза,
воплощая идею безумную –
это право сказать:
– Я так думаю, –
да будет звук,
он нужен срочно,
пусть бьёт каблук
по многоточью,
пусть меркнет свет
мало-помалу,
читай поэт
пустому залу,
там в темноте
забудь о мелком
наедине
с пустой тарелкой,
наедине
с гнетущей правдой,
там в темноте
скажи о главном,
но в темноте
не бейся в стенку
наедине
с секундной стрелкой,
читай тому,
тому, кто плачет,
читай во тьму,
читай незрячим,
читай тому,
тому, кто слышит,
читай во тьму
там кто-то дышит,
яви завет
всем поколеньям,
читай поэт,
лови мгновенье,
ребром вопрос,
пусть ненавидят,
не бойся слёз,
их не увидят.
пусть давит быт,
во тьме стеная,
пусть ты небрит
как запятая,
пусть одинок
как рог оленя,
тени свой срок
как тянут время,
не бей в набат –
тяни резину,
читай мой брат
пусть рот разинут,
пусть нет имён,
что помнят губы,
пусть ты умён
хоть это глупо,
не причитай,
не плюй с досадой,
не выпадай
как все в осадок,
не вычитай –
найди дорогу
не в ВЧК,
а прямо к Богу,
проси не «Дай!»,
спроси про душу
и не предай
того, кто слушал,
ступи на край,
где горем веет,
читай, читай,
той, что не смеет
сказать:
– Болят
мои озёра,
восход, закат…
Ты всё позоришь,
ты видишь шиш
давно и чётко,
но ты молчишь,
заливши глотку...
Не отвечай,
уж нет вопросов,
проси на чай
авось подбросят,
сожги мосты
и вылей брагу,
забрось в кусты
пустую флягу,
сгорай дотла
путь освещая
пусть нет числа
всем обещаньям,
веди подсчёт
своим просчётам,
подставь плечо
тому, кто в чёрном…
«Быть иль не быть?»
царит над миром,
жизнь не прожить
под псевдонимом...
Да будет стыд,
мечты и мысли, –
так говорит
твоя Отчизна;
читай поэт
об аде, Рае,
«Да» или «нет»
пусть выбирают,
пусть бьёт каблук
по многоточью,
да будет звук,
он нужен срочно,
внимай «тик-так»
секундной стрелки,
звени пятак
в твоей тарелке,
внимай «тик-так»
как солнцу кочет
ведь только так
поставишь точку,
внимай «тик-так»
как ветер ставням,
ведь только так
мы точку ставим,
да будет свет,
да будут звуки,
возьми поэт
мир на поруки,
мне славы не пророчили, гадая по руке
и чтобы я не делал, всё думалось:
– Не то… –
я с вами говорил на вашем языке,
со мною на моём не говорил никто;
хотят все почему-то попасть в какой-то ряд –
начальников, поэтов, артистов, атташе …
нас много беспокоит что люди говорят
и вовсе не волнует, чего там на душе;
окончившие школу имеют бледный вид,
сейчас все разбегутся куда глядят глаза –
экзамен сдан на зрелость и сразу же забыт,
плеснёт звонок последний и мамочки слеза,
сейчас все разбегутся на поиски щелей,
мы так изобретательны в создании оков,
мы рано забываем своих учителей,
поскольку ненавидим роль учеников;
куда идти по свету, довериться судьбе?
величие дороги всегда перед тобой;
хотелось бы конечно подумать о себе,
да только предлагают пожертвовать собой;
сюда не зарастёт народная тропа,
где водку продают с закуской, да и без …
не хочется выдавливать по капельке раба,
он может пригодится, когда пойдёшь в Собес;
тот, кто рискует жизнью нам с тем не по пути,
мы любим бросить камушек в соседний огород,
выпендриваться можно до двадцати-пяти,
потом приходит время, которое не ждёт;
просроченные жизни уходят в полцены,
бесплатная похлёбка пуста, но горяча,
чему нас научила история страны –
не верить ни во что и в тряпочку молчать;
не всё угодно Богу что праведно звучит,
ведь истина жестока – под правду косит ложь,
нельзя всю жизнь учиться и надобно учить –
любви, мечте, дороге, которою идёшь;
года свои пропащие напрасно не зови,
они уж разлетелись как листья по ветру,
но если у тебя есть капелька любви
ты с ней придёшь (посмертно) к апостолу Петру;
всё будущее наше оно лежит во мгле,
почти никто не знает какой идти тропой,
кто устилает путь свой стихами на Земле
следов не оставляет грязных за собой,
на золотом крыльце сидели
и Горбачёв, и Ельцин, и Путин.
этот клубок явно запутан,
посчитай поскорей
сколько стало врагов и осталось друзей,
мы те, кого звали – «Россы» –
не лишены апломба –
первыми вышли в космос,
вы же взорвали бомбу,
у вас в голове деньги,
у нас в голове бабы,
нас сразу ведут к стенке,
мы не привыкли драпать,
вы расщепили атом
нам указав дорогу,
вы жалитесь адвокатам,
мы одному Богу,
над нами одно солнце,
но если судить по песням
наш голос – это Высоцкий,
ваш голос, конечно, – Пресли,
меж нами всегда пропасть,
живём мы как будто в ссылке,
нам лаптями щи лопать,
вам в левой держать вилку,
но все мы в одной лодке,
есть лишь один способ –
с нами всегда под водку
можно решить вопросы,
мы рвали чужие флаги,
скорби вкруг нас столько,
нам не идут фраки –
привычнее гимнастёрка,
мы даже в горе сбацать
можем гопак вволю,
мы перестали бояться
пройдя Куликово поле…
перелистнём страницу,
назад не смотри, лоцман,
мы можем договориться –
у нас ведь один Бродский,
я люблю тебя Время – ты вечно уходишь из дома,
ты уходишь от всех, навсегда и к кому-то другому,
ты идёшь без плаща, без тяжёлых больших чемоданов,
ты уходишь смеясь, и вручаешь нам всем по банану –
плачут сказки, надежды, мечты, небылицы…
ты уходишь – горят за тобою страницы,
ты когда-нибудь выйдешь совсем – ничего не останется в мире,
ты уйдёшь, выключая созвездья как свет выключают в квартире;
это будет, случится, так дай же мне слово,
я скажу о тебе:
– Ты в обличье немого,
ты уходишь неслышно, ты уходишь не больно,
не скорбя ни о ком, не тревожась нисколько
о планетах и звёздах, о людях и птицах,
но я чувствую, знаю – ты хочешь проститься, –
ещё день, бывший день у тебя шелестит за плечами,
налегке ты уходишь и взгляд на прощанье печален…
это память нас дарит виной, как волной набегая…
ты уходишь уже обо всех навсегда забывая,
ты уходишь под парусом, к звёздам подобно фрегату,
приближая (конечно ж) последнюю дату…
время камни сбирать и время разбрасывать камни…
не хочу умирать, уходить из жизни и памяти…
я пришёл в этот мир, он прекрасен, он горек, он сладок,
он рождён для стихов, он составлен из радуг,
он из зла и добра и добро не всегда побеждает,
но он мой этот мир, так хочу я и так утверждаю;
в этом мире есть всё, всё для счастья и всё для победы,
только чаще приходят разлуки, пустоты и беды
и на камне надгробном ни даты уже и ни имени…
почему мы живём словно времени нет и в помине?
вдруг уходит оно, начинает бежать и летит ошалело:
– Время стой,
Подожди!
Время, что ты хотело?
Почему ты ушло, а я так ничего и не понял?
Ничего, ну совсем ничего, ничего абсолютно
кроме
одного – ты хотело детей, вот что знаю я точно
и о чём никогда не жалел, не жалею и прочее…
Но не только же в этом, не только же в этом всё дело…
Что помимо детей, что ты Время хотело? –
не уверен, но мысль эту вижу я в грязных подъездах,
на заборах, деревьях, гвоздём по железу:
«Здесь был Вася» и три восклицательных знака (!!!)
наше Время уходит и хочется плакать:
– Я здесь был, я здесь жил, я хочу здесь остаться, хоть буковкой, хоть междометьем, –
может Время от каждого жаждет бессмертья?
жизни после кончины, после бренного тела?
«Я здесь был, я здесь жил» –
вот что Время хотело;
только все умирают, спасаются лишь единицы,
они живы пока чьи-то пальцы треплют страницы,
они живы пока произносит их музыку скрипка
и пока на холсте (где-то в Лувре) нам светит улыбка,
светят звёзды, открытые ими – законы;
я люблю тебя Время ты это запомни,
не ревную тебя, ни к кому я тебя не ревную,
ты ушло моё Время в какую-то область иную…
ты уходишь навеки и это увы неизбежно…
почему же светло так, так звёздно, так снежно?
словно где-то стоишь на краю между адом и Раем…
жизнь в какие мы игры ещё поиграем?
что придумаем мы в своём поиске места и смысла?
для поэта стихи – безответные письма,
он их пишет для Бога и знает не будет ответа…
я люблю тебя Время, люблю за беспамятство это…
ставь же даты под словом огромным, взрастающем – «БЫЛО»
что есть прошлое наше – копилка, могила
наших слёз и побед,
наших искренних чистых желаний?
в прошлом нового нет,
как и, впрочем, нет расстояний,
там не нужно идти – обернёшься в мгновения ока –
детство, юность, любовь… Боже мой, как там одиноко, –
пусто, холодно там, беспробудно обидно,
что никак не понять где проиграна битва,
где ошибка была и была ли ошибка кто знает…
наше Время уходит и нас забывает…
даже в прошлом любимая скажет:
– Любила… –
и исчезнет лишь слово останется: «БЫЛО» –
было, было, покрылось и пеплом, и пылью,
Время кончилось там и теперь мы бессильны
изменить что-нибудь можем лишь, спохватясь, извиниться:
– Ты прости меня Время и дай мне возможность проститься –
досвистеть эту песнь, но не горестно и не уныло,
чтоб смежая глаза, напоследок я выдохнул: «БЫЛО»,
я жил, я любил, никого не браня
шёл по своей тропке
и Родина щедро поила меня,
и ложью, и водкой;
больше всего я хотел разлук,
старался быть незаметней
где «Солнечный круг, небо вокруг»
и вечное:
– Кто последний? –
поздно дошло – не пригожусь
в стране, где не верят в Бога,
долдоня с утра: «Нерушимый союз…»
и «Смело товарищи в ногу…»,
денег хватало лишь на харчи,
да ещё выпить малость,
одно лишь осталось, одно звучит:
«Парус порвали – парус!»
жизнь шепчет мне:
–Не жалуйся, – знать такова судьба...
прошла та жажда славы и шквал любви утих,
ты слишком много времени потратил на себя,
ты слишком мало времени потратил на других,
я не затем дана чтоб просто вычитать
дни и года и я – не уксус, не халва,
ты слишком много книг небрежно прочитал,
ты пропускал в них часто главные слова;
чему научен ты, бутыль делить на три,
да знать, что на пути всегда встаёт стена?
Как смело ты молчал, как робко говорил,
как часто повторял чужие имена;
ты думаешь, что я причина всех помех?
Но мной открыты двери (ты у меня в гостях) –
как много ты грешил и знал, что это грех,
с надеждой, как и все – авось, да и простят…
На волны, облака смотрел ты, чуть дыша,
ты так хотел увидеть закаты разных стран,
как прочим я тебе давала этот шанс,
мне странно что всегда ты выбирал стакан;
о том, что не сбылось нельзя судить вообще –
ну где ты воевал, хотя бы возражал?
Как много у тебя в шкафу висит вещей
ненужных, но тебе расстаться с ними жаль;
годами ты прощал то что нельзя прощать,
годами ты терпел то что нельзя терпеть,
лицо твоё я старю… если желаешь знать
одно лишь одиночество не может постареть;
ты видишь все слова как краски на панно,
тебе ведь не дано предчувствие конца, –
я отвечаю:
– Брось – пускай дрожит перо,
оно ещё пронзит как шпагой все сердца,
оно ещё войдёт, превозмогая страх,
туда где всё в слезах и поднят белый флаг,
ещё придут надежды как гости впопыхах,
прощальный поцелуй пошлёт мне порожняк;
пусть я не благодарен как многие судьбе,
ни с кем не стану спорить и лучше помолчу,
надеюсь, что успею вернуть себя себе
и большего, о жизнь, я веришь, – не хочу;
ты всё мешаешь в кучу, мешаешь правду, ложь,
гудят твои вокзалы, грохочут поезда,
стихи приходят вовремя, причём, когда не ждёшь
и от людей в отличие не могут опоздать,
стихи приходят вовремя, пусть дар мой слишком мал,
но я коснулся пламени, и я прошёл сквозь дым,
я отлюбил, отмаялся, отплакал, отстрадал,
я уступаю место с улыбкой молодым –
пусть они грезят счастьем для всех людей Земли,
слова пусть исправляют в панической строке,
сжигают дни и годы, а с ними и рубли,
пусть тоже испытают прозренье в тупике;
нам предстоит подняться в день Страшного суда,
где алиби железное пребудет не у всех
и если детство чистое как в роднике вода,
то если вспомнить молодость она конечно – грех;
кончаешься ты жизнь как танец на балу,
но не согласен я что точку ставит смерть,
согласен лишь в одном прикованный к столу –
одно лишь одиночество не может постареть,
ему дано входить в пространство из угла
и снова в угол где царит вопрос:
– На кой? –
все для него закрыты дома и зеркала,
оно веками к людям с протянутой рукой,
оно лишь может плакать – не звать и не звонить,
порой рождая странный какой-то горький смех,
оно рождает мысли – и кажется свои,
оно рождает мысли и думаю – для всех,
я был когда-то другим,
но не лучше других,
здоров как бык, не судим,
чуть хулиган, но не псих,
летела жизнь под откос –
вино, компания, мат
и ничего не сбылось –
сам виноват;
как душу ложью не грей
давно ушли поезда
под равнодушье людей –
оно вокруг и всегда,
а ну-ка там наверху
святые, ангелы, встав,
признаюсь, как на духу:
– Я был не прав, –
конечно я не любой,
но и не иже еси,
и не спасала любовь,
сама молила:
– Спаси! –
во мне мечту не убить,
она сжигает слепя,
я знаю можно простить
всех – не себя,
не плачут по волосам
когда всё на волоске,
я помню всё что писал
тебе одной на песке,
стонали губы в ночи,
когда мы были вдвоём,
но кто шепчет:
– Молчи,
с этим уйдём
туда где вечна весна,
туда где вечны цветы, –
а ну-ка все от весла,
когда разводят мосты,
моя звезда не видна,
она ведь в капле росы,
а ну-ка все от винта
и с полосы;
что будет в этом «нигде»?
сначала суд, потом бал?
друг познаётся в беде,
я многих так потерял,
нам вечно жить не дано,
от нас лишь в прошлое нить,
умеет время одно –
лишь уходить;
тогда беру с собой всё,
все свои «да» и все «нет»
и щёк заплаканных соль,
любви и матери свет,
походку, голос и взор,
всю сумму прожитых дней,
я заберу с собой всё –
кроме вещей;
и без меня будут пить,
и без меня будут петь,
стоять у каменных плит
там, где начертано: «Смерть»,
и время (вечный палач)
нальёт прощальных сто грамм…
да ладно милый не плачь –
встретимся Там,
есть в поэзии должность – апостол
и строка его – это поступь,
таланту писать просто,
что на облаке, что на простыне;
как бы грязью ни поливали
и ни совали под нос фиги,
я лично это воспринимаю,
как собственный путь в великие,
кто б ни втыкал мне в колёса палки,
кто б ни катил на меня бочку,
пока плетёт мою нитку Парка
не будет строка обесточена;
я про себя ни фига не знаю,
разве, когда выпью только…
Библия – инструкция «Сделайте сами»,
но у нас другая архитектоника –
мы комбинируем правду с ложью,
вся арифметика – за суммой погоня,
«умножать» и «делить» нам сложно,
проще «отнять» от кого-нибудь,
но мне это делать, простите, в падлу,
осточертели все фигли-мигли,
я так давно не слыхал правды,
что забыл, как она выглядит,
я не в восторге от Янки Купалы,
Тараса Шевченко и прочей знати,
свой словарный запас посылал в журналы,
пока не понял, что там всё занято;
мне Господь доверил не сразу, однако,
оживлять пустыню бумаги,
над которой будут однажды плакать,
но я овладел этой магией;
вот сижу, размышляю над чудом этим –
то ли дар это, то ли кара?
измеряют всегда, на всём белом свете,
слёзы сердца в каратах,
но за это почти ничего не платят,
так… на водку… и то без закуски,
вот и приходится жить как в Спарте,
ох, и трудно голодным писать музыку;
я про себя ни черта не знаю
и это честно – отнюдь не поза,
я не хотел воспевать знамя,
чтобы путь устилали розами,
протестовать было странно, страшно,
дебаты на кухне без передышки,
подававший надежды, я без вести павший
из поколения неуслышанных,
25 июля 1980 г. – 25 января 2017 г.
Послесловие
Я пишу эти строки 25 января 2017 года в день рождение Владимира Высоцкого. А перед глазами встаёт – 25 июля 1980 года – день его смерти. Именно в этот день я начал поэму: «Владимир Высоцкий». Начал и у меня ничего не получилось. Было больно. В стране повального вранья я не смог найти ноту такую же искреннюю и честную, как у народного кумира. Не один я в тот день взялся за перо – нас было тысячи, десятки тысяч… Мы вдруг поняли, чего лишились. Нас душили лозунги и плакаты, нам прививали рабское повиновение партии и правительству, а он, ушедший, как ветер свободы врывался в каждый дом: «Почему же нельзя, ведь земля-то ничья, ведь она нейтральная!!!»
Пришло решение писать не затем, чтобы печатали, а затем, чтобы печалились. Начал складываться дневник о времени и стране. Стали выделяться циклы, компоноваться и я проверял их, читая со сцены, на слушателе. А строки накапливались, их становилось всё больше и больше, возникло ощущение поэмы, собранной из осколков жизни. Вначале я дал ей название «Боль», но вдруг пришло понимание того, что невозможно поставить точку, поэма всё никак не кончалась и не кончалась. Реалии жизни постоянно дополняли произведение, и я ощутил, что поэму придётся писать всю оставшуюся жизнь и возвращаться к ней снова и снова.
В сочинении то тут то там появляется ненормативная лексика и это вовсе не желание эпатажа или шоковой терапии – это просто обыденность, то с чем мы сталкиваемся каждодневно, то без чего произведение об ушедшем и сегодняшнем времени будет прилизано. Язык улицы не доминирует в поэме, как вы заметили, он только подчёркивает безысходность судьбы.
Поэма не придерживается хронологии событий – это хронология памяти.
Александр СЛАЩЁВ. |