Она стояла, левым боком прислоняясь,
К чугунным прутьям возле городского сада.
И я, изяществом фигуры соблазнясь,
Уже в открытую, прохожих не таясь,
Не отводил с её груди шального взгляда.
Глотал слюну, рубашка липла на спине,
Я так мечтал прильнуть к груди её, о Боже!
Но если б были мы вдвоём, наедине…
А так, воспитанность не позволяла мне,
Я знал, вести себя так на людях негоже.
Мне постепенно становилось всё равно,
Хоть понимал, что все прохожие осудят.
И что закончится всё «болью головной»,
Я ж не один стою, а под руку с женой,
И знал, что после дома мне за это будет.
К груди подпёрло что-то с низу живота,
И воздух спёрло, и у горла стало больно.
В мозгу какая-то возникла пустота.
А вот когда уж подкатила тошнота,
Я понял - муки выносить, с меня довольно!
И в нетерпенье, в три прыжка к ней подбежал,
Согнул колени, и припав к груди упругой,
Руками тискал, мёртвой хваткой обнимал,
А сам с рычаньем прямо внутрь ей извергал,
Что съел и выпил в ресторане я с супругой.
И урна, молча, принимала всё в себя,
И ни за что меня сейчас не осуждала.
Глуша все звуки, не коря и не грубя,
Железной цепью о забор слегка скрипя,
Коньяк и водку терпеливо принимала.
Должна быть Урнам благодарна вся страна,
За то, что город в чистоте наш сохраняют.
Любым – железным, из бетона, чугуна.
Мы их порой не замечаем, ни хрена,
А ведь они нам, в трудный миг, так помогают! |
тяжеловато
точить надо
если надо
.