Когда подвижник громовых раскатов,
Наследник смирный, африки кровей,
Нас изумлял в рассветы и закаты,
На площадях и в шторм седых морей,
Своими звуками под трески из камина,
Кусая кончики гусиного пера.
Нас изумляли образы Эльвины,
В метелях Петербуржского утра.
Но сроки улетали в даль востока,
И сложность заменялась простотой,
И слышались бессменные пророки,
В глаголах притч и дебрях ласки злой.
Все образумилось, все стало очень просто,
И поднял голос, как это было встарь,
Один поэт в окне веселом РОСТа,
Другой воспел: аптеку и фонарь.
Назвав державу пламенной женою,
В ковыльном поле резвых кобылиц,
Призвал Россию к вечности и бою,
На площадях сражений и страниц.
Другой родился вопреки законам,
В приобретение Россией дивных снов,
Провозгласил любовь в вечернем звоне,
На розовом коне взлететь было готов,
Туда, где окунулся в волны Леты,
Кудесник неповторимых рифм,
В тиши военной, на Большом каретном,
Невидимый признаниям у нимф,
В забавной суете, в разгуле строков,
Где долголетием гнобила наша власть,
Всю новизну признаний экивоков.
А он стегал нагайкой данность сроков,
Чтоб души не могли на дно упасть.
Воспетой им подводной песней-лодкой.
Удушьем накормив поэта всласть. |
