Яков Есепкин
Коринф
• «После Золотого и Серебряного веков отечественной литературы наступил век Алмазный. Правда, ассоциируется он лишь с фигурой автора «Космополиса архаики», тем более исполинской на вакуумном фоне современности».
И. Соловьев
I
Мел и мрамор с фаянсовых лиц
Докрошит златописная вечность,
Лей, август, хоть бы роскошь столиц
На лилейных старлеток увечность.
Не блюла Финикия венцов,
Одеона во слоте зерцала,
Шелк совьется - виждите певцов,
Коих эта юдоль не взерцала.
Чела наши доселе темны,
Звезды пьем и свечей благовонных
Яд лиется в цариц ложесны,
Опочивших меж шелков червонных.
II
Ах, всевесело Итам кричать,
Желтовицу писать под старизну,
Аще немость, Алипий, молчать
Будем ныне, сочествуя тризну.
Мом устанет смеяться и вот
Шелк чаровниц увиет в серебре,
Пел сугатный Иосиф: кивот,
А басма лишь тиснится на ребре.
Се тавро, яд от масла, Памел
Чресл отравленных смрадная тучность,
Выбьют желтью путраментный мел –
Шелест наш перельется в незвучность.
III
Любят Парки лилеи одне,
Се тлеют паче яствий и неба,
Желть утопим в призрачном вине,
Хватит мертвым емины из хлеба.
Ах, еще ль с двоеперстий сильфид
Желтоватые пудры стекают,
Ах, гонят от столов аонид,
Яко им небеса потакают.
Ничего, ничего не спасти,
Суе царичи ядом фиолы
Преполнили и бьют по желти,
И тлеются лилейные столы.
IV
От жасминов серебро белей,
Ах, судьба ли стучится во двери,
Пироваем сейчас, веселей
Нет подпивших камен, Алигъери.
Божевольные аще легки
Четверговки на вечном помине,
Станем пурпуром тлить васильки,
А очнемся еще в Таормине.
Се июль беспощадный влечет
Сон юдоли, иудиц панады,
И серебро течет и течет,
И жасмином свиты колоннады.
V
Яду сахарным вишням, под эль
И арак стелят черные шелки,
Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль,
Круг их пляшут бумажные волки.
Мнится девам земля Сеннаар,
Сколь оцветники неба не имут,
Из юродных выглянем тиар,
Нимб ужель отравители снимут.
Звездных этих веретищ сносить
И дано ли пурпуру юдицам,
Будут, будут оне голосить,
Мрамр идет к нашим каморным лицам.
VI
Снова бледные агнцы бегут,
Пир великого Ирода весел,
Новорожденных чад стерегут
У кровавых злошелковых чресел.
Разлиется атласный сандал,
Пировые возблещут огнями,
Кто и не пил, а желть соглядал,
Пировай с золотыми тенями.
Смерти фоника паче басов,
Феи вывели губы молодниц,
И холодный пожар голосов
Тьма гасит шелком вьющихся модниц.
VII
Прегорчит золотое вино
И лилеи меж яствий блистают,
Аониды ль умерли давно,
Ах, оне лишь царевн сочетают.
Зри, юдоль, божевольных певцов:
Бледен всяк, цвет и выпил кровавый,
Несть на пире алмазных венцов,
Кто левее, сидит, яко правый.
Звезды нощные станут пылать,
Очерствятся емины у Гебы,
И тогдв воскричим – исполать
Здесь вкусившим вишневые хлебы.
VIII
Это кровью фаянс воскаждит,
Пурпур се о трапезе фамильной,
Се и дети детей, и сидит
Рядом Цина с гримасой умильной.
Фарисей ли, обручник – бледней
Всякий гость отравленного мела,
Веселы хороводы теней,
Челядь подлая маки преела.
Здесь и мы всевитийствуем, Феб,
Аонидам кургузым внимая,
И цедим вербный яд, и на хлеб
Мажем пурпур каждящего мая.
IX
Антикварною мглою Мадрид
Фей унижет иль каморной сметью,
Цветит Асия мел для Ирид,
Писем тушь и равна междометью.
Где еще тьмы искать ледяных
Желтых розочек, вишнелавровых,
Па-де-баск танцовщиц площадных
Менестрелей пугает суровых.
Тень Мигеля в одесный Колон
Век летит и биется о мрамор,
И горят во незвездности лон
Мертвых дев свечи тягостных камор.
|
